Перед лицом закона - А РЕКУНКОВ

И еще одно соображение: всякая утечка денег за пределы государства наносит урон его финансовой системе. Если же из оборота изымаются очень крупные суммы, это чревато весьма серьезными последствиями...

Контрразведчики хотели верить, что Дей придет к Фастову.

Они еще не знали о поездке Станислава Михайловича к брату и о том, что с ним произошло.

Майор Сысоев, капитан Краснов и подследственный Юрий Фастов той же ночью вылетели в родной город.

Глава XII.

С ПОВИННОЙ...

Человек, ехавший из Вены в Москву в одном купе со Станиславом Михайловичем, наверняка никогда в жизни не имел столь мрачного и неразговорчивого спутника. За всю дорогу, продолжавшуюся тридцать три часа, Паскевич не вымолвил ни слова. Только вздыхал. Эти вздохи сосед его слышал и ночью, когда просыпался от неожиданных остановок поезда.

Очень удивил Станислав Михайлович и носильщика на Белорусском вокзале. Когда носильщик погрузил на свою плоскую тележку три увесистых чемодана, их хозяин велел сначала ехать на стоянку такси. Однако, еще не разгрузившись, носильщик получил новый приказ: «Давайте в камеру хранения». Но не это поразило ко всему привычного носильщика. Главное, у пассажира был какой-то вороватый вид, он все время оглядывался по сторонам, как бы готовый в любую секунду задать стрекача, оставив чемоданы на тележке. Обычно пассажиры вагонов, прибывающих из-за границы, так несолидно себя не ведут...

Но чемоданы были сданы в камеру хранения (один из них, самый малый, Станислав Михайлович взял с собой), носильщик получил пятерку и через пять минут забыл о своем чудном клиенте, который меж тем снова вышел на площадь и взглянул на башенные вокзальные часы. Они показывали без четверти десять. Станислав Михайлович постоял в нерешительности, уныло глядя на длинный хвост очереди за такси, повернулся и зашагал в метро. Тут он остановился у телефонов-автоматов и подождал, пока не освободится кабина. Монетками он запасся еще в поезде.

Жена начинала работу в девять, поэтому Станислав Михайлович звонил, будучи уверен, что застанет ее на месте. Происшедший разговор удивил Александру Ивановну гораздо больше, чем поведение ее мужа удивило носильщика.

— Шура, здравствуй. Я приехал, — сказал Станислав Михайлович просто-таки трагическим голосом.

— Почему ж не написал ничего, телеграмму не дал? — с укоризной спросила она.

— После, Шура, после. Произошла серьезная неприятность.

— Откуда ты? Из дома?

— С вокзала. Мне надо кое-куда заехать.

— Ничего не понимаю, — растерянно сказала Александра Ивановна. — Ради бога, в чем дело?

— Потом, Шура. Не ругайся, если что... Лену поцелуй. — И он повесил трубку.

...В половине первого Станислав Михайлович беседовал в небольшом кабинете здания на площади Дзержинского с оперативным работником, и в нем уже не чувствовалось нервозности, разве что был он немного возбужден. Он повествовал о своих венских похождениях со всеми подробностями, не пропуская ничего. По лицу оперативного работника, немолодого человека, по видимости невозмутимого, все же было заметно, что рассказ этот его сильно заинтересовал.

Разговор был долгим, до позднего вечера, и прерывался лишь два раза, когда оперативный работник звонил по телефону какой-то женщине и просил принести из буфета бутербродов и чаю.

...Нам уже известно все, что произошло со Станиславом Михайловичем, вплоть до того момента, когда мистер Роджерс, внеся необходимый залог, освободил его из полицейского участка, где Станислав Михайлович очутился после драки в дансинге. Вот его показания начиная с этого момента:

«Чувствую, что качусь в грязь, а как остановиться, не знаю. А Роджерс только улыбается — мол, когда же и погулять, если не в отпуске. Я ждал брата, но он все не возвращался. Денег у меня совсем не осталось, а тут Фанни намекнула, что хотела бы получить что-нибудь на память обо мне. Она любила браслеты. Я попросил заимообразно у Роджерса... вернее, не попросил, как-то разговорились на эту тему, и он одолжил двести долларов... Да залог, как он сказал, составлял тысячу... Не считая того, что прогуляли... В общем, мне нехорошо становилось. Откуда же столько возьму, как расплачусь? Но Роджерс успокаивал, говорил: у брата денег хватит.

Вел я себя, конечно, как последний дурак, безобразно вел, но просто не могу понять, как все это происходило. Словно я не я. Но это не оправдание, конечно. Не маленький, должен бы соображать. Да что поделаешь — не хватило, значит, ума. В общем, гулянка продолжалась, а чем все кончилось, страшно вспоминать...

Дело было так. Утром Роджерс объявил сухой закон, сказал, что надо отдохнуть, устроить разгрузочный день. Я был рад. Составили план, сели в его машину и поехали за город. Погода была хорошая. Солнышко. Отъехали километров двадцать-тридцать, он останавливается, говорит:

— Пройдемся немного, подышим.

Машину оставили на дороге, а сами поднялись немного в горку, и тут он спохватился.

— Слушайте, — говорит, — Станислав Михайлович, вы же ни разу не фотографировались.

Точно, я в Вене еще не успел сфотографироваться. Роджерс велел подождать, спустился к машине и вернулся с аппаратом — похож на наш «Киев», даже чуть больше.

Поставил он меня на обрыве, щелкнул несколько раз, потом говорит:

— Теперь вы меня. Он работает автоматически. Только смотрите в видоискатель и нажимайте.

Пока я разбирался, где там видоискатель, Роджерс исчез, испарился. Буквально через секунду слышу сзади, за спиной, шаги. Оборачиваюсь — двое в серых коротких пальто, в шляпах. Один на русского похож, он и говорит:

— Господин Паскевич, чем вы тут занимаетесь? Кто такие, откуда меня знают — ничего не пойму.

Стою как идиот, а они уже аппарат у меня забирают и говорят: «Идемте с нами». И берут под локотки.

Спустились с холма на другую сторону — там на поляне большая машина стоит. Один сел за руль, другой со мной на заднем сиденье. И в город. Роджерс словно в воду канул.

Остановились у двухэтажного дома, где-то от центра порядочно. Вводят меня в комнату — на полицейский участок непохоже, хотя телефонов тоже много. За столом толстый человек сидит, листает бумаги. Двое, что меня привезли, поговорили с ним по-немецки, положили на стол фотоаппарат. Он сказал «гут», и приглашают меня пройти в коридор. Заводят в маленькую комнату — оказалось, фотолаборатория. Толстый начал со мной говорить через того, который по-русски понимает. Спрашивает:

— Это ваш аппарат?

— Нет, — отвечаю, — он принадлежит мистеру Роджерсу.

— Но вас задержали с этим аппаратом в руках.

— Его дал мне Роджерс.

— Кто такой этот господин?

У меня визитная карточка Роджерса была, но там ничего не было сказано, кто он такой, а только телефон. Я дал толстому визитку, он прочел, говорит:

— Хорошо, это мы проверим, а сейчас при вас проявим пленку, посмотрим, что вы снимали.

Тут уж я закричал:

— Ничего я не снимал и ничего не знаю!

А те двое крепко меня под руки взяли — мол, спокойно. И почуял я, что пропадаю окончательно.

В лаборатории, между прочим, был человек, видимо, ждал, но мне в голову еще не приходило тогда, что все заранее подстроено. Извините, но такой вот вахлак, не скоро соображаю.

Пленку проявили быстро. Делать с нее карточки не стали — повесили в шкафчик, она подсохла, и толстый вставил ее в какой-то аппарат и направил луч на стенку.

Смотрю, аэродром, самолеты. Следующий кадр — еще самолеты, но поближе снято.

Толстый через переводчика спрашивает:

— Это... — Вот забыл: то ли Унебург или Шунебург он спросил, но какой-то «бург» — это точно. Я из рук рванулся, но держали меня прочно. Кричу опять:

— Ничего я не снимал! Аппарат не мой!

Толстый крутит пленку дальше, вижу какой-то высокий забор с колючкой.

— А это что? — спрашивают.

Я понял, к чему все это, разобрался в конце концов. Говорю:

— Сволочи вы и провокаторы.

Они свет верхний зажгли, проектор выключили. А этот, что по-русски говорит, скалится мне в глаза:

— Попались вы, господин Паскевич, и не притворяйтесь овцой. Вы советский агент.

...Помню, у меня тогда какое-то непонятное состояние было. Все вроде бы шиворот-навыворот. Виноватым себя чувствовал — и перед женой с дочкой, и перед товарищами, и вообще перед своей страной. Нечистым себя считал. А тут вдруг такой поворот: я агент... Трудно передать, что в голове творилось. Полная ерунда. Перемешалось все, и был я телок телком, бери голыми руками.

Возвращаемся назад, а в той большой комнате полным-полно народу — корреспонденты. Кто с корточек снимает, а кто даже лежа, с полу. Потом их быстро убрали.

— Завтра все будет в газетах, господин Паскевич, — говорит толстяк.

И тут я в первый раз вспомнил: ведь есть же в Вене наше посольство. Пойти туда...