По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц

— Группенфюрер, водка — водкой, а служба — службой. Вы сможете отоспаться на перине, а я должен утром трезвым явиться на службу. Мне пора отчаливать. С давних пор известно, что с пира надо уходить, когда чувствуешь себя лучше всего. Для меня этот момент настал.

Он с удивлением посмотрел на меня, но ничего не ответил.

— Но, группенфюрер, я никогда себе не прощу, если уеду, не выпив за ваше здоровье.

Я встал по всей форме и сказал:

— Позволите?

Гейдрих был ошеломлен такой вежливостью и тоже поднял свой бокал.

— Позволите ли мне сидеть? — спросил он.

— Группенфюрер, для меня было бы огромной честью, если бы вы чокнулись со мной стоя.

Он и в самом деле встал, и мы чокнулись. Слегка поклонившись остальным сотрапезникам, я исчез как можно тише и незаметней.

С облегчением я упал в автомобиль рядом с Вилли. [248]

— Теперь быстрей, прочь отсюда! Будем надеяться, что с этим типом мы встретились в последний раз.

* * *

Месяца за два до начала войны мне довелось вновь свидеться с Леем. Однажды Берлин срочно вызвал нас по телефону и нам сообщили:

— Д-р Лей во главе делегации только что выехал в Лондон на международную профсоюзную конференцию. Около десяти часов вечера его поезд будет в Гек ван Голланд. Ему срочно нужны деньги, так как он забыл здесь валюту. Перехватите его и выдайте ему аванс из кассы миссии, чтобы он не оказался в Лондоне с пустым карманом.

В сейфе я наскреб сколько-то кредиток. Мне даже удалось раздобыть в банке, который уже закрылся, несколько английских купюр. Остальное я взял с собой в гульденах.

В виде предосторожности я позвонил Буттингу, сказав, что мне не хотелось бы ехать одному и казалось бы правильным, если бы местная организация НСДАП тоже послала своего представителя. Эту миссию Буттинг возложил на своего адъютанта партейгеноссе Лауффера, бывшего учителя народной школы, еще сравнительно молодого, наивного и не слишком интеллигентного. Побуждаемый туманным идеализмом, Лауффер был предан нацистской партии и слепо верил в своего «фюрера».

Когда немецкий экспресс прибыл в Гек ван Голланд, мы оба стояли на перроне. Уже издали я увидел, как из вагона-ресторана, находившегося в хвосте поезда, вылезла фигура, которая могла быть только Леем. Он не просто хватил рюмочку, а нализался до зеленого змия. Остекленевшими глазами он бессмысленно озирался вокруг и, видимо, не представлял себе, где находится. За ним следовали кавалеры его свиты, которые галантно помогли его соломенно-рыжей молодой супруге выйти из вагона. Она энергично ухватила под руку пошатывающегося муженька и скомандовала:

— Идем, любимый. [249]

Лей женился на ней лишь недавно, оставив первую, значительно менее молодую подругу жизни в одиночестве в обширной вилле близ Сааров-Пискова. Нынешнее белокурое счастье носило чувствительно поэтическое имя Лоре Лей. В золотую россыпь ее волос концерн «ИГ Фарбениндустри», вне всякого сомнения, вложил солидный пай.

Вместе с Лауффером я подступил к качающейся фигуре и объявил, что мы приехали из миссии в Гааге и привезли деньги. Видимо, до сознания Лея дошло только одно слово.

— Деньги? — промычал он. — Давайте сюда!

Я отвечал, что мне нужна расписка и что надо пересчитать иностранную валюту в марки. Для его понимания это было чересчур. Он двинулся вперед, пробормотав:

— Займитесь этим с моим адъютантом.

Формальности были быстро улажены. Мы видели, как вся компания, которой предстояло защищать на конференции в Лондоне интересы германских рабочих, во главе с перепившимся Леем и его белокурым счастьем исчезла на освещенных сходнях английского парохода. После этого Лауффер, объятый ужасом, заговорил:

— Да ведь он же пьян в дым!

— Лауффер, мне кажется, что вы правы. У меня тоже сложилось такое впечатление.

На обратном пути мой бравый народный учитель никак не мог успокоиться.

— Но, Лауффер, ведь вся Германия знает, что Лей — пьяница.

— До сих пор я не мог этому поверить!

— Поэтому было бы лучше, если бы вы никому не рассказывали об этом.

Все-таки Лауффер не мог удержаться от того, чтобы на следующий же день не поведать своему начальнику Буттингу о муках, одолевавших его преданную свастике душу. Вечером он явился ко мне и, сияя от радости, сообщил:

— Мы ошибались. Доктор Буттинг точно знает, что доктор Лей еще больше года назад дал фюреру честное слово не брать в рот ни капли спиртного. Он никогда не нарушит такого обещания. То, что мы приняли за опьянение, в действительности было врожденным дефектом речи, о котором доктор Буттинг знает. Когда доктор Лей выступает публично, это не заметно, но при обычном разговоре он всегда испытывает затруднения. [250]

— Ну, Лауффер, — подбодрил его я. — В таком случае все в порядке. Я же вам еще вчера сказал, что было бы лучше больше не говорить об этом.

На протяжении одного года Третья империя живьем проглотила два суверенных государства — Австрию и Чехословакию. Не вынимая меча из ножен, германский милитаризм овладел ключевыми позициями в Центральной Европе. Как бы ни грозил теперь Чемберлен, не изменявший только своему зонтику, вооруженным вмешательством Британской империи, Гитлера, одержимого манией величия, было уже не испугать. Теперь он намеревался безжалостно взять за горло Польшу.

Через несколько дней после того, как Англия сделала свое заявление о гарантиях Польше, Риббентроп давал своим ближайшим сотрудникам обед в берлинском отеле «Кайзерхоф». Мой коллега Ульрих Дертенбах, который там присутствовал, рассказывал мне, что в тот вечер наш «государственный деятель» торжествующе заявил:

— Мне любопытно знать лишь одно: под каким предлогом британский лев на этот раз подожмет хвост и удерет в кусты?

Чтобы искоренить последние остатки сопротивления среди своих чиновников, Риббентроп издал секретный приказ, подписанный статс-секретарем фон Вейцзекером. В приказе говорилось:

«Если кто-либо из моих подчиненных позволит себе хотя бы малейшее пораженческое высказывание, то я вызову его к себе в кабинет и собственноручно застрелю. Докладывая об этом имперской канцелярии, я окажу только: «Мой фюрер, я казнил изменника».

Темные личности в Гааге тоже преисполнились хмельной уверенности. В глазах Буттинга европейский континент уже лежал в кармане у Третьей империи. Шульце-Бернет не сомневался в том, что польский поход будет всего-навсего двухнедельной военной прогулкой. [251] Не успеет, мол, Англия протереть глаза и откашляться, как союзная ей Польша исчезнет с географической карты... Наш военно-морской эксперт Бестхорн считал решенным делом, что британский флот ввиду своей технической отсталости проявит жалкую несостоятельность. Эта теория с особым усердием распространялась после того, как «Тетис» — самая крупная и совершенная из английских подводных лодок — бесследно затонула в Ирландском море, причем было невозможно выяснить причины катастрофы.