Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

Лежа на спине, я открыл глаза и вижу – над нами желтые крылья и черные кресты. Это фашист выходит из атаки. Сейчас он мне уже не опасен, он над нами, а у него внизу нет никаких стрелковых установок. Но у меня по спине пробежали мурашки. Видимо, это было напряжение боя, потому что я удивительно спокойно в нем стрелял. Я лежу, и вот я начал подниматься, поднялся на колени. Вижу: фашист делает второй заход и опять к нам. Руль поворота у нас заклинен в правом положении, и мы летим с левым креном, чтобы выдержать курс. В это время фашист начинает второй заход. Я думаю: «Ну, теперь-то он нас добьет!» Кладу затыльник пулемета на плечо – и фашист это увидел. Он думал, что он меня убил, а увидел, что я еще живой, да еще прицеливаюсь. Он отворачивает от нас и заходит в хвост к нашему ведомому Чудакову. А там стрелок, как я говорил, был ранен еще над целью: его пулемет торчит кверху стволом. Вот теперь-то он мне подставил свой бок! Я открыл огонь и три длинные очереди влепил ему в бок! Бок у него более уязвимый: если лоб у него бронированный, то бок нет. Фашист бросает машину на левое крыло и уходит под нас, скрывается за сопкой…

Только теперь я почувствовал, что по спине течет липкая теплая кровь. Дышать уже трудно. Я старался прижаться спиной к бронеспинке: думал, что зажму рану и этим самым облегчу свое дыхание, – но ничего не помогает. Я отстегиваю грудной карабин от парашюта, расстегиваю куртку, но все равно задыхаюсь. А мы всё летим с левым креном. Я нажал красную кнопку световой сигнализации: «Я ранен». И по СПУ сказал, что ранен. Командир говорит: «Как самочувствие?» Я отвечаю: «Ранен». – «Потерпи, скоро прилетим». Через 10–15 минут командует: «Будем садиться на живот! Держись!» Как же держаться? Сиденье сорвано, правая рука не действует, ранение у меня в правую половину груди. Но я догадался: кронштейн патронного ящика обхватил левой здоровой рукой, взялся за запястье правой руки и этим самым смягчил удар головой. Заскрипел песок. Мы сели на живот, остановились, и я свалился на пол. Подъехали две машины, бензозаправщик, маслозаправщик, нас с Веселковым вытащили из кабины, посадили в кабину маслозаправщика и повезли в лазарет.

– Веселков тоже был ранен?

– Он ударился лбом о прицел: на лбу была рана, текла кровь. Нас привезли в армейский госпиталь 7-й воздушной армии, который находился в Мурмашах. Мой командир дотянул машину не до Урагубы, где мы базировались, а до Мурмашей, где находился армейский госпиталь – потому что он с моих слов понял, что я тяжело ранен… Осколок у меня сидит до сих пор с правой стороны груди. Меня привезли, сразу подключили кислородную подушку, потому что я задыхался. На следующий день мне откачали кровь из легкого и тем самым спасли от гибели.

18 октября флагманский врач авиационного госпиталя приходит ко мне в палату и приносит поздравительную телеграмму. «Поздравляем воздушного стрелка гвардии старшего сержанта Пестерова с награждением орденом Красной Звезды». А числа 20 октября меня в составе группы других раненых отправили уже в стационарный авиационный госпиталь № 10/20 в город Петрозаводск. Там меня вылечили и опять направили в свою часть.

– Перед вылетами какое было состояние?

– Перед тем вылетом, когда погиб Наседкин, когда мы летали на Титовку, наш вылет несколько раз откладывался. Мой командир был спокоен, и я с ним тоже был спокоен. А вот Горобец ходил из угла в угол командного пункта. Чувствовалось, что он волновался. И вот погиб…

– Мандража перед вылетами не было?

– У меня лично не было.

– Приметы, предчувствия были?

– О себе скажу так. В день, когда нас подбили, в этот день мне запомнились на всю жизнь такие детали. Во-первых, когда мы надевали парашюты, мне помогал наш почтальон. Почтальон никогда не ходил на стоянки, а тут подошел вдруг к нашему самолету. У меня это почему-то отложилось в голове. Когда уже сели в кабину, подошел Володя Козлов, он москвич, сержант, тоже механик по электрооборудованию. Мы с ним учились в одной школе и попали в один полк. Володя обслуживал самолеты другой эскадрильи, но вдруг подошел к нашему самолету, помахал мне рукой, я ему кивком головы ответил. А когда мы начали выруливать, я спохватился: документы-то с собой, здесь. У нас был такой приказ: документы оставлять наземному экипажу.

– Летали без документов, без орденов?

– Да. Но уже было поздно, поскольку мы стали уже выруливать. Ну что же, остались так остались! Это то, что мне запомнилось. И вот мы взлетели, летим, унылый ландшафт, унылая обстановка: тундра, сопки, озера. Раньше они мне казались неприятными и унылыми, а тут почему-то такими дорогими стали, такими красивыми показались, такими родными. Это чувство Родины! Вот эти нюансы у меня остались в голове на всю жизнь. И насчет страха я скажу. Страшно, конечно! Но когда нас атаковал «Фокке-Вульф», я удивительно спокойно стрелял, как будто я в тире: я даже видел застывшее лицо летчика сквозь «фонарь». А когда я уже упал, раненным, когда уже опасность миновала, – тут мурашки побежали по спине! Вот такое состояние. В общем-то я по характеру спокойный. Помню, в мои детские годы, родители уйдут в гости или театр, приходят, звонят – звонок над моей головой, – а я проснуться не могу. Мой брат, который в другой комнате, он вскакивает и бежит открывать родителям.

– Было такое, что стрелки в полете прятались, ложились в кабине. Вы встречались с такими случаями?

– Я не знаю случаев, когда кто-то отказался лететь. А в бою… Трудно представить, кто такое мог видеть. Если только фашистский истребитель, а как с ним поговорить, с фашистским летчиком? Только он может обнаружить, что стрелок спрятался.

– Всегда был комплект в экипаже? Допустим, летит шестерка: всегда было шесть стрелков или могло быть меньше?

– Один раз мой командир Парфенов летал без меня. Не знаю, конечно, как это получилось, но он сказал перед вылетом: «Я сказал командиру полка, что ты заболел. Я хочу полететь один. И покажу, как я тебя люблю». Прилетел – и моя кабина пробита в трех местах. Как он знал? Это что-то невероятное, это уже мистика какая-то! Это было один раз, но тогда он полетел один с разрешения командира полка.

– Было такое, что на месте стрелков катали адъютантов эскадрильи: делали боевые вылеты, чтобы была награда?

– Один случай у нас был. Арбузов, старший лейтенант, про которого я говорил, что он нас учил воздушной стрельбе и навыкам воздушного стрелка. Он был адъютантом 3-й эскадрильи и в конце войны летал стрелком.