Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

В целом, миссис Гибсон осталась довольна балом, хотя она заплатила обычную цену за то, что провела слишком много времени в бесконечном блеске и движении. На следующее утро она проснулась раздраженной и утомленной. И почти то же самое чувство навалилось на Синтию и на Молли. Первая сидела, развалясь, на подоконнике и держала в руках газету трехдневной давности, делая вид, что читает, когда вздрогнула от слов матери:

— Синтия! Не могла бы ты взять книгу и поупражняться. Я уверена, что к твоему разговору не стоит прислушиваться, пока ты не начнешь читать что-то еще помимо газет. Почему бы тебе не усовершенствовать свой французский? У Молли есть несколько французских книг, которые она читает… «Le Régne Animal», например.

— Нет, я никогда ее не читала, — ответила Молли, краснея. — Мистер Роджер Хэмли когда-то читал мне отрывки из нее, когда я первый раз гостила в Хэмли Холле, и рассказывал мне, о чем она.

— О! Ну что ж! Тогда, полагаю, я ошиблась. Но это не меняет дела. Синтия, тебе, в самом деле, стоит научиться каждое утро читать что-нибудь полезное.

К большому удивлению Молли, Синтия не ответила ни слова, но покорно ходила и выбирала «Le Siècle de Louis XIV»[78] из тех книг, что она привезла из Булони. Но спустя некоторое время Молли заметила, что это «полезное чтение» является для Синтии тем же простым предлогом, что и газета, за которой она пряталась, чтобы подумать.

Глава XXVII

Отцы и дети[79]

Дела в Хэмли Холле шли не лучшим образом. Ничто не изменило то состояние неудовлетворенности, в котором пребывали сквайр и его старший сын, и это само по себе усугубляло их взаимную раздражительность. Роджер делал все, что мог, чтобы примирить отца и брата, но порой задумывался, а не лучше было бы оставить их в покое. Поскольку у них вошло в привычку поверять ему свои сокровенные мысли, и таким образом высказывать чувства и мнения, которые менее бы проявлялись, если бы о них умалчивали. Заботы о повседневной жизни поместья не приносили должного облегчения и не могли помочь им всем стряхнуть уныние, что сказывалось на здоровье как сквайра, так и Осборна. Сквайр похудел, его одежда болталась, кожа обвисла складками, на ней появились красные прожилки, и щеки стали выглядеть как эрдистонские[80] яблоки, вместо того, чтобы походить на «грушу Кэтрин с той стороны, что скрыта от солнца».[81] Роджер считал, что сидение взаперти и курение в кабинете не приносит отцу пользы, но чтобы вывести сквайра на прогулку далеко от дома, нужно было приложить немало усилий. Он слишком боялся обнаружить, что дренажные работы прерваны или снова рассердиться при виде своего обесцененного строевого леса. Осборн был охвачен идеей подготовить стихи для печати, и таким образом добиться финансовой независимости. Каждый день он писал письма жене — сам забирал почту с дальней почтовой конторы и там же отправлял письма ей — подправлял свои сонеты и стихи с привередливым вниманием; время от времени доставлял себе удовольствие и навещал Гибсонов, наслаждаясь обществом двух милых девушек и находил мало времени для отца. На самом деле Осборн слишком потакал своим желаниям и был, как он выразился, слишком «ранимым», чтобы терпеливо сносить мрачное настроение сквайра или его обычную сварливость. Тайна, которую хранил Осборн, заставляла его чувствовать себя неловко в присутствии отца. И для обеих сторон пошло на пользу то, что Роджер оказался не таким «ранимым», окажись он таким, временами ему было бы трудно сносить вспышки домашней тирании, которыми отец старался утвердить свою власть над обоими сыновьями. Одна из таких вспышек и случилась вскоре после Холлингфордского благотворительного бала.

Роджер убедил отца выйти и прогуляться вместе с ним; и сквайр по совету сына взял с собой свою длинную, давно неиспользуемую мотыгу. Они забрели далеко от дома; возможно, старшего Хэмли слишком утомила непривычно долгая прогулка, поскольку, подходя к дому на обратном пути, он стал, как бы сказала няня ребенка, «капризничать» и легко раздражался от каждого слова своего спутника. Интуитивно Роджер понял, в чем дело, и как водится, сносил все с присущим ему терпением. Они вошли в дом через центральную дверь. На старой, потрескавшейся плите желтого мрамора лежала карточка лорда Холлингфорда, которую Робинсон, завидев, что они возвращаются, поторопился вынести из буфетной и передать Роджеру.

— Его светлость очень сожалел, что не застал вас, мистер Роджер, и его светлость оставил для вас записку. Я думаю, мистер Осборн взял ее, когда проходил, я спросил его светлость, не желает ли он повидать мистера Осборна, который, как я полагал, был дома. Но его светлость сказал, что у него мало времени и попросил меня передать свои извинения.

— Он не спросил обо мне? — прорычал сквайр.

— Нет, сэр. Я не могу передать точно, что сказал его светлость. Он бы даже не вспомнил о мистере Осборне, сэр, если бы я не упомянул о нем. Он очень хотел повидать мистера Роджера.

— Очень странно, — заметил сквайр.

Роджер ничего не сказал, хотя испытывал естественное любопытство. Он прошел в гостиную, не зная, что отец идет за ним. Осборн сидел за столиком у камина и с пером в руке проглядывал одно из своих стихотворений, расставляя точки над «i» и время от времени задумываясь, не изменить ли какое-нибудь слово.

— О, Роджер! — воскликнул он, завидев вошедшего брата, — здесь был лорд Холлингфорд, он хотел повидать тебя.

— Я знаю, — ответил Роджер.

— Он оставил для тебя записку. Робинсон пытался убедить его, что это для отца, поэтому он дописал карандашом «младшему» — Роджеру Хэмли младшему, эсквайру.

К этому времени сквайр уже вошел в комнату и то, что он подслушал, еще больше растравило его душу. Роджер взял запечатанную записку и прочел ее.

— Что он пишет? — спросил сквайр.

Роджер протянул ему записку. В ней содержалось приглашение на обед в честь месье Жоффруа С.-Илера,[82] чьи взгляды по определенным вопросам Роджер защищал в статье, о которой лорд Холлингфорд рассказывал Молли, танцуя с ней на холлингфордском балу. Месье Жоффруа С.-Илер сейчас находился в Англии, ожидали, что он нанесет визит в Тауэрс в течение следующей недели. Он выразил желание встретиться с автором статьи, уже привлекшей внимание французских сравнительных анатомов; и лорд Холлингфорд присоединился к нему, поскольку сам хотел познакомиться с соседом, чьи пристрастия так совпадали с его собственными; а затем следовало вежливое письмо от лорда и леди Камнор.

Почерк лорда Холлингфорда был резкий и довольно неразборчивый. Сквайру не сразу удалось прочитать записку, он был сильно расстроен и отказался от помощи. Наконец, он справился.

— Значит, милорд наместник наконец заметил Хэмли. Грядут выборы, не так ли? Но я могу сказать ему, нас не так-то легко завоевать. Полагаю, эта ловушка устроена для тебя, Осборн? Что это такое ты написал, что этот французишка так заинтересовался?

— Это не я, сэр! — ответил Осборн. — И записку, и приглашение прислали Роджеру.

— Я не понимаю, — сказал сквайр. — Эти виги не выполнили свой долг передо мной, впрочем, и я не нуждаюсь в них. Герцог Дебенхэм обычно оказывал Хэмли достойное внимание — как старейшим землевладельцам в графстве — но с тех пор, как он умер, и этот жалкий лорд из вигов сменил его, я ни разу не обедал с лордом наместником… нет, ни разу.

— Но мне кажется, сэр, вы как-то упоминали, что лорд Камнор приглашал вас… только вы отказались пойти, — сказал Роджер.

— Да. Что ты хочешь этим сказать? Ты полагаешь, что я собирался поступиться принципами своей семьи и подлизаться к вигам? Нет уж! Пусть они этим занимаются. Они достаточно быстро пригласили наследника Хэмли, когда на носу выборы графства.

— Я уже объяснил вам, сэр, — произнес Осборн раздражительным тоном, каким иногда говорил, когда слова отца были необдуманны, — что это не мне лорд Холлингфорд прислал приглашение, а Роджеру. Роджер сам добился известности, став первым студентом, — продолжил Осборн, укол самобичевания смешался с благородной гордостью за брата, — он сам делает себе имя: он написал об этих новых французских теориях и открытиях, и вполне естественно, что этот французский ученый хочет познакомиться с ним, поэтому лорд Холлингфорд пригласил его на обед. Это ясно, как божий день, — он понизил голос и обратился к Роджеру, — здесь не замешена политика, как отец не может этого понять.

Конечно, сквайр услышал эти слова, брошенные «в сторону», с злополучной неясностью, что означало приближающуюся глухоту. И эффект, произведенный ими, вызвал язвительный ответ:

— Вам, молодым, кажется, что вы все знаете. Я скажу вам, что это явный трюк вигов. И что за дело Роджеру… если это тому человеку нужен Роджер… Зачем подлизываться к французу? В мое время мы довольствовались тем, что ненавидели их и колотили. Но это как раз в духе твоего тщеславия, Осборн, посчитать, что они приглашают твоего младшего брата, а не тебя. Я скажу тебе, что тебя. Они полагают, что старшего сына непременно называют в честь отца, Роджером, Роджером Хэмли, младшим. Это ясно, как день. Они знают, что не могут обвести меня вокруг пальца, но они пользуются этой французской уловкой. Что заставило тебя написать о французе, Роджер? Я, было, подумал, что ты слишком разумен, чтобы обращать внимание на их фантазии и теории; но если это именно тебя пригласили, я не советую тебе идти и встречаться с этими иностранцами в доме вигов. Им следовало пригласить Осборна. Он представляет Хэмли, если не я. И они не зазовут меня к себе, пусть даже не пробуют. Кроме того, в Осборне есть немного замашек от месье, он нахватался их из-за того, что любил ездить на континент, вместо того, чтобы возвращаться в свой добрый старый английский дом.