Проклятая игра - Клайв Баркер

— Той работал лично на вас?

— Да. Кстати, это тоже идея Евангелины; она всегда заботилась обо мне. Она потребовала, чтобы я нанял телохранителя. Я выбрал Тоя. Бывший боксер, он был абсолютно честен. Он не поддавался влиянию Мамолиана. Он никогда не лукавил. И как только я велел ему избавиться от этого человека, он выполнил приказ. Однажды я пришел домой, а картежник исчез. Мне легче дышалось в тот день — словно я долго носил камень на шее и не знал об этом. Внезапно тяжесть ушла, голове стало легче, опасения и боязнь неприятных последствий потеряли почву. Я сохранил свое состояние. Без него мне по-прежнему везло. Возможно, даже больше. Я снова обрел уверенность.

— И вы больше не видели его?

— Нет, видел. Он дважды возвращался в дом, оба раза без предупреждения. Похоже, у него не все ладилось. Не знаю, что произошло; он словно утратил свои чары. Когда пришел в первый раз, он выглядел таким дряхлым, что я едва узнал его. Он казался больным, от него отвратительно пахло. Встретишь такого на улице — перейдешь на другую сторону. Я едва поверил в его превращение. Он даже не хотел зайти в дом, хотя я не прогонял его. Он хотел только денег. Я дал ему, и он ушел прочь.

— И это была правда?

— Что ты имеешь в виду?

— Роль нищего. Это настоящее? Или еще одна его выдумка?..

Уайтхед поднял брови.

— Я никогда не думал об этом. Всегда полагал… — Он остановился и начал с другого конца: — Ты знаешь, я простой человек, хотя со стороны выгляжу иначе. Я вор. Мой отец был вором и мой дед, вероятно, тоже. Все, чем я окружил себя, — лишь фасад. Вещи, которые я подбирал за другими людьми. Приобретенный хороший вкус, если хочешь. Но через несколько лет такой жизни ты начинаешь верить в собственную значимость. Ты начинаешь думать, будто ты действительно обладатель изысканных, светских манер. Ты начинаешь стыдиться инстинктов, приведших тебя сюда, потому что они — часть прошлого, которое тебя смущает. Так случилось и со мной. Я потерял представление о себе. А сейчас настало время, когда вор должен снова сказать свое слово. Теперь я должен использовать его глаза, его инстинкты. Ты научил меня этому. Хотя, видит бог, и не подозревал об этом.

— Я?

— Мы похожи. Разве ты не понимаешь? Мы оба воры. И оба жертвы.

Жалость к самому себе слишком ясно звучала в голосе Уайтхеда.

— Вы не можете считать себя жертвой, — возразил Марти, — судя по вашей жизни.

— А что ты знаешь о моих чувствах? — вскипел Уайтхед. — Не смей, слышишь? Ты ничего не понимаешь! Он все отнял у меня, все! Сначала Евангелину, потом Тоя, теперь Кэрис. И не говори мне, страдал я или нет!

— То есть как — он забрал Евангелину? Я полагал, что она погибла в результате несчастного случая.

Уайтхед покачал головой.

— Это предел того, что я могу рассказывать тебе, — сказал он. — Некоторые вещи я не в состоянии выразить. И никогда не смогу.

Голос его упал. Марти оставил этот вопрос и продолжал:

— Вы сказали, что он возвращался дважды.

— Да, это так. Он вернулся через год или два после первого визита В ту ночь Евангелины не было дома. Стоял ноябрь. Той пошел открывать дверь. Я не слышал голоса Мамолиана, но я знал, что это он. Я вышел в холл. Он стоял на ступеньках, освещенный светом фонаря. Моросил противный дождь. Как сейчас помню — Мамолиан посмотрел мне в глаза. «Можно войти?» — спросил он. Просто стоял там и спрашивал: «Можно войти?» Не знаю почему, но я впустил его. Он неплохо выглядел Думал ли я, что он пришел извиняться? Не помню. Мы бы снова помирились, если бы он предложил. Не на прежних условиях; возможно, на деловой основе. Я отбросил свою защиту. Мы заговорили о прошлом… — Уайтхед остановился, обдумывая слова. — А потом он рассказал, как он одинок, как нуждается во мне. Я ответил, что Варшава была давным-давно, а теперь я стал семейным человеком, столпом общества и не собираюсь ничего менять. Он обиделся и обвинил меня в неблагодарности. Заявил, что я обманул его. Что я нарушил наше соглашение. Я сказал, что никакого соглашения нет, что я всего лишь один раз обыграл его в карты в далеком городе и он решил помогать мне по собственной воле.

Я говорил, что полностью удовлетворил все его требования и заплатил ему сполна. Он десять лет делил со мной мой дом, моих друзей, мою жизнь; все, что было у меня, принадлежало и ему. «Этого недостаточно», — ответил он, и все началось снова. Прежние мольбы и требования, чтобы я оставил претензии на респектабельность и отправился с ним куда-то, стал странником и его сподвижником, усвоил новые, еще более ужасающие уроки о бытии мира. Надо признать, это звучало почти соблазнительно. Временами я уставал, от маскарада, вспоминал запах войны и пыли, облака над Варшавой. Тогда я тосковал по вору, которым я был. Но я не собирался отказываться от всего из-за этого. И я сказал ему об этом. Кажется, он знал, что не сумеет сломить меня, и впал в отчаяние. Он стал бессвязно говорить, как ему страшно без меня, каким потерянным он чувствует себя. Он посвятил мне годы жизни, потратил на меня столько сил — как же я могу быть столь черствым и безразличным? Он стал хвататься за меня, плакать, попытался погладить по лицу. Я был потрясен. Меня тошнило от этой мелодрамы. Но он не уходил. Его требования перешли в угрозы, и у меня сдали нервы. Я хотел покончить и с ним, и с тем, что за ним стояло: с моим грязным прошлым. Я ударил его. Сначала не сильно. Но он продолжал таращиться на меня, и я вышел из себя. Он не делал ни малейшей попытки защититься, и его пассивность лишь разъярила меня. Я бил и бил его, а он принимал удары. И подставлял лицо… — Уайтхед глубоко вдохнул воздух, дрожа. — Видит бог, я делал вещи и похуже. Но никогда мне не было так стыдно. Я не останавливался, пока не разбил кулаки в кровь. Тогда я приказал Тою, и тот как следует обработал его. За все время Мамолиан не издал ни звука. Меня дрожь пробирает, когда вспоминаю об этом. До сих пор вижу: Той прижимает его к стене, схватив за горло, а Мамолиан смотрит на меня. Только на меня. Помню его вопрос: «Ты знаешь, что ты наделал?» Вместе со словами изо рта у него сочилась кровь… А затем что-то произошло.

Воздух уплотнился. Капли крови на лице Мамолиана стали ползать, как живые. Той отпустил его. Он сполз вниз по стене, оставляя кровавый след. Я думал, мы убили его. Это худший момент в моей жизни: мы с Тоем стояли и глядели на истерзанный мешок костей. Конечно, мы совершили ошибку. Нельзя было останавливаться. Мы должны были завершить дело и убить его.

— Господи!

— Да! Было глупо не покончить с ним. Билл не выдал бы меня, все обошлось бы без последствий. Но мы не решились. Я не решился. Я велел Тою привести Мамолиана в порядок, отвезти в центр города и выбросить там.