К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

На степь незаметно спустилась ночь. Выдалась она ясной и светлой. Молодой месяц, хотя недавно народился, но светил в полную силу, со всей серьезностью и ответственностью, не пытаясь отлынивать, и только слегка покраснев, от волнения. Так, юный певец, впервые допущенный в собрание мастеров, ведет свой голос, хоть и робея, но со всем возможным старанием. И потому, что он воодушевлен и польщен оказанным ему доверием, звук у него получается особенно звонким и чистым.

Окрашенная лунным светом степь вспоминала лучшие времена, когда распускались цветы, а травы были нежны и сочны. Повинуясь зову луны, серая полынь и пропыленный ковыль поднимали усталые головы, похожие на призрачных воинов, построенных для битвы.

Где-то на горизонте дыбились очертания каких-то сумрачных громад. То ли это стояли курганы, свидетели прошлых времен, грозные стражи, поставленные заботливой рукой, чтобы уберечь чью-то нетленную славу от мглы забвения. Или то клубились грозовые тучи, собравшиеся в кои-то веки осчастливить иссушенную степь благодатным дождем. Или это просто могучие круторогие туры, переждав жгучий зной в балке, вышли на пастбище и теперь дремали на ходу, неторопливо пережевывая жвачку.

По мере приближения человеческого жилья путникам стали попадаться костры пастухов. Один раз всадникам повстречался рыскавший в поисках какой-нибудь добычи, вроде отбившейся от стада овцы или неприбранной коршунами падали, волк. Сивогривый пытался перебежать отряду дорогу, но, услышав грозный храп могучих коней, учуяв запах людей, встретив грозный взгляд мерно трусящих чуть в стороне пардусов, увидев их ощеренные белыми клыками пасти, шарахнулся в сторону и скрылся в траве.

Похоже, какой-то конь все же задел серого разбойника копытом или Малик успел его цапнуть за хвост, ибо в скором времени отряд догнал голодный, бесприютный и заунывный вой.

Некоторые из новгородцев осенили себя крестным знамением.

– Не к добру это, как бы не оборотень, – заметил хан Камчибек.

Но волчья тоскливая песнь оборвалась, едва начавшись. Рассеивая ночное наваждение, со стороны вежи донесся громкий, раскатистый собачий лай.

Тороп узнал голос. Этот сочный густой бас мог принадлежать, только матерому волкодаву Акмоншаку, мудрому поводырю слепой Гюльаим. Неужто верный страж оставил девушку одну? Ведь до вежи оставалось не менее десятка перестрелов! Тороп не мог в это поверить. Хотя мерянское поверье заклеймило собаку позором, за то, что, польстившись на меховую шубку, позволила врагу великого Куго-юмо, злокозненному Керемету, оплевать первого человека, Акмоншак относился к лучшим представителям собачьего племени и славился среди сородичей своей преданностью и умом.

В это время всадники выехали на ровную, прямую дорожку, которую прямиком до родного дома проложил им старательный месяц. На горизонте уже прочерчивались неясные контуры человеческих жилищ, размером напоминающих шалашики, что плетут для своих кукол девчонки, чуть дальше жидким серебром блестела река. А на половине дороги среди высокой травы виднелась крохотная девичья фигурка, похожая на отлитую из серебра статуэтку, рядом неспешно шагал игрушечный серебряный пес.

Темнота не пугала Гюльаим. За долгие месяцы недуга девушка с нею свыклась. Она двигалась даже уверенней, чем обычно, или ей придавала сил и храбрости уверенность в завтрашнем дне?

– Гюльаим! Любимая!

По лунной дорожке ожившим черненым изваянием рванулся победитель скачек Кары, и хан Аян, подхватив замирающую от счастья возлюбленную сильными руками, посадил ее на коня перед собой и заключил в объятья. Возле конских копыт, дурачась, как щенок, и заливаясь радостным лаем, кружился Акмоншак.

– Я все знаю, милый! Отроки, высланные вперед, все рассказали!

Хан Камчибек посмотрел на брата и его невесту долгим взглядом, и на его лице появилось выражение душевной боли.

– Каких бы только я сокровищ не пожалел, если бы сыскался лекарь, способный вернуть Гюльаим зрение!

При этих словах ехавший среди новгородцев Тороп обратил внимание, что красивое лицо ромея Анастасия исказила гримаса сострадания и что молодой лекарь с нескрываемой досадой ощупывает попорченную Булан беем руку.

Плата духам

– Зачем тебе идти в Итиль одному? – спросил Вышата Сытенич, узнав о намерениях Лютобора. – Я вроде тоже туда собираюсь, только вот закончу кое-какие дела с Кегеном.

– Небезопасное дело мне предстоит, – попытался возразить русс. – Зачем подвергать людей и корабль лишнему риску.

– Небезопасное! – фыркнул боярин. – Кто страшится опасностей – сидит дома! Впрочем, – в его синих глазах зажегся веселый, молодой блеск. – Может быть, ты брезгуешь нашим обществом? Конечно, разве простой боярин, идущий, к тому же, по торговым делам, это тот вождь, который достоин, чтобы ему служил приемный брат великого хана?!

– Если бы приемный брат считал такого вождя недостойным, стал бы он пол лета сидеть на одной скамье с купленным холопом, – в лад Вышате Сытеничу отозвался Лютобор.

На том и порешили. Новгородцы хоть и разнежились маленько на сочной баранине да сыченых медах гостеприимных ханов Органа, хоть и свели короткие знакомства с пригожими дочерьми печенегов, дня отплытия ожидали с нетерпением. Принимали их, конечно, хорошо, но хотелось все же до холодов вернуться домой.

Воодушевления по поводу скорого прибытия в Итиль не выказывал один Анастасий. А ведь в хазарской столице, несмотря на разногласия между двумя державами, по-прежнему обреталось немало ромейских купцов, и там, наверняка, можно было сыскать человека, который помог бы соплеменнику вернуться на родину.

Поначалу Тороп решил, что все дело в Мураве. Чего греха таить, ради ее синих глаз молодой лекарь, да и не только он, был готов плыть не на родной Крит, а в сторону прямо противоположную. Потом, однако, мерянин стал замечать, что бывший хазарский пленник вместо того, чтобы использовать любую возможность общения с ненаглядной красой, большую часть времени проводит за различными гимнастическими упражнениями, усердно разрабатывая никак не желающую входить в силу покалеченную руку. Судя по всему, упрямцу было очень важно, чтобы она начала его слушаться до того, как боярская ладья покинет печенежский стан. Глядя на такое усердие, новгородцы только усмехались:

– Нешто ромей грести готовится?

– А может он от Кури отбиваться собрался?

Анастасий все вопросы и предположения оставлял без ответа, только придумывал для своей руки все новые и новые испытания.

* * *

Как-то раз, спустившись вместе с молодой хозяйкой по какой-то надобности на речной берег, мерянин застал Анастасия там. Вид парень имел страннее не придумаешь. Обнажившись по пояс, он сидел на песке, по-степному поджав под себя ноги, и неподвижно, как его соотечественник Архимед, вознамерившийся перевернуть Землю, смотрел в одну точку, где-то на середине реки. При этом правая рука у него выглядела так, словно на нее забрался чрезвычайно колючий еж, ибо в голое тело вокруг рубца тут и там были воткнуты несколько десятков тончайших игл.

– Что ты делаешь? – в ужасе вскричала Мурава.

– Восстанавливаю подвижность, – невозмутимо ответил молодой ромей.

Он вытащил несколько игл и, продемонстрировав их строение, начал рассказывать, как врачи далекой империи Аль Син лечат с их помощью самые различные заболевания. Он говорил с большим воодушевлением, что-то увлеченно чертил на влажном песке и вскоре окончательно унесся к далеким горизонтам, забыв и о том, где находится, и даже о воткнутых в тело иглах, видя только синие, манящие, как родник в полдень, глаза.

Во время рассказа на берег спустились ханы Органа, новгородцы и Лютобор. Увидев колючее диво, развлекающее боярышню, они сперва решили, что парня хватил солнечный удар и что неплохо бы его немного остудить, благо, река недалеко. Но когда Тороп рассказал то, что понял о лекарях Аль Син, немного успокоились, а Лютобор и вовсе стал внимательно прислушиваться.