Клеопатра. Последняя царица Египта - Артур Вейгалл

Приблизительно в начале феврале 30 г. до н. э. Октавиан возвратился в Италию, чтобы подавить волнения, начавшиеся из-за его неспособности заплатить жалованье своей распущенной армии. Там он оставался около месяца, а затем снова отправился в Малую Азию в начале марта. Дион пишет, что вести о поездке Октавиана в Рим и возвращении в Малую Азию были получены в Александрии одновременно, вероятно в конце апреля. Но я полагаю, что весть о его первой поездке вряд ли задержалась так долго, и, во всяком случае, какие-то слухи об отъезде Октавиана в Рим, возможно, просочились к Клеопатре еще в марте.

Известие об этой передышке снова зажгло в царице надежду, и она решила с наибольшей пользой распорядиться этим драгоценным даром – временем. Следует помнить, что ее сын Цезарион, если я не ошибаюсь, родился в начале июля 47 г. до н. э., но вскоре после этого к календарю было прибавлено около восьмидесяти дней, чтобы исправить существовавшую неточность, в результате чего день рождения мальчика оказался где-то в середине апреля. Таким образом, приготовления к празднованию его семнадцатилетия в 30 г. до н. э. как раз только начались, когда Октавиан, как полагали, вел борьбу в Риме со своими недовольными войсками. Поэтому Клеопатра решила отметить это событие с небывалым размахом, публично объявив о совершеннолетии Цезариона. Не думаю, что можно точно установить, был или не был семнадцатилетний возраст принят как рубеж, когда египетский монарх достигает зрелости, но с уверенностью можно сказать, что достижение совершеннолетия редко откладывали на более старший возраст. Клеопатра, по-видимому, хотела особенно подчеркнуть факт совершеннолетия своего сына, который продемонстрировал бы жителям Александрии, как сказал Дион, «что теперь их царем является мужчина». Пусть люди думают, если хотят, что сама она проигравшая, обреченная женщина, но начиная с этого времени у них есть зрелый мужчина, чтобы вести их за собой, и этот мужчина – сын божественного Юлия Цезаря, за права которого она боролась, когда он был ребенком, но который впредь способен сам защитить себя. Какова бы ни была ее собственная судьба, у ее сына, достигшего совершеннолетия, по крайней мере, будет больше шансов сохранить свой трон. В будущем она сама сможет действовать, как и раньше, за кулисами, а ее сын будет осуществлять великое дело, которое она так давно старается довести до конца.

Когда весть о грядущих празднествах дошла до Антония в его уединенном жилище, он, видимо, был сильно взволнован ею. Цезарион и его права в большой степени послужили причиной его краха, и Антония, вероятно, испугала дерзость царицы, которая таким образом давала Октавиану еще один повод для раздражения – ведь в Александрии готовились к самому торжественному празднованию совершеннолетия соперника Октавиана, претендующего на полномочия и положение в обществе, имевшиеся у самого Юлия Цезаря. Следовало ли считать эти действия умной политикой или безрассудной наглостью? Покинув свое бездеятельное уединение, Антоний, видимо, еще раз вступил с Клеопатрой в активные переговоры, в результате которых у него, очевидно, сложилось впечатление, что желанием его жены теперь было передать свою власть в значительной степени в руки своего сына, предоставив тем самым энергии юности продолжить тот труд, который не сумел довести до конца средний возраст. Такой подход к ее действиям нашел отклик в душе Антония, и он решил, что в будущем у него тоже должен быть представитель более молодого поколения. Его сын от Фульвии Антилл, который был на год или около того моложе Цезариона, жил во дворце в Александрии, и поэтому Антоний договорился с Клеопатрой, что этих двоих юношей одновременно объявят совершеннолетними. Впредь Антилл получит право носить платье, свидетельствующее о том, что он взрослый римлянин. В тот момент Клеопатра, видимо, пыталась убедить своего мужа оставить свою смехотворную мизантропию и либо помогать ей в ее планах обороны, либо уехать из Египта насовсем. Антонию к этому времени уже порядком наскучила его уединенная жизнь, и он был рад забыть свои замашки Тимона. Поэтому он снова стал жить во дворце, и они оба, Антоний и Клеопатра, предприняли попытку возобновить свои старые отношения. Однако их дороги слишком сильно разошлись, чтобы была возможна какая-то гармония. Антоний в одиночестве размышлял о своих возможных ошибках и теперь относился к своей жене с долей подозрительности. А она, в свою очередь, больше считала его не равным себе, а человеком, заслуживающим ее презрения, хотя и пробуждающим в ее великодушной натуре жалость.

Празднества в честь дня рождения Цезариона были проведены с величайшим размахом, и весь город на протяжении многих дней предавался пирам и веселью. О надвигающейся буре все забыли, и в то время гостю Александрии было бы действительно трудно поверить, что он оказался в городе, правители которого недавно потерпели поражение от врага, который уже готовится вторгнуться в сам Египет. На самом деле ничто не могло заставить Клеопатру признать, что игра проиграна, и, несмотря на невзгоды и тревогу, угнетавшую ее мысли, она не унывала и была полна оптимизма, что должно вызывать восхищение всех историков. Антоний, с другой стороны, был полностью деморализован этой ситуацией, и празднества в честь дня рождения Цезариона снова разожгли в нем аппетит к удовольствиям шумной жизни, и он решил закончить свою жизнь, предаваясь безумному беспутству. Собрав вместе членов клуба «Непревзойденные гуляки», клуба кутил, который он основал несколькими годами ранее, он предложил им записаться в список членов нового общества, которое он назвал Synapotha-noumenoi, или «Умрем вместе». «Давайте есть, пить и веселиться, потому что завтра мы умрем» – вот таким, вероятно, был его девиз, и он вступил в эту новую фазу своей жизни с той же внешней основательностью, с какой он изображал из себя Тимона. Не имея более в мире аудитории, перед которой он мог играть веселую роль Бахуса или Геркулеса, Антоний теперь разыгрывал свои драматические роли из внутренней любви к притворству и с подлинно мальчишеской любовью к надувательству расхаживал по залам дворца в зловещем, но не оригинальном образе гуляки, который пирует со своим добрым другом Смертью. На самом деле Антоний и не собирался умирать, он надеялся, что ему будет позволено, как его недавнему коллеге Лепиду, третьему триумвиру, спокойно удалиться и вести частную жизнь. Парадоксальную ситуацию, в которой он теперь оказался, свое положение государственного пленника, отосланного под залог наслаждаться роскошью своего дома, этот «огромный ребенок» не мог не попытаться обратить в свою пользу.