Свет. Испытание Добром? - Юлия Федотова

Медленно, медленно потянулось время. Ребенок спал, посвистывая сопливым носом, утомленный зегойн дремал, всхлипывая в полусне. Девки резались в карты, в «три короны», на интерес. Легивар со скуки присоединился к ним и Кальпурция научил, но оба раз за разом проигрывали – мухлевали партнерши безбожно. Хейлиг Мельхиор попытался втолковать всем пятерым, что это большой грех. «Да мы ж самую малость подтасовываем, для веселья», – принялись оправдываться девки, но оказалось, что не жульничать грешно (хотя это, конечно, тоже есть), но играть в принципе. Ведь карты фатума даны нам для того, чтобы приотворять завесу будущего, испрашивать совета у высших сил, заглядывать в такие сферы, куда смертным иного хода нет. Так можно ли превращать дар богов в пустую, бессмысленную забаву? Нельзя, согласились девки. А если на деньги играть? Тогда не пустой будет забава, а очень даже полезной, по крайней мере, для того, кто останется в выигрыше. Нет, ответил хейлиг, на деньги – еще хуже. Его обозвали занудой и больше не слушали, но скоро игра сама собой сошла на нет – настроение пропало. Стало совсем скучно.

А хуже всего то, что при посторонних опасно было заводить разговор об Йоргене, оставшемся на воле, о возможностях и способах побега (если уж во Фриссе нынче матери доносят на дочерей – чего ждать от случайных сокамерников!). Лишь наутро, почти сутки спустя, наши друзья получили наконец возможность обсудить печальное свое положение. Девиц, как и было обещано, отпустили, а зегойн обнаружился мертвым: порезал себе запястья остро отточенным краем латунной пуговицы (видно, кроме конокрадства еще и по карманам промышлял) и за ночь тихо истек кровью. Что ж, это лучше, чем заживо гореть на праздничном костре.

– Пожалуй, для нас это тоже выход, – мрачно заметил Легивар, когда тюремщики крюком, чтобы не мараться в крови, уволокли тело и забросали красную лужу опилками из большого мешка (наготове стоял, что ли, специально для таких случаев?). – Не хочу служить пищей для окаянных яиц.

– Нам это не потребуется, – уютно, по-домашнему потягиваясь на соломе, промурлыкал силониец, ему не привыкать было ночевать в застенках. – Йорген нас освободит.

– Интересно как? – невесело усмехнулся бакалавр. Если бы такая задача выпала ему, он бы понятия не имел, с какого конца за нее браться.

– Не знаю. Но Йорген найдет способ, не сомневайся. – Кальпурций был совершенно спокоен, ни тени тревоги. – У него почти три недели в запасе, что-нибудь придумает. Лично я на его месте дождался бы, когда нас поведут на костер, и пустил в ход жезл. Однако у Йоргена могут возникнуть свои планы, в таких делах он опытнее меня. Так или иначе он за нами придет.

Семиаренс Элленгааль сокрушенно покачал головой:

– Ах, лучше бы он этого не делал! То ли удастся побег, то ли нет. Сейчас хоть один из нас на свободе, а там – кто знает… Судьба мира важнее наших жизней. Надеюсь, ланцтрегер догадается оставить нас и продолжит путь в Мольц.

– Даже не надейся! – рассмеялся Кальпурций Тиилл. В друге своем он был уверен больше, чем в себе самом: Йорген не оставит их в беде, придет и спасет. Непременно.

У самого Йоргена такой уверенности не было. Сбежать-то он сбежал, но как быть дальше, пока не представлял.

Для начала, убедившись, что ловить его никто почему-то не собирается, проследил, перебираясь с крыши на крышу, куда повели пленников. Оказалось, не в храм, а в тюрьму. О том, что это именно тюрьма, говорили решетки на окнах. С наступлением темных лет в Фавонии были зарешечены все окна жилых домов. Но даже самые бедные из хозяев старались поставить если не красивые, затейливо гнутые или выкованные в виде цветов и трав, то хотя бы простые, но не лишенные некоторого изящества, косые, диагональные решетки. Окна нижних этажей зданий казенных обычно были забраны вертикальными прутьями с наконечниками как у копья – это повсеместно вошло в традицию. Крошечные оконца зиппльской тюрьмы защищала грубая, частая железная клетка. А вообще-то строение больше всего походило на сарай, почти вплотную обнесенный высоченным каменным забором.

Немного поплутав по незнакомому городу, Йорген вернулся к дому вдовы. Женщина так и валялась, где ее оставили, выла. Он обозвал ее «дурой неблагодарной» и забрал, что мог унести: оба артефакта (спасибо, яйцо было надежно упаковано, не пришлось хватать голыми руками, а то, наверное, целиком бы перекрасился!), кое-что из оружия, деньги, самое необходимое из вещей. Большую часть пожитков пришлось бросить – жаль, ведь до Мольца еще долгий путь предстоял… Если предстоял… А бабу ругать, пожалуй, не стоило, вон как убивается. Единственного дитяти лишилась. Ага, по своей собственной вине. Или нет? Или это колдовство ее толкнуло на донос? Как там Семиаренс говорил? «Чары столь продолжительного действия вообще невозможно наложить на жертву, если она не имеет природной склонности к тому, что ей внушается посредством колдовства». Да. Эта баба от природы доносчица. И всему миру теперь из-за нее пропадать. Дура и есть, иначе не скажешь.

Поладив с собственной совестью, ланцтрегер тайком выбрался со двора Ружи и, никем не замеченный (благо окраинные улицы Зиппля в этот час были пустынны – по работам разошелся народ, только одна слепая старуха сидела у калитки и большая рыжая псина валялась в пыли), водворился в пустом сарае через пять домов. Он заметил его еще вечером, возмутился: стоит посреди города бесхозная развалина с провалившейся крышей – безобразие! Прекрасное убежище для твари ночной, в таких любили гнездиться гифты, и гайсты стороной не обходили, а бывало, и вервольф устраивал дневную лежку. Куда только здешние власти смотрят, отчего не приказали снести?

Хорошо, что не приказали, – пригодилось для начальника Ночной стражи Эренмаркского королевства, тоже лежку устроил. Только шторба, что обретался в полузасыпанном погребе, дожидаясь ночи, пришлось убить. Ничего, днем это совсем просто. Выжил шторба, сам пересидел до заката и по темноте пошел искать новое, постоянное убежище, чтобы поближе к тюрьме.

Место подобралось отличное. Два дома, оба в три этажа, но один элля на полтора выше другого, стояли бок о бок, так что скат крыши большего образовывал над меньшим низкий, но довольно широкий навес. Под него можно было заползти, распластавшись, можно было удобно лечь и даже сесть, прислонившись спиной к стене высокого дома. Пойдет дождь – внутрь ни капли не попадет, ветер почти не задувает. За день крыша прогревается солнцем так, что и ночью хранит тепло. А главное – сверху открывается прекрасный вид на темницу, зато снизу, с улицы, заметить наблюдателя никак невозможно, в этом Йорген убедился специально. Там, под крышей, он и обосновался: сложил остатки имущества, натащил тряпья, бессовестно уворованного с веревок, чтобы на мягком лежать.

И стал ждать. Следить. Думать. И еще убивать.

Да, он убивал в те дни, точнее, ночи. Много убивал. Это не грех, сказал он себе. Ну или не такой большой грех… Ведь наемникам платят за риск быть убитыми, они готовы погибнуть в любой момент – ну и пусть гибнут, раз сами выбрали такую стезю. Потому что Жезлу Вашшаравы нужна кровь. Зачем ему самому нужен жезл, он поначалу представлял смутно, но чувствовал, что пригодится, и стремился напитать его как можно сытнее. Он резал караульным-ифийцам глотки, подкравшись в темноте, как самый настоящий вервольф, а потом старался не думать о женах, которых оставлял вдовами, об осиротевших детях и матерях, оставшихся без сыновей. Но ненужные мысли все равно лезли в голову, ведь он не привык быть ночной тварью и воевать с людьми.

Охотился он не один. На ночные улицы Зиппля выползало много разной недобитой дряни. Здесь, на юге, Тьма так и не смогла показать всю свою силу, у местных ночных стражей работы было во много раз меньше, чем у их северных коллег. Нужного опыта борьбы с тварями они так и не приобрели. Когда Тьма ушла и на место изничтоженных тварей перестали являться полчища новых, северяне быстро перебили всех чудовищ, угнездившихся в городской черте, и ночные улицы городов стали безопасны почти как до войны (хотя шататься по ним ночью без дела Йорген все-таки не посоветовал бы никому). Южане такими успехами похвастаться не могли. На чудовищ они охотились плохо, поэтому чудовища продолжали охотиться на них. И появление новой твари, охочей до разбойной ифийской крови, людей не удивило и не встревожило. Тем более что, выслеживая чужаков-наемников, не брезговала она и вервольфами со шторбами – на улицах по утрам стали находить и голые свежие трупы, и старые, истлевшие останки. А у порога начальной школы для девочек однажды обнаружилась целая гифта, хоть и считалось, что с уходом Тьмы они передохли все до одной. По всем статьям полезная тварь!

Под давлением храма, теряющего своих защитников, муниципалитет издал указ о ее скорейшей поимке, но стражники не слишком-то старались его исполнить – вот еще, нарываться! Тварь, по всему видать, страшенная, такую легко не возьмешь: за несколько дней переловила столько нежити, сколько они за месяц не изводили. Надо ифийцам – пусть сами с ней разбираются, им за то от хейлигов деньги идут. Не хотят разбираться – ну, пусть дохнут, туда им и дорога… Что поделаешь, в глазах мирных обывателей не было большой разницы между ночными хищниками и беззаконными разбойниками с Ифийских гор.