Разум океана. Возвращение в Итаку - Станислав Гагарин

Когда мне пришлось плавать на Дальнем Востоке, я попал однажды на пароход «Желябов», старенький-старенький пароход, носивший тем не менее почетный вымпел министерства. За дело, конечно, за работу… Капитаном на нем лет тридцать бессменно плавал Киселев, уже пенсионного возраста капитан, но мостика Киселев не оставлял, хотя в конторе ему не раз предлагали уйти на покой.

«Желябов» стоял на линии Холмск-на-Сахалине — Углегорск — Николаевск-на-Амуре — Советская Гавань. Ну и в мелкие портопункты заглядывал между делом. Однажды в сильный туман — дело было в Татарском проливе, а локаторы в те годы на такие «корыта», как наше судно, не ставили, мало их, локаторов, было, так вот, в сильный туман потеряли штурманы свое место. Доложить капитану вроде боязно, мнутся на мостике, а толку мало. Тут появляется Киселев, видит по карте, что точка по счислению липовая, а определиться никак нельзя: туман, ни берега, ни светил небесных в наличии нет. Ну, ход, конечно, сбавили до самого-самого…

Киселев взглянул укоризненно на помощников, подошел к левому борту, посмотрел на воду, потом с правого заглянул вниз, понюхал ветер, пожевал губами, словно хотел что-то сказать, возвратился в рубку и молча ткнул пальцем в карту. К нему подскочил старпом, обвел палец карандашом и облегченно вздохнул: место судна было определено.

Конечно, для непосвященного звучит это как анекдот. И сам я, стоя тогда за рулем, молодой матрос, салага, готовящийся через несколько лет стать штурманом, я сам воспринял это как чудо. Позднее понял, что все дело в опыте.

Киселев бороздил эти воды тридцать лет. Он по цвету воды мог прикинуть свое место, по запахам, доносящимся с берега…

…Откинулась металлическая заслонка «волчка», в камеру заглянул надзиратель, и тотчас же заскрипел запор. Дверь отодвинулась в сторону, вошел пожилой старшина-сверхсрочник. Он молча кивнул мне и поставил три миски. В нижней был суп, вторая закрывала суп, а на донышке ее стояла третья миска, с кашей. Надзиратель вышел и сразу вернулся: принес кусок хлеба, ложку и алюминиевую кружку с жидким чаем.

— А можно воды? — спросил я.

Надзиратель не ответил.

…Уж не помню, кто надоумил меня взяться за это дело. Скорее всего сам сообразил, когда увидел шныряющих в базарной толпе ребятишек с ведерками в руках. Люська со мной увязалась тоже, и я не гнал ее — все веселее вдвоем.

Рано утром в воскресный день мать — в который раз! — перебирала наши пожитки, чтобы отнести кое-что на базар: то, что еще годилось в продажу. Собрав вещи, она ушла на барахолку, а через какое-то время мы с Люськой решили ее проведать и появились на базаре.

Но мать ничего еще не продала и сидела, поникшая, оглушенная криками торговок.

Мы принялись бродить по базару, заваленному недоступными для нас с сестренкой овощами и фруктами. День был жаркий, хотелось пить, а отойти от прилавков торговцы не решались: тогдашние базары кишели жульем.

И тут я увидел, как меж торговых рядов шмыгает парнишка с ведерком воды в руках и, весело приговаривая, балагуря, предлагает холодную воду в обмен на смятые рублевки.

Я быстро сбегал домой, взял ведерко и кружку, у колонки наполнил ведерко холодной водой и двинулся вдоль торговых рядов, весело распевая:

— Вот кому воды холодной? Во-о-ды-ы-ы! Вот кому воды холодной? Во-о-ды-ы-ы!

На самом деле мне было не так уж весело. Я боялся, что увидят знакомые ребята, хотя в те времена продавать или обменивать что-либо не считалось зазорным, все продавали и меняли, но все равно мне было не по себе, и самым трудным было в первый раз крикнуть: «Вот кому воды холодной…» Потом я освоился, бегал к колонке, наполнял быстро пустеющее ведро, поил базар и прятал в карман смятые бумажки. Кружка стоила рубль. Такие были деньги.

Рядом со мной торговали водой другие ребятишки, но мы не конкурировали, воды в колонках было много, солнце припекало, а базар был огромный…

Вечером мы с Люськой ждали маму с барахолки. Она пришла, обвела нас усталыми глазами и присела у стола, оставив у порога сумку.

— Как дела? — спросил я. — Что-нибудь продала?

— Нет, сынок, почти ничего. Вон возьмите в сумке помидоры и половинку чурека. Поешьте…

— А я… Вот!

И тут же выложил на стол кучу рублевок. Их было около ста. Не так уж много по тем временам, но и это были деньги.

Не успела мама опомниться, как мы с Люськой, захлебываясь и перебивая друг друга, принялись рассказывать о том, как торговали водой.

Мать сложила деньги, тяжело вздохнула и сказала:

— Спасибо, сынок. Вот и ты помог мне. Только не надо больше… Ладно? Я договорилась тут у одних людей хату белить. Завтра начну. Они продуктами заплатят. А там и пенсию за отца принесут, проживем…

Водой я все-таки торговал еще несколько воскресений, в будничные дни это не имело смысла. Но таких поильцев «рубль — кружка» становилось все больше и больше. Заработки падали, как у рыбаков в затраленном и перетраленном районе промысла. В последний раз у меня купили пять или шесть кружек за день. А потом приехала бабушка и увезла нас на лето в совхоз.

…Есть мне не хотелось, но я заставил себя проглотить и суп, и кашу, и хлеб, а потом запил водой, которую мне принес надзиратель вместо чая. Вода была тепловатой, пахла хлоркой, имела металлический привкус. Не та вода, одним словом…

У меня пока не было ни книг, ни бумаги, ничего такого, что могло бы убить время, и я принялся вспоминать, что делал в этот день в прошлом году, в позапрошлом и так далее.

А в это время Станислав Решевский, мой лучший друг, бегал по городу и уговаривал маститых капитанов поставить свою подпись на письме прокурору республики с просьбой назначить новое рассмотрение дела. Он обращался даже к тем, кто был в составе комиссии, написавшей заключение для следствия и суда.

Решевский искренне хотел мне помочь, и не его вина, что письмо это не имело последствий. Стас мне про случай этот вообще не писал, а сообщила обо всем Галка.

И все-таки, получив в колонии это письмо, я задумался над тем, почему Женька Федоров, явно недолюбливавший меня, да он и не пытался скрывать своей неприязни, сам пришел к Стасу, чтоб подписать прошение прокурору, а Рябов, ходивший в моих друзьях, от подписи уклонился…

Припомнился мне случай с Рябовым. Тогда, в Атлантике, внедряли в практику промысла кошельковый лов сельди. Он давно уже привился на Дальнем Востоке, да и норвежцы промышляли таким способом, а у нас пока дело не шло. Саша Рябов больше других капитанов носился с этой идеей, выступал в газете и на совещаниях, ссылался на свой опыт: он плавал в Охотском море штурманом на сейнерах. Начальство Сашу заметило, полетел Рябов в Находку стажироваться у приморских капитанов. А когда вернулся, отправили его на экспериментальный лов. Ловили мы в одном квадрате, только я — по старинке, а Рябов — кошельком. Сделали ему поворотную площадку на корме для невода, снабдили всем необходимым, и стал он гоняться за косяками.