Видения Коди - Керуак Джек

СТ. Кхе (Кашляя в церкви)

АЛТАРНЫЙ СЛУЖКА. Тедуум те дьеум

СТ. Моно-ло-о-го-ло – (замирая вдали, словно песня в безбрежных рядах церковных скамей)

АЛТАРНЫЙ СЛУЖКА. Кирия (щелкает кадильницей)

СТ (сам кашляя) (тихим голосом). – eh weyondon, il faut saccotez dans un moment comme ça? Arrête… parlez… tu sais, bien tu sais, mon vieux, a tarra écri un let si tu larra lasse faire la pauvetit maudite comme quelle eta belle et tabarnac shi shpa capable faire ça dans l’ derrière et fré mon[45] священник говорил сам с собой втайне и нараспевно, и нараспевниенько монотонескно ля музык la musique la belle mais arête donc il faut arrêtez un moment?[46] и так далее сам с собой

АЛТАРНЫЙ СЛУЖКА. Экара-дуу-рьоом?

СТ (скрипя суставом). Парадуриум, этабуриумбум, бамбууумбум, этара, метараделарамареа, cest impossible de setrangler je veus dire se desetangletai[47] бен муду кунг на туийи скеэ длинная агю она жейипеу[48], экри и, Франси парэ илд тсомк э файлт тна дх эльЭндлг, но эмейе то эжю[49] —

(Говоря с палубы парохода в рупор, У. К. ФИЛДЗ: Мне кажется…)

Переключая стопор передачи, АДЕРИАНДА. (невозмутимо на пурпурном железном огузке Коня Гражданской Войны посреди Военного Флота Аннаполиса) Цефрантус! Ей-трясинами, и вскорости эт, но тебе нужно в натуре сильно улететь, пока не подвзорвешь никакую программу, чувак, поэтому слушай меня, нет ничего лучше в большом этом ч – оп-па, вот и машинке кранты, сгущается неимоверно, Аллен Свенсон и Кристофер, и все вот это вот, ну, я къянус, я не понимаю этого дела ни в малейшей малости, хотя только что собиралась сказать, я должна сказать, эта штука утащит нас под низ, если мы с ней немедля чего-нибудь не сделаем, разве ты так не считаешь, если только по-твоему лучше бы, чтоб я вообще не лезла, либо еще, если желаешь, и я не стану тебя в этом винить ни малейшей минуты, вот в самом деле не буду, я не буду махать твоим пэром, не правда ль, дорогуша, старушка Сэлли, стала б я махать твоим пером, вот не думаю я, что необходимо повторять махать твоим пером, опять, то есть, мне отсюда с высоты видно Олимпиански, что жейипеу снова действует, и потому, следовательно, можешь возобновить свой регулярный экс-лакс. Не то чтоб я была против, (сказано крупным лесорубом, что нынче с железными рылами вокруг своего сопла весело скачет нас убить, звать его ЭНВЕР) как ныне, угу, не то чтоб я против.

ЧЕЛОВЕК НА МЫЛЬНОМ ЯЩИКЕ НА ЮНИОН-СКВЕР. Так, погодить-ка минутку, дамы и гыссада, севоня я в улишный ларек зашел на Юнион-сквер вона там на Четырцатой улице и купил я се тама горячую сабаку с кислой капустой да и мяхких марожинок в рожке и выпил кокпёздой колы, и все на никель и пни мне дайм, не замай там, кореш, детей-то судой не впутывай, я во чё щас сделаю, так, погоди-ка, ныпаррррррник…

ГЭРИ КУПЕР сопровождающий ТОМА МИКСА (вялый виноград и я поцеловались в смеси, пылающий виноград), что сидит, бреясь из кофейной чашки): Скажи-ка, Том, ты – не то чтоб я раньше об этом упоминал, если ты не, э, видел этого с самого начала, ты, э, кхм, конечно, нет, но, э, как, или в случае – знаешь, вот оно что тут, в общем, я – послушай меня, я, слушай меня, нет ты послушай меня, вот послушай меня, я точно могу, к черту, ёбтекак тебе сказать, я там был, а ты там был М-а-а-а?

ЛЫЖНЫЙ ИНСТРУКТОР С ГОРЫ СОВИНЫЙ РОГ (в многолацканном, многостороннем, разноцветном лосешкурном скирдорюкзаке, с подвешенными бойнами или буанами, как они пральна пишутся, и угрюмыми рубинами во власьях его): По истине и крайней плоти.

БОБИНА ДВА. Чарли Чаплин подмигивает в ранней утренней росе, у садовой стены, прямо когда большой Мясник-Изменщик намерен метнуть ведерко холодной воды через стену.

ПЛЕСНЕВЕЛАЯ МАРИ. Она была капельдинкой в театре «Риальто», Лоуэлл, Масс., обычно мыла шваброй дамскую комнату после того, как мы всю ночь ставили там ее дочку Мэри-Грязнулю на хор, чего, в любой день можно было пойти в театр и перехватить себе суходрочку, лишь спросив у капельдинера в дверях: «Где Грязнуля Мэри?» и он отвечал: «О, на заднем сиденье вон там с Гартсайдом, минетит его или как-то —»

«Ты в смысле дрочит? Ты ж не думаешь, что Грязнуля Мэри станет пробовать минет средь бела дня?»

«Ну да, а чего б, к черту, и нет, что не так с минетом средь бела дня – думаешь, у меня семь челюстей просто так?»

Вот что я от него услышал, и я спустился к первому ряду поглядеть минуточку кино перед тем, как снова проверить, чем там занимается наша единственная и неповторимая, наша совершенная девушка, Грязнуля Мэри; и с первого ряда я, конечно (и вот, когда я был очень маленький мальчик, думаю, моя первая картина, иными словами, первое кино, что я когда-либо видел, думаю, был фильм Тома Микса с ним в белой шляпе, и, фактически, до того снежный в нем, что в общем дожде той киноэкранной калифорнии в жидкой грязи он светился, как червячок-светлячок, и синонимно всему этому видеть, как он скачет весь из себя через дождявые хижины на халате и приземляется на маньяков в темноте… Я боялся высунуть руку во тьму, пока мне двадцать девять лет не стукнуло, о я бы сказал, двадцать девять и типа, не тридцать, если не тридцать, или уйма тридцати, ну это уйма уйм, но я б осмелился угадать, на худой конец, или по крайней мере, двадцать девять лет и десять месяцев и двадцать девять дней, вот сколько лет мне сегодня, или, может, лишь на день-другой позже того, но час настал гавиал, я тут финт кручу, и ты послушай меня, папка, я весь день тебя жду, покуда корячусь над горячею плитою, пока домой с работы не вернешься, зра боты, ебанамат, и не заправишь мне здоровенную поебку, к печке прислонив, а я закину старое свое платьишко тебе куда угодно, папуля, через за сарай, када ни скажешь, папуля, или ты зайдешь за стог сегодня вечерком в одиннадцать или семень часов, и я тебя отличненько отлажу, папуля, я тебя досуха откачаю и выебу так, что жопа отстегнется, что это с тобой такое, я тебя все время ебу, папаня, чёэт ты не приходишь ебать малют’чку мя, я темноты не боюся, я тебя научу как темени бояться, тут в Нью-Орлинзе у нас всяко-разные вуду есть, и худу, и худсудуду тож, но нас этта не парит, птушто папуля мой, скажи папуле майму, что Господь вчера вечером сказал, и дамы собралися все и патвердили, и все мы идем и переходим юный синий свет тонких измерений апро эхекди кхдхке акрик, этно и еты кдхт этккк, там на самом деле нет никаких прерываний или чего-то, но лишь льистые листые чистые механические свойства и страх, естественный, нашуметь, аминь.

«Когда я был во тьме, ту косячную трубку у меня из руки сперли». «Тогда чего ж ты себе вопрос не задал? Ты чего это задумал, Чарли?»

«Я не могу ничего сделать, покуда не прикину, как я умудрился эту штуку потерять в темноте, я отчетливо помню, как с нею в руке оставил этот стул, но теперь при свете лампы вижу, что она не на кушетке, да и вблизи стула ее нет, так где, хде, гдье, гидьиийийеаааа она может быть? (подражая Милтону Бёрлу) На сцене водевиля стояли два маленьких комедианта; в первом ряду сидела блондинка; гля на ё, сказал первый комик; я ё как раз щас мею, я мею, не, я ё ща смею, о как оно, с бритакцентом, имею, да, вот так, валяй и забудь то, что сейчас говорил, если не можешь вспомнить, тресь, валяй, головой, скрип, тресь, треснись головой, башкой; иди башкой треснись в трещине; иди башкой треснись в резкой расселине; иди башкой треснись в стойке свалки костей; иди треснись башкой в сильной синей стойке; ах ха, иди и тресни себе башку; иди, паццан, найди свою башку, тресни ее, она найдена, а теперь послушайте, детишки, иди башку себе тресни, говорю я, в стойке почтодома, о да, вжик, иди треснись башкой в черношторме, мешке водоврата; иди тресни, иди треснись, чужак в покрове мой брат, это он протянул черную руку свою во мраке и украл мою косячную трубку.