Мотылёк над жемчужным пламенем - Кэрри Прай

Время близится к десяти вечера. Ускоряюсь – убираю салфеткой не впитавшийся крем, приглаживаю волосы водой, натираю на щеках румянец – и мчусь в зал, где меня уже ожидают отцы, дама в интересной шляпе и брошью, и усталый начальник. Дембеля ребцентра заняли несколько ближайших столиков, Гена позволил нескольким группам поприсутствовать на празднике, что было весьма щедро.

Дело за малым. Помогаю ребятам с музыкой, и хриплый магнитофон радует нас легендарными треками британской рок-группы Queen. Разобраться с уровнем громкости выходит сложнее. В какой-то момент за спиной раздаются родные голоса:

– Дядь Вить, в следующий раз я тебя в снежки сделаю! Твоя победа была нечестной! Ты мухлевал и кидался кусками льда!

– Умей принимать поражение, мишура. Я тебе поддавался. За камни не брался.

– Ага! А зачем ты жёлтыми кидался, на которые собаки…

– Так, хватит болтать! Снег с себя стряхнула, сопли втянула и бегом за стол!

– Есть!

– И есть, и пить, и чавкать!

Я закусываю губу, в попытке сдержать смех. На мгновение представляю Витю в роли отца – выходит нелепо и трогательно. Его строгость слишком добрая, но мне симпатизирует эта открытая подлинность, в ней нет фарса, нет напускной вежливости, нет той грани, что заставляет ребёнка ощущать себя маленьким человеком, капризным и изнеженным. Он всегда общался с Ариной на равных, потому девчонка рядом с ним чувствует себя взрослой, более значимой, личностью, что ли.

– Я жутко замёрз, – мой затылок обжигает горячее дыхание. – Можно мне погреть руки? Ты позволишь?

Странная просьба не вызывает подозрения, даже смешит.

– Что за глупости? Конечно, – фыркаю я, продолжая настраивать уровень громкости на музыкальном ящике, но когда чувствую холодные пальцы на бедре под юбкой, отпрыгиваю и вскрикиваю от изумления: – Звягин! Ты совсем мозги отморозил?!

Моя реакция превращает Витю-романтика в Витю-засранца-привычного.

– Какой смысл иметь девушку, если нельзя её потрогать? Это незаконно.

– Какой смысл расхваливать парня в глазах родителей, если он плевать хотел на мораль и ведёт себя как животное? – парирую я.

Парень издевательски качает пальцем в воздухе.

– Заметь, я не бросаюсь на тебя с полным ртом слюней. Так кто из нас болонка?

– Китайская хохлатая, – вздыхаю я. – Правильно говорить – китайская хохлатая.

Из-за стола слышатся недовольные выкрики, призывающее нас присоединиться к застолью. Я беру парня под руку и чувствую капли растаявшего снега на коже.

– Тебе следует переодеться в торжественное.

– Я и так переоделся. Разве не нарядно? Глянь, какие носки.

Изучающе смотрю на Звягина, который прибывает в повседневном образе: кофта-балахон с подкатанными рукавами, спортивные штаны, демисезонные кроссовки, которые давно просили утилизации, но хозяин был неумолим. Для меня он всегда хорош, даже с виднеющимся на пояснице трико, поэтому я не возражаю.

Когда мы присоединяемся к пирующим, то чувствуем себя вполне комфортно. Нет неловких минуток затишья, нет недопонятых высказываний и косых взглядов, что безусловно радует. Михаил болтает с Анатолием так, будто знал его всю жизнь, Арина уплетает пресную закуску, Гена и Мадам обсуждают новые методики лечения, а Витя наполняет пластиковые стаканчики напитками: мне шампанское, себе – морс.

– Если будешь таким правильным, то быстро мне наскучишь, – подначиваю я.

– Исключено. Этого не произойдёт.

– Уверен?

– Бесспорно.

– Что? – неожиданно влезает Анатолий. – Ты без порно и дня не проживёшь!

Витя молча сжимает челюсть, но я успеваю его остудить. Сегодня не время для ссор и разборок. Мне вообще удивительно, как можно злиться на старика? Он, как и сын, совершенно открытый, прозрачный, отчего некоторые высказывания кажутся неуместными. Но это только для нас – тех, кто привык казаться тем, кем не является. Нам сложнее оставаться собой и быть кому-то неугодным, куда проще играть удобную роль и не выделяться. Звягины не обладали актерским мастерством и были самыми искренними людьми, которых мне только доводилось встречать.

– А когда принесут подарки? – спрашивает Арина, катаясь на стуле, явно обучившаяся верховой езде у дяди Вити.

– А что ты заказала? – отвечает он.

– Ничего. У меня всё есть.

– Так не бывает, мишура. В твоём возрасте всегда чего-то хочется, необязательно материального. Может, ты хочешь хорошо учиться? Или выйти замуж за единорога и перестать бояться монстра под кроватью? Поразмышляй.

Арина задумчиво водит пальцами по подбородку, а потом вскрикивает:

– Знаю! Я хочу, чтобы мальчишки из взрослой группы в бассейне перестали меня обижать и топить между тренировками.

– Понял, – кивает он, – подарю тебе кипятильник. У них не останется шансов.

– Звягин, – шиплю я и толкаю его в бок. – Загадай себе немного совести.

Время близится к полуночи. Отец и Гена розовеют в лице – позволили себе немного градусов в крови. В центре зала начинают собираться посетители клиники. Кто-то стеснительно танцует, кто-то прогуливается вдоль сцены и мило беседует – обстановка всё больше походит на праздничную. Мне невероятно комфортно.

Вспоминаю, что припрятала подарок, лезу в сумку за конвертом и протягиваю его Звягину, а он охотно его принимает.

– С праздником, – невольно краснею.

– Ты даришь мне свой стишок? Ох, спасибо, Тарасова. Я тронут.

– Это не стих, придурок, – рычу я. – Обязательно всё портить?

Удивившись, Витя расправляется с конвертом, достаёт наше совместное фото, сделанное в первые дни встречи, внимательно разглядывает и издает добрый смешок.

– Серьёзно? Откуда оно у тебя?

– Стащила на выпускном.

– Красава. Моя школа.

– Мне приходилось развлекать себя самостоятельно, ведь ты так и не пришёл…

Витя не ответил. Слабо улыбнулся, будто что-то вспомнил. А потом перевернул фото и заметил короткое предложение в уголке карточки: «Я тебя люблю». Закатил глаза и почесал переносицу.

– Ты… Вот зачем? Обязательно всё портить?

За всё это время что мы вместе, мы так и не признались в своих чувствах, и я решила сделать это первой. Вот так. Ненавязчиво. Как могла и умела. Глупо бояться и стесняться собственных чувств, но пока эта истина поддавалась только мне.

– Я испортила тебе настроение?

– Что? Нет, – хохлится он, растирая затылок. – Просто… Ну это… Таня?

– Таня? – удивлённо моргаю. – Ты забыл моё имя?

Витя пялится на другой конец стола, и я оборачиваюсь. Все, кто гремели приборами и смеялись над дурацкими шутками, умолкают. На фоне остаётся только музыка.

– Мама! – воспроизводит