Костер - Константин Федин

— Наши! — не унимались голоса, как будто эти три самолета в небе обещали избавить людей от земных мучений и горя.

— Наши! — не переставала вторить про себя Анна Тихоновна, положив высоко на грудь руки с раздвинутыми пальцами и глядя кверху полными слез глазами. Она как подскочила, чтобы куда-то бежать, и стала на колени, так и стояла недвижимо, пока взгляд ее сам собою не опустился на Цветухина.

— Егор Павлыч! Видели? Наши! — воскликнула она.

Он лежал по-прежнему, как смертельно усталый и отдавшийся покою человек. Потом его губы шевельнулись, точно готовясь к улыбке, и он, приоткрывая веки, не спеша выговорил:

— Наше, наше с тобой кладбище. Наше.

Она закричала на него:

— Не смейте! Нет, нет, не смейте этого думать!

Скопившиеся слезы потекли у нее быстро-быстро, она размазала их, по-детски, кулаками и с такой же детской, плачущей злостью вскрикнула еще раз:

— Не смейте! Я… я сейчас же устрою вас на машину! Сейчас!

Это была решимость, приходящая наперекор отчаянию. Но слова, которые вырвались у нее, значили не больше того, что она видела: прямо против нее, на дороге, грузовик с парусиновым тентом, сделав два-три рывка, откатился к обочине и стал. Она побежала к нему.

Едва он остановился, его обступили беженцы и вокруг засуетились дети, пытаясь заглянуть под тент. Водитель-красноармеец, открыв капот, что-то ощупывал на моторе. Нетерпеливый голос раздался через открытую дверцу:

— Чего там у тебя?

Водитель приподнял голову, собираясь ответить, но тут же отскочил с обочины на дорогу, сорвал с себя пилотку, замахал ею близившемуся легковому автомобилю.

— Товарищ лейтенант! — крикнул он через плечо. — Наша «эмка»! С товарищем комполка.

Лейтенант выпрыгнул из кабины. Наспех застегивая на гимнастерке непослушные пуговицы, он решительно раздвигал плечами загородивших дорогу людей. Ему навстречу отмеривал саженые шаги сутулый, длинный командир в галифе, похожих на два огромных флакона горлышком книзу, в фуражке артиллериста. Шофер «эмки» бегом перегнал марширующего командира, подлетел к грузовику и вместе с его водителем уткнулся в мотор за ответом — почему потерялась искра.

В полушаге от лейтенанта, еще больше сутулясь, но на голову выше его, комполка стоял, слушая рапорт, и смотрел не в лицо рапортующего, а то на его оттопыренную портупею, то на пуговки расстегнутого воротника.

— По причине непрекращения артобстрела тяжелыми орудиями, а также бомбежки авиации, — чеканил лейтенант, не переводя духа, — выезд через ворота не представлялся возможным, в результате чего первая автомашина с погруженными документами отбыла в тыл через сломанный забор позади двора в сопровождении помнач связи по радио младшего лейтенанта Осенника, после отбытия которого товарищ помначштаба полка приказал грузить оставшиеся сундуки с документами на прибывший из парковой батареи другой грузовик, каковые сундуки были погружены и через указанный пролом забора в моем сопровождении согласно приказанию…

— Постойте, — негромко сказал комполка, по-прежнему не глядя на лейтенанта. — Коротко: все ли документы вывезены? Так точно, товарищ майор. С окончанием погрузки автомашины товарищ помначштаба отдал мне приказание в совершенно дословном виде: теперь всё, и ты, товарищ особоуполномоченный, катись сейчас без оглядки до станции Жабинка, где будешь ожидать дальнейших приказаний. В настоящий момент, находясь в пути следования и в результате непредвиденной неисправности двигателя…

— Перестаньте, — снова прервал майор.

Его лицо, немолодое, исхудалое, отразило смущение, похожее на застенчивость человека, собравшегося объясниться в любви, но неопытного в ее делах. Он взял двумя пальцами портупею лейтенанта и, словно через силу, заглянул ему в глаза.

— Потери? — спросил он, смолкнул и потому одолевая неловкость, принудил себя к пояснению: — В личном составе потери… значительны?

Тогда лейтенант качнулся на носках вперед и, сбившись с картонного языка рапортичек, испуганно сказал в подбородок майора:

— Очень большие потери. В ворота было не выехать. Убитые, раненые. Кто выбежал из казармы на двор — тут же и попал под огонь. А кто в казарме — больше от бомбежки.

— Из комсостава — тоже?

— И комсостав. А бойцов прямо-таки даже много.

Майор опять опустил взгляд, отнял пальцы от портупеи лейтенанта, переложил их на пуговицу его воротника. Лейтенант машинально потянулся к той же пуговице, руки встретились, и он вдруг крепко сдавил длиннопалую кисть майора, прижав ее к своей груди.

— Как же теперь с полком, товарищ майор? — спросил он, еле сдерживая свою нечаянную горячность и вытаращенными глазами выпытывая, что скрывалось за взглядом командира. Майор высвободил пальцы, уткнул руки в карманы, отчего его галифе круглее распузырились, и он проговорил немного вбок:

— Я одобряю приказание помощника начштаба. Полк выполнит свой долг. Двигайтесь на станцию Жабинка, товарищ особоуполномоченный.

Он замолчал, но ему хотелось что-то договорить — он медленно справлялся с растерянностью. Лейтенант дышал ему в подбородок, и он слегка попятился.

— Невозможно было дозвониться до штаба. Связь оказалась нарушена сразу после…

— Так точно, нарушена, — с исправной отчетливостью подтвердил лейтенант, вспомнив о своем месте, и это «так точно» службиста облегчило майора — он досказал свою мысль как бы из вежливости, почти небрежно:

— Я отправил связного с приказаниями. Он прибыл назад, доложил, что принято решение штаб эвакуировать. Правильное решение, — дополнил он снова куда-то вбок, — единственно верное решение в данной обстановке.

Разговор занял не больше минуты, но пока тянулась эта минута, привлеченные остановкой грузовика беженцы образовали собою на обочине дороги стенку, и она незаметно, с большой уважительностью подступала к майору, постепенно огибая его с флангов.

В молчании людей чувствовалось, что они понимают разницу между ними и двумя военными, ведущими срочную, важную беседу. Нет-нет долетавшие до сторожких ушей беженцев слова содержали в себе особенный, совсем отличный от интересов беженской толпы смысл. Военные говорили о приказаниях, решениях, документах и штабах, о комсоставе, бойцах и связных, о погрузках и путях следования. Военные заняты были делом, не терпящим помех и, несомненно, спасительным в той обстановке, которую они называли «данной». В то же время каждый беженец думал, что дело военных должно было быть спасительным не только для них, но и для всех тех, ради спасения кого существовали сами военные. Они обязаны были спасать себя, чтобы спасти всех. И хотя все понимали, что важная беседа военных требует к себе почтения, каждый беженец знал, что его интересы только по виду отличаются от интересов военных, потому что военные бежали так же, как он. Разница же, которая существовала между одинаково бежавшими, состояла в том, что одни могли быстро ехать, другие — только волочиться пешком.

Анна Тихоновна успела вовремя вклиниться в толпу беженцев и стояла на их фланге, все больше наступавшем на майора. Ей казалось — судьба столкнула ее недаром с большим начальником, каким был командир полка. Одного жеста его было довольно, чтобы дать ей с Цветухиным место не только на грузовике, но и в легковой командирской машине. Она собрала всю свою волю, выжидая мига, в который, раньше чем кто-нибудь в толпе раскроет рот, она шагнет к майору и выложит ему неотразимую фразу: я, народная артистка республики Анна Улина, прилетела вчера из Москвы в Брест и умоляю вас, товарищ майор…

Такой миг явно пробил, когда Анна Тихоновна уловила в речи майора слово — «эвакуировать» (эвакуировать штаб — едва слышно произнес он). Слово кольнуло ее, как реплика на сцене колет актера, и она с одного вдоха набрала полную грудь воздуха, чтобы вступить со своей готовой фразой. Майор еще досказывал что-то, и Анна Тихоновна расслышала, как он проговорил — «в данной обстановке», — и она сделала свой решительный шаг к нему, и в это время позади треснули один за другим два кратких разрыва, похожих на внезапные удары грозы.

Майор, глядя прямо через голову лейтенанта, вдруг во весь голос сказал:

— Пристрелка к дороге.

Лейтенант обернулся назад, немедленно ответил: — Так точно, товарищ майор. Пристрелка с целью перерезать нашу коммуникацию. Два недолета. Ясно наблюдаются трассирующие пули.

Все беженцы, как по команде, поворотились лицом к кладбищу. Над его темно-зеленым растянутым покровом деревьев летели, плавно опускаясь, светящиеся изумрудами точки. Сразу в четырех, пяти местах высоко зажглись брызнувшие стрелками белые огни и вновь протрещали грозовые разряды.

— Шрапнель! — в странном каком-то восторге выпалил лейтенант своему комполка.