Тингль-Тангль - Виктория Платова

Она сошла сума.

Или сходит – от всего того, что происходит с ней в последнее время.

Ральф не может помочь ей избавиться от себя самого. Потому что это он лежит сейчас на Васькиной постели в ботинках кофейного цвета; он, никто другой.

Что ей когда-то говорил Виталик о стратегии паука? Нужно уметь ждать.

Но времени на ожидание у нее нет.

Тело скоро начнет разлагаться. Его нельзя оставлять здесь и нельзя никому сообщить, что оно здесь. Это автоматически переведет пижамку с медвежатами в разряд убийц, и они не смогут выпутаться из этой истории. Она, Васька, не сможет выпутаться. А ведь она просила Мику о помощи…

Мика могла бы вывезти тело. Это потрясающая идея, но у нее нет машины. И она не умеет водить. Она никогда не умела водить и совсем не жаждала этому научиться. При том, что, воспользуйся она своими привилегиями в «Ноле», она могла бы купить десяток машин. А воспользуйся она чеком с шестью нулями – и всю сотню.

Ральф слишком тяжел, ей не дотащить его даже до двери… По частям, конечно, было бы удобнее…

Она сошла с ума!

Она не собирается этого делать. Когда-то она мечтала научиться танцевать для Васьки аргентинское танго, и за руку ввести ее в мир взрослых, она даже накричала на гиену в зоопарке, чтобы Ваське не было так страшно, но это совсем не то, что избавляться от трупа, который Васька на нее навесила.

Она не будет этого делать.

Мика чешет переносицу ножом с миртом на рукояти: странное дело, как только нож касается ее кожи, мысль о «Ральфе по частям» больше не кажется ей чудовищной. Неприятной – да, неудобной – да, но не чудовищной.

И все равно – она к этому не готова. Ее просто стошнит.

Стошнит.

Сколько может пролежать тело, прежде чем запах начнет тревожить соседей? Мика не знает, но не думает, что долго.

В отчаянии она возвращается на свою половину, на кухню, в которой тоже ничего не изменилось. Разве что на столе стоят жестянки, которые Мика прихватила из «Ноля» в тот день, в тот вечер, когда ей показалось, что она хоть ненадолго может быть счастлива. Она мечтала разглядеть на жестянках следы татуировок этого парня, бедная глупая Мика!

Она не собирается больше думать о Ральфе, она хочет отдохнуть от этих мыслей хоть ненадолго: вот отличная тема для того, чтобы не думать.

У шести жестянок появилась подружка. Сестричка. Наверняка не такая вероломная, какой оказалась Васька. Седьмая жестянка до сих пор стоит в ванной, надо принести ее к остальным.

Мика отправляется в ванную и приносит седьмую, недостающую часть семейства специй. Едва взяв ее в руки, Мика тут же начинает предаваться нелепым мечтам о волшебных свойствах специй, способных заглушить любой запах. До сих пор ее специи творили вещи, которые иначе, как мистикой, не назовешь. Может быть, если засыпать тело специями, и плотно закрыть дверь, и, и…

Fieberwahn!..[58]

Никто из ее знакомых немцев не употребляет такие жесткие и однозначные выражения.

Мика составляет на столе все семь коробочек, потом, не слишком довольная полученной картинкой, разбивает их все в шахматном порядке. Будь коробочки не так объемны, не так высоки, будь рисунок на них чуть больше проявленным, они вполне бы могли сойти за кости для Маджонга, китайскую логическую игру, которую она никак не удосужится купить.

Шахматный порядок ни к чему, что-то подсказывает Мике: нужно снова выстроить жестянки в линию.

…Она делает это двадцатый, а может, сотый раз – прямо на столе, на котором когда-то разделывала рыбу, когда снова появляется этот теплый, желтый, давно позабытый ей свет. А над жестянками вдруг возникает странное облако: молочно-белое, пронизанное искрами и острыми слепящими точками.

И рисунки.

На поверхности жестянок вдруг начинают проявляться рисунки, казалось, навсегда похороненные под расколотой эмалью.

Эти рисунки совсем не радуют Мику. Не радуют, но и не страшат.

Огромная толстая свинья.

Страшный человек, убивающий ребенка. Уже убивший ребенка. Кровь так и хлещет из детской шеи, а в руках у страшного человека зажат то ли обоюдоострый меч, то ли палаш.

Женская голова, покоящаяся на теле змеи (змеиный хвост венчается жалом). Еще одна женщина, облепленная жабами и все теми же змеями. Множество зеркал со зловещими силуэтами в них; злобная, с горящими глазами собака; черные угри, копошащиеся в чьих-то волосах; черные угри, вылезающие из чьих-то ртов.

Облако над жестянками сгущается. Но теперь вместо искр и слепящих точек в нем пылают звездочки аниса, семена фенхеля, кусочки лакричного корня, кусочки корня имбиря. Завороженная этим зрелищем, Мика сбрасывает крышки со всех семи жестянок (они нисколько этому не противятся) и сваливает все специи в одну кучу, прямо посередине стола. Сами жестянки ведут себя спокойно, разве что со дна их поднимаются маленькие смерчи, такие же золотистые, как и свет над столом. Мика заглядывает в первую попавшуюся жестянку, из которой вылетел смерч.

Странные (кажется – латинские) буквы, встретившись глазами с Микиным, полуобморочным от любопытства, взглядом, трансформируются во вполне понятное:

ГОРДЫНЯ

Мика никогда не задумывалась о гордыне, это слово она произносила только раз в жизни, когда брала билет на «Коня гордыни» из ретроспективы Шаброля в Доме кино.

Затем к гордыне прибавляется ГНЕВ из следующей жестянки, затем – ЗАВИСТЬ

Цельная картина из всех семи слов выглядит следующим образом:

ГОРДЫНЯ

ГНЕВ

ЗАВИСТЬ

ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ

ЧРЕВОУГОДИЕ

ЛОЖЬ

ЛЕНЬ

Последовательность не представляется такой уж важной, а Мика не настолько глупа, чтобы не сообразить: это всего лишь перечень семи смертных грехов, упавший ей в руки прямиком из витражных Гента-Утрехта-Антверпена. Все это время она пользовалась жестянками на кухне «Ноля», все это время ее стряпня, подправленная специями из жестянок, вытаскивала из людей самые неожиданные признания или, наоборот, накладывала печать на их уста, заставляя говорить о несущественном. Тем, что никогда не оскорбило бы собеседника, а их, наоборот, выставило в самом лучшем свете.

Нежном. Трепетном. Золотистом.

А может, блюда, которые она создавала, наоборот, забирали у них все плохое?..

Мика ничего не знает об этом. Но знает, что должна подавить гнев и гордыню, и не лениться помочь маленькой Ваське, которая только и ждет ее помощи…

Дорога обратно в мастерскую больше не кажется ей страшной. И похоже, она уже готова совершить то, о чем никогда не скажет вслух.

В руках у Мики – все три ножа: омела, тимьян, мирт.

Она готова ко всему, но картина, представшая передней, выглядит вовсе не так, как она ожидала:

Ральфа больше нет.

Нет того Ральфа, которого она оставила: в ботинках «Саламандра», в вельветовой рубашке, с очками, торчащими из кармана, и с черно-бордовой дыркой посредине лба.

Вместо Ральфа на Васькиной постели лежит огромная рыба (много больше тех рыб, которые когда-либо готовила Мика), вместо глазу нее копошатся креветки, плавники обложены устрицами, а брюхо облеплено морскими ежами.

Мика совершенно не понимает, существуют ли креветки, устрицы и морские ежи на самом деле, или все дело в ее воображении, вдруг переставшим быть скудным. Или все дело в том, что ее бедный мозг не выдержал и отказался воспринимать реальность.

Это – не важно. Не так уж важно.

Важно, что она сможет помочь Ваське, которая никогда не просила ее о помощи. И которая почти никогда не называла ее Микушкой. А ведь этого Мике хотелось больше всего на свете. Проклятый миллион… Она отдала бы и его, если бы была уверена, что «Микушка», слетевшее с Васькиных губ, стоит именно столько.

Но Мика в этом "совсем не уверена.

Чувства, вспыхнувшие к этому парню, теперь кажутся ей абсолютно пустыми. Смешными, недостойными. Единственный прок от них – brissago, но Мика совсем не уверена, что когда-нибудь снова затянется brissago.

То, в чем она уверена абсолютно: сейчас она будет готовить гарротаду.

Блюдо из морских ежей, которое ей еще никогда не приходилось делать. На этот раз оно будет приправлено рыбой. Большим количеством рыбы. Рыбой начиналась их история с Ральфом, ею же она и закончится.

…Вдохновение, которое охватило Мику при виде рыбы (определить ее породу невозможно), не покидает ее ни на секунду. Омела, тимьян, мирт – все ножи задействованы. Тимьян для головы и хвоста. Омела – для чешуи. Мирт понадобится для того, чтобы вспороть живот. Она точно знает, что не удивится ничему, что бы ни оказалось в рыбьем животе. Но кроме внутренностей, типичных для всех рыб, кроме рыбьего пузыря, в котором уместилась бы маленькая строптивая Васька, там нет ничего сверхъестественного, кроме разве что цветков пейота. Воспроизведенных с фотографической точностью, совсем как в ежедневнике Ильбека Шамгунова. Еще Мике кажется, что она видит светящиеся пунктиры трасс – Шанхай, Гонконг, Сингапур, по ним летят самолеты, все как один – «Боинги»; трассы соединяются в треугольник, затем заворачиваются в круги, похожие на очки Ральфа Норбе. Больше никаких упоминаний о нем в чреве рыбы нет.