Право на легенду - Юрий Васильев

И все-таки он нашел. Правда, не совсем то, что ему было нужно. Ему было нужно прежде всего узнать обстоятельства гибели судна: как и почему опытный капитан Вершинин, столько лет проплававший в северных морях, столкнулся с судном у самого берега. После того как он прочитал дневники капитана, ему не верилось, не хотелось верить, что это всего лишь трагическая ошибка.

Между тем автор очерка «Право на легенду», бывший матрос танкера, как раз об этом-то почти ничего не писал. Да, утверждал он, было сделано все возможное для спасения судна и экипажа, люди проявляли чудеса героизма и самоотверженности, но… Автор как-то очень обтекаемо пишет о непредвиденных случайностях, о том, что «море есть море» — от этой фразы Женя даже поморщился, — а о том, что же все-таки случилось на самом деле, — ни слова.

Правда, было в статье и много интересного. Женя с увлечением читал, как пробивался танкер сквозь ледяные поля, втискиваясь в едва обозначившиеся разводья, — о ледоколах тогда, понятно, не могло быть и речи; как уже на плаву, в трудных и опасных рейсах, посреди вечно неспокойного океана, моряки сами сконструировали и изготовили приспособление для скорейшей промывки танков.

Все это было интересно… Но почему же автор ничего не пишет о том, как отбивал экипаж воздушные атаки, заделывал пробоины и снова вступал в бой с немецкими самолетами?

Да, почему? А-а-а… Вот, например, почему.

«Капитан Вершинин принял танкер в 1944 году, после того как вернулся из госпиталя. До этого он воевал на Балтике, в Белом и Баренцевом морях. Именно воевал, хотя и был всего лишь командиром сухогрузного транспорта «Рубцовск». Каждый рейс представлял собой настоящую боевую операцию. Фашистское командование прилагало огромные усилия к тому, чтобы блокировать наши северные порты, в воздухе постоянно висели немецкие самолеты, и только за один рейс, например, как записано в вахтенном журнале «Рубцовска», экипажу пришлось отразить восемь вражеских налетов.

Осенью 1943 года «Рубцовск» геройски погиб. Вооруженный всего лишь двумя легкими зенитными орудиями и пулеметами, он вступил в неравный бой с немецким эсминцем, отвлекая тем самым его от каравана наших судов, груженных боеприпасами».

Вот оно, значит, что. Вахтенный журнал, который Женя нашел на танкере — это журнал с «Рубцовска» — капитану удалось каким-то образом сохранить его. А «Северострой», понятное дело, воевать и не мог: он плавал в восточных водах, где в ту пору было еще тихо. Никудышный, похоже, выйдет из него историк: так слепо и сразу принять на веру события, которых просто не могло быть. Хотя… Докопался все-таки. Важно для него сейчас другое: как погиб «Северострой»?

Это ему важно, и, наверное, очень важно Павлу.

Вчера, читая дневник капитана, он не сразу понял, что Паша и есть тот самый Павлик, о котором писал Вершинин. А потом, когда понял, не сразу поверил. В его представлении и сын, и жена капитана были людьми очень далекими, абстрактными; их образ был подернут романтической дымкой времени, сквозь которую угадывалась строгая ленинградская квартира, навощенные полы, благоговейная тишина в кабинете отца и мужа, где в старинных шкафах пылятся под стеклом тяжелые кожаные книги, висят на стене фотографии судов, на которых он плавал, висит оправленный в золото кортик.

И сын капитана — тоже, должно быть, моряк, — возвращаясь сюда после долгого плавания в арктических водах, вместе с матерью сидит в кабинете отца, под его портретом в окантованной медью рамке, и слушает ее рассказы о далеких годах войны, о том, как плавал, воевал и погиб капитан Вершинин.

И вдруг оказалось — просто Павел. И просто Екатерина Сергеевна, седая, уставшая женщина, которую он знает всю жизнь. Просто коммунальная квартира, старая женщина на пенсии и Пашка Вершинин, который играет в ресторане на фаготе и пьет.

Играет на фаготе и пьет… Вот и все, что Женя о нем знает. Павел, хотя и сосед, как-никак на пять лет старше да и до характеру не очень общителен.

Женя подумал, что все вдруг очень тесно связалось в эти дни: его интерес к судьбе танкера, неожиданная находка в капитанской каюте, Павел. И он пришел к мысли, что надо торопиться. Потому что теперь это не только его дело.

Женя снова перебирал в памяти людей, но не вспомнил никого, кто бы мог ему помочь. В областной библиотеке подшивки за те годы не сохранились, в архив его, понятное дело, никто не пустит. В музей? А правда, почему бы и нет? Музей у них хоть и молодой, — городу недавно всего тридцать лет исполнилось, — но вещи там любопытные есть. И люди есть знающие.

…Вообще-то говоря, самым главным и примечательным экспонатом в музее был сам музей. Этот крохотный сборно-щитовой домик с тремя огромными печными трубами поставили на лесной вырубке первые изыскатели города. Они, конечно, и думать не думали, что уже через два десятилетия вокруг все зальют бетоном, застроят высокими каменными зданиями. Они готовили своему дому жизнь долгую и основательную и потому первым делом обнесли его надежным забором и разбили сад: не кустики какие-нибудь чахлые, не ободранные сиротливые лиственницы росли здесь, а был настоящий сад с рябиной, смородиной, сиренью, тополями, которые очень быстро высунулись через забор, сплелись густыми, разлапистыми ветвями и начисто закрыли дом от постороннего взгляда.

Вокруг поднимался город. Мало-помалу старые бараки шли на дрова, а тут, в самом центре, под сенью тополей и под охраной закона доживал свои годы причудливый терем: со временем к щитовому домику пристроили всякие веранды, флигеля, террасы, кладовые и чуланы — теперь это был уже патриарх, по здешним временам, древний и заслуженный, первым внесший себя в экспозицию областного краеведческого музея.

Заведовал музеем Варфоломей Анисимович Стрыгин, которого Женя хорошо знал в лицо: вот уже несколько лет Стрыгин вел на телевидении передачи по истории города. Щуплый и худой до невозможности, с кустистыми бровями, он был похож на озябшую, нахохлившуюся птицу, однако при ближайшем знакомстве оказался человеком любезным и милым. Выслушав Женю, спросил:

— Я надеюсь, что со временем вы передадите музею ваши находки? Они могут быть весьма для нас интересными. Что же касается материалов, которыми мы располагаем, то я не хочу вас обнадеживать. Хотя мы и постараемся что-нибудь отыскать. Это вам очень нужно?

— Да, — сказал Женя. — Очень.

— Ну, хорошо. Вы посидите, молодой человек, а я пойду распоряжусь. У нас тут частичный ремонт, все упаковано, знаете ли, сразу и не найдешь… Кстати, как вас величать?

— Меня зовут Евгений. Евгений Жернаков.

— Очень приятно. Вы не скучайте, можете пока что-нибудь посмотреть. Небось, не часто заглядываете?

Стыдно сказать, но Женя был здесь впервые. Так уж получилось. В музей ходили главным образом люди приезжие, из области или с «материка», а старые горожане не могли себе даже представить, что тут, в этих зеленых кущах, может быть что-то интересное.

Женя сперва рассеянно, а потом все внимательнее стал разглядывать экспонаты. Прежде всего ему на глаза попалась большая, грубой работы пепельница, отлитая из первой северной стали. Интересно, кто ее отливал? Наверное Золотарев Николай Николаевич, он у них иногда бывает, старый товарищ отца. Ну да, так оно и есть: «Первую плавку провел Н. Н. Золотарев, сталевар, ныне инженер-технолог литейного цеха судоремонтного завода». Ты смотри!.. А вот тачка. Просто тачка, с таким громоздким и неуклюжим колесом, что, кажется, ее и с места-то не сдвинешь. Тут же — деревянный лоток для промывки золота, скребок, муляж самородка, а чуть поодаль — макет строящейся электростанции.

— Ну вот, нам остается только ждать, — сказал Стрыгин, вернувшись из соседнего флигеля. — Ждать и надеяться. — Он посмотрел на Женю и вдруг переспросил: — Простите, как вы сказали? Жернаков? Не сын ли Петра Семеновича?

— Сын, — кивнул Женя.

— Так-так. Приятно. Очень, знаете ли, приятно. — Стрыгин присел и, сняв очки, близоруко посмотрел на Женю. — По стечению обстоятельств вы будете первым, кому я смогу показать наш новый экспонат. Он пока еще не выставлен, но вам я покажу. Идемте.

Они прошли в небольшую захламленную комнату, и Женя увидел в углу обыкновенный, не слишком старый еще станок серии ДИП — такие станки до сих пор работали на заводе.

— Ну как? — спросил Стрыгин. — Удивлены? Зачем, мол, здесь этот металлолом? А затем, что станок, который вы видите, единственный в своем роде, и если бы, скажем в Москве, в Политехническом музее узнали о его существовании, то вполне бы могли его затребовать. Вся суть в том, что станок целиком, снизу доверху, от станины до мельчайших винтиков и гаек, сделан у нас на заводе. Понимаете? В стране существуют специализированные станкостроительные заводы, оснащенные по последнему слову техники, — они имеют конструкторские бюро, богатый опыт, старые традиции, квалифицированных мастеров, наконец, — которые только этим и занимаются, — так вот: станок марки «ДС-400», что значит «Дальний Север», нисколько не хуже, а по ряду показателей даже лучше тех, что выпускаются в центральных районах страны. Вы понимаете?