История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

Перечитывала Чехова, которого очень люблю, прочла «50 лет в строю» Игнатьева, там чудесные слова Клемансо о Бриане- «человек, который ничего не знает и всё понимает». И я тоже.

Кончаю своё очередное сумасшедшее послание, т. к. устала до одури, остальное доскажу засыпая, не заходя на этот раз в свой сонный магазин. Просто побродим с тобой по городу и проговорим - всю ночь.

Спасибо тебе ещё раз огромное помимо всего прочего и за деньги, это каждый раз такая помощь и всегда в такую трудную минуту.

’ Кстати, первое, что я на них сделала, - купила себе целлулоидного льва лимонного цвета, просто чтобы себе доказать, что вот что хочу, то и делаю - без всякого расчёта!

Целую тебя крепко и конечно давай обнимемся!

Твоя Аля

Я с нетерпением жду чего-нб. твоего, написанного или хотя бы переведённого!

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

8 ноября 1952

Родные мои, опять так долго не писала вам, а только бесконечно думала о том, что надо написать. В этой тактике и практике мы, кстати, схожи! Вы, конечно, поняли, что моё молчание связано с подготовкой к ноябрьским праздникам, когда я обычно не успеваю даже есть и спать, и, надеюсь, не тревожились о своей блудной дочери-племяннице. Работала не переводя дыхания, написала около 50 лозунгов, нарисовала на фанерных щитах карикатуры для украшения фасада, подготовила выставку по докладу Маленкова на XIXсъезде, выставку карикатур «Они и мы», оформила всё наше нелепое здание снаружи и внутри, оформила сцену для торжественного заседания, и только собралась сама отдыхать и праздновать, как получила 6-го ноября записочку карандашом от Бориса о том, что

его в тяжёлом состоянии (инфаркт) положили в Боткинскую больницу1. И сразу у меня опустились и руки, и крылья и на душе стало тоскливо и жутко. Я очень прошу вас - напишите или, если можно, телеграфируйте мне о нём, мне очень тревожно, а иначе как узнать? Я даже не знаю, как зовут его жену или кого бы то ни было из домашних, чтобы о нём справиться, и вообще ничего не знаю.

Морозы у нас почти всё время сорокаградусные, и лета в самом деле как ни бывало, ничто не напоминает о нём, о самой возможности его существования и возникновения. Кругом всё забито, зацементировано снегом, а Енисей весь вздыбился торосами, весь в ледяных волнах. Небо по-прежнему изумительное, представьте себе луну, очертившую вокруг себя настоящий магический круг, в котором, через правильные промежутки, тускло мерцают маленькие туманные луны, а посередине сияет она, единственная, подлинная. Я как-то следила за возникновением этого круга. В сильный мороз, когда звёзды светят особенно ярко, не затмеваемые сиянием луны, вдруг начинаются сполохи северного сияния. Туманные, неяркие, чуть зеленоватые лучи прощупывают небо, вспыхивают и вновь туманятся, вздымаются очертаниями призрачных колеблющихся знамён. Но вот все эти лучи, знамёна, светлые туманности встречаются с не видимым простым глазом препятствием — они не могут подойти клуне вплотную, они как бы разбиваются об этот, ещё не очерченный, но тайно существующий круг. Всё небо в хаосе, в движении, в коротких вспышках и угасаниях, а луна ни во что не вмешивается и близко к себе не подпускает. Тогда у ног (если можно сказать!) луны, на самой границе ещё невидимого круга, рождается первая ложная луна, круглая туманность. От неё, справа и слева, протягиваются молочно-белые, туманные же щупальца, на концах которых на глазах рождается ещё по одной ложной луне. Всё это движется обнимающим настоящую луну движением, образовывая уже видимое очертание магического круга. Дойдя до половины его, ложные лучи останавливаются, выпуская из себя ещё два луча, на концах которых вновь появляются луны. Они бегут по кругу навстречу друг другу и, наконец встретившись, сливаются и смыкают круг, внутри которого — кусок чистого, яркого неба с блистательной подлинной луной, а вовне - тихий хаос северного сияния. Тут и залюбуешься, и задумаешься, и невольно поддашься магической силе светил, во все века указывавшим человечеству путь к науке и к суеверию, к вере и к ереси.

Так же, как и в прошлые годы, морозными утрами восходят троекратные, тускло-горячие солнца, отражаемые и сопровождаемые радужными столбами. В воздухе — ни звука, в небе — ни птицы. Тишина, белизна...

Я тут пережила тяжёлые дни — узнала, что написан приказ о моем увольнении (конечно, не в связи с тем, что я, скажем, плохо работаю или недостаточно квалифицированна) — но пока как-то утряслось, временно, конечно. Я привыкла к своей работе, на которой нахожусь уже четвёртый год, ко всем трудностям, её сопровождающим в данных условиях, ко всем радостям, которые она, несмотря ни на что, даёт, к своему коллективу, и оказаться за бортом именно этой, культурно-просветительной, работы мне показалось просто ужасным. Да оно и на самом деле нелегко. Устроиться куда-нибудь уборщицей или ночным сторожем тут тоже непросто, оставаться без работы, т. е. без заработка, невозможно, и т. д. Кроме того, что и говорить, просто обидно! Ну, пока что рада, что хоть сейчас не трогают, а, однако, тревога о будущем не оставляет. Это ведь может случиться каждый день!

Как-то вы живёте, мои дорогие? Как здоровье, главное? У вас, наверное, зима только начинается, зима весёлая и нарядная, не то что наша ведьма. Дай Бог, чтобы у вас всё было ладно и хорошо, а главное, чтобы вы были обе здоровы и чтобы Борис поправился. Как я за него беспокоюсь и как я далеко от него и от вас! Каждый день, каждую минуту я зову на помощь чудо, которое вернёт меня в мир живых, в нормальную, осмысленную жизнь, когда я буду делать, видеть, слышать, а не мечтать, вспоминать и представлять себе! И сама не пойму, дура ли я с этим самым своим ожиданием чудес или умница, знающая, что правда и право своё возьмут? Нет, кажется, всё-таки дура!

Лиленька, очень прошу Вас поблагодарить и поцеловать за меня Нютю, недавно приславшую мне 100 р. Сама не пишу, т. к. не уверена, что этим доставлю ей большое удовольствие. По совету Бориса читаю «За правое дело» Гроссмана2, начало нравится.

Крепко целую вас, родные мои, очень жду весточки о вас и о Борисе.

Ваша Аля

' 20 октября 1952 г. Б.Л. Пастернак перенес тяжелый инфаркт.

2 Роман В.С. Гроссмана «За правое дело» печатался в № 7-10 журнала «Новый мир» за 1952 г.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

8 ноября 1952'

Дорогие мои Лиленька и Зина! Спасибо за открытки, деньги и телеграфное сообщение о здоровье Бориса. За всё, за всё спасибо, родные мои. Как я рада за Бориса, что он поправляется, какой это

камень с души, но ещё не вся гора. Я в вечной тревоге за вас и за него и вечно Бога молю, чтобы вы были живы и здоровы. Кажется, да может быть, так оно и есть, в вас заключена и моя жизнь, во мне и ваша, настолько болезненно переношу я все ваши болезни, настолько вместе с вами оживаю, когда вы поправляетесь. Вы знаете, я даже не очень огорчилась, узнав, что ту, клубную, посылку из Москвы не приняли, настолько ругала себя за посланную вам эту просьбу. Я ведь лучше других знаю и понимаю, насколько трудно вам каждое лишнее усилие.

Чувствую я себя эту зиму не очень-то важно, ужасно переутомлена, до того даже, что мне, при моём неизменном аппетите, и есть больше, чем раз в сутки, не хочется. Работаю, работаю, просто из кожи вон лезу, чтобы только отдалить ту минуту, когда моему начальству захочется снять меня с работы. Конечно, это — не единственный смысл в моей работе, вы сами знаете...

Зима в этом году такая холодная, что, когда после сорока- и пятидесятиградусных морозов вдруг выдаётся какой-нб. двадцатипяти-гра-дусный денёк, нам кажется, что весна наступила! Топить можем только раз в сутки, т. к. обе работаем с утра и до вечера без обеденного перерыва, и наш домишко промерзает насквозь, стены (внутри) в снегу, вода на полу замерзла, кот сидит в духовке, а собака явно грелась на кровати. К тому же темно 22 часа из 24 возможных, и глаза болят от непрерывного керосинового, притом же недостаточного, освещения. Подумать только - это моя четвёртая зима здесь! Очень приятно!

Прочла я «За правое дело», о котором писали мне и вы, и Борис, но, увы, не в восторге, хоть и отдаю должное и наблюдательности, и уму автора. Но книга без хребта и без единого героя, и т. к. автор - не Толстой (единственный писатель, которому удалась книга с несколькими главными героями, «Война и мир»), и — поэтому книга не едина, а рассыпается на отдельные кадры, как фильм. В таком виде, в котором она сейчас, — это не книга, а только подготовка к ней, хроника, отдельные удачные и неудачные записи и зарисовки. Не согласны?

В кино не хожу почти никогда, м. б. оттого, что оно у меня под боком и мне слышно всё звуковое оформление, все диалоги каждой картины. Наши концерты и постановки не смотрю никогда, чтобы не расстраиваться, т. к. всегда что-нб. да не так! Но за кулисами бываю часто и всё равно расстраиваюсь оттуда. По части всяких сценических неполадок одну, забавную, рассказал мне наш художественный руководитель: на одном любительском спектакле герой поцеловал героиню так крепко, что его чересчур сдобренные клео-лом2 чёрные усы оказались приклеенными на её лице. Пришлось закрыть занавес, публика же не могла успокоиться в течение двадцати минут.