Власть и наука - Валерий Сойфер

А через девять дней в той же газете передовая статья опять была посвящена беседе Молотова с учеными, и в ней уже было сказано о якобы плохой работе ВИР. Институт критиковали за медленное продвижение в практику устойчивых к заболеваниям сортов и бесполезное хранение образцов семян. "Но от того, что эта коллекция хранится в шкафах института, практикам... не легче", -- было сказано в статье (75). Сразу за этим шел абзац о "блестящих работах академика Т.Д.Лысенко, выдающегося новатора и революционера в сельскохозяйственной науке, работающего методами прямо противоположными, т. е. опираясь на живую связь с широкими колхозными массами", и был задан вопрос:

"Не странен ли тот факт, что ряд ученых еще не оказывает необходимой активной поддержки... Лысенко?" (76).

Так уже в центральной советской печати прозвучало обвинение в адрес Вавилова, что он, во-первых, оторванный от колхозных масс бесплодный теоретик, а, во-вторых, что его методы не несут помощи практике. Были прямо противопоставлены имена Лысенко и Вавилова как антиподов в науке.

Декабрьская встреча колхозников и ученых со Сталиным

Еще заметнее это противопоставление проявилось через две недели, когда в Кремле собрали "Совещание передовиков урожайности по зерну, трактористов и машинистов молотилок с руководителями партии и правительства". Снова на встречу пришел Сталин и другие вожди, а выступали не только передовики сельского хозяйства, но и ученые, в том числе Вавилов, Прянишников, Лискун и другие.

Без сомнения к концу 1935 года у Вавилова было много возможностей понять, какую фигуру представляет собой его протеже Лысенко. Но Вавилов не изменил своего поведения и во время этой -- предновогодней встречи в Кремле, как не менял он его и в течение всего 193-5го года, принесшего ему столько невзгод и, напротив, оказавшегося счастливым для Лысенко. Вавилов посвятил успехам Лысенко много времени (см. отрывок его речи, посвященной прославлению Лысенко в главе III, прим. /94/), но желанного эффекта его речь не произвела. Сталин, как уже было сказано, при первых же словах Вавилова демонстративно поднялся и вышел из зала6.

Вавилов, вероятно, ждал, что Лысенко, который должен был выступить позже его, скажет в знак благодарности хорошие слова и в его адрес. А Вавилову очень нужны были эти хорошие слова именно сейчас, когда его взаимоотношения со Сталиным испортились. Николай Иванович, наверняка, помнил, как правильно и даже тепло сказал о нем Лысенко во время первой такой встречи со Сталиным в Кремле в феврале этого же года, когда произнес:

"Академиком Николаем Ивановичем Вавиловым собраны по всему миру 28 тысяч сортов пшеницы. Академик Николай Иванович Вавилов сделал громадное и полезное дело" (78).

Однако вызвать Лысенко на сентиментальность, на ответные чувства, когда это не приносило ему выгоды, было невозможно, он был искусным политиканом и отлично знал, что новое время требует новых песен. Времена возблагодарения Вавилова канули в небытие, и потому он преподал Вавилову урок иного тона и иной "добропорядочности".

До Лысенко на трибуну вышел новый сталинский выдвиженец -- агроном из Сибири Николай Васильевич Цицин, о котором уже в течение многих месяцев писали газеты (79). Цицин объявил, что он берется скрестить сорняк пырей с пшеницей и утверждал, что стоит на пороге большого достижения: получения многолетней пшеницы, которая к тому же будет устойчива к грибным болезням. Обещания Цицина были в духе времени: он уверял, что его пшеницу вообще, дескать, не надо будет годами пересевать, значит, отпадет необходимость в механизированной обработке земли, не нужно будет каждый год заботиться о семенах, к тому же, в полном соответствии с "учением" другого, столь же великого новатора -- Василия Робертовича Вильямса будет нарастать почвенное плодородие и т.д.

Цицин подтвердил, что в своей работе он опирается на помощь Лысенко, и, естественно, как и подобает сподвижнику Лысенко, хвастался "журавлем в небе", но даже и "синицы в руках" у него не было, так как на встрече в Кремле он сообщил:

"Сейчас у нас имеется только 240 граммов семян многолетней пшеницы, а надо ее иметь не менее, чем на полгектара" (80).

Что же было трубить не один месяц на всю страну об успехах, если никакой проверки цицинского гибрида еще не было проведено, и семян в руках селекционера оказалось меньше четверти килограмма? И для каких целей надо было иметь семян "не менее, чем на полгектара"? Для предварительного испытания? Для производственного? Цицин об этом молчал. Он предпочитал говорить то, что было приятно слышать высокому начальству:

"В нашей стране не может быть науки, стоящей вне политики. Каждое решение партии и правительства должно стать боевой программой работы науки... Скажите -- где, в какой стране науке уделяется столько внимания и заботы, как у нас?" (/81/, выделено мной -- В.С.).

Цицин закончил свою речь, как и Лысенко, подобострастным выражением своей преданности и любви к товарищу Сталину, обращаясь прямо к нему:

"В заключение своей речи, товарищи, мне хотелось бы выразить свое и ваше отношение к товарищу Сталину. Я долго думал над этим, и трудно мне найти слова, чтобы выразить свои чувства. Нет таких слов, которыми можно было бы рассказать о своей любви к товарищу Сталину и его лучшим соратникам. (Аплодисменты)" (82).

Сталину очень понравилась речь Цицина. Он, как сообщалось в газетах,

"...подозвал Цицина и просил показать ему семена, о которых шла речь. Посмотрев семена, он сказал: "Экспериментируйте смелее, не бойтесь ошибок, мы Вас поддержим"" (83).

Стоит ли сомневаться, что один взгляд такого "признанного знатока" семян, как Сталин, был ценнее любых свидетельств станций по сортоиспытанию, тем более, что "возможные ошибки" Цицина заранее прощались. Кстати, всю последующую жизнь Цицин так и простоял на "пороге великого открытия" (он скончался в 1981 году), обещая всем последующим преемникам Сталина, что вот-вот получит долгожданный сорт многолетней пшеницы. Сорт на поля так и не вышел, зато хорошие обещания были неплохо вознаграждены: Цицина по указанию Политбюро ЦК ВКП(б) одновременно с Лысенко и самим Сталиным "избрали" 29 января 1939 года в Академию наук СССР и за год до этого, 23 февраля 1938 года, без выборов назначили действительным членом ВАСХНИЛ, сделали директором Главного Ботанического сада АН СССР, наградили многими орденами, при Брежневе дважды присвоили звание Героя социалистического труда! Вот что значит во-время сделанные посулы и любовь к диктаторам!7

За Цициным на трибуну вышел Лысенко. Ни одного из выступавших не приветствовали так восторженно. "Совещание встречает тов. Лысенко шумными аплодисментами, все встают", - писали газеты. Поднявшись со своего места и рукоплеща, встречал выход на трибуну Лысенко и сам Сталин.

Речи Лысенко "Правда" отвела целую страницу, тогда как отчеты о других речах занимали несколько абзацев. На следующий день "Правда" на первой странице поместила огромную фотографию "Сталин, Андреев, Микоян и Косиор слушают речь акад. Т.Д.Лысенко в Кремле 29 декабря 1935 года". Фотография запечатлела интересный момент: Лысенко о чем-то самозабвенно говорил, его левая рука взметнулась вверх, ладонь была раскрыта, растопыренные пальцы полусогнуты в напряжении. Как будто он силился так раздвинуть пальцы, чтобы обхватить диковинный по размеру колос... Видимо, его речь была настолько захватывающей, что Сталин не смог усидеть на месте и слушал -- весь сосредоточенный и серьезный -- стоя, не спуская с Лысенко глаз.

Чем же так заинтересовал Сталина Лысенко? Свою речь он начал с выпадов в адрес ученых, затем осудил авторов бесчисленных, на его взгляд, книг и учебников, в которых якобы переписаны старые рецепты и не сообщается ничего стоящего для тех, кто взялся бы создавать, как выразился Лысенко, "прекрасные сорта растений и породы животных". После этого критического запала можно было без ложной скромности поговорить и о себе:

"Небольшие знания развития растений, полученные в результате руководимых мною работ, без всякого преувеличения..., несмотря на ограниченность этих знаний, неизмеримо больше тех знаний, которые в этой области имеют представители биологической науки капиталистических стран" (86).

Не менее красочно обрисовал он и свои практические достижения. Хотя точных цифр прибавок зерна от его предложений он сообщить не мог, эффект, по его словам, получался все равно внушительный:

"... в этом году колхозы и совхозы, применившие яровизацию, получили по -56-7 тысяч центнеров добавочного урожая. А вся страна получила не меньше 12-15 млн. пудов добавочного зерна. (Аплодисменты) "(87).

Под смех и аплодисменты присутствующих он глумился над своими коллегами -- учеными, заявляя, что они мало понимают в сегодняшней жизни, что большинство книг и учебников не просто не нужны, а вредны, что их авторы переписывают все друг у друга, а "сами не только не выводили сортов, а даже не видели, как готовый сорт растет на полях" (88). Указывал он и на то, на какие стандарты надо теперь равняться, к чьим словам прислушиваться: