Выбор оружия - Александр Проханов

Тянулись минуты. Маквиллен опаздывал. Белосельцев смотрел на молодую араукарию, наклонившую к скамейке длинную пушистую ветвь. Эта ветвь напоминала женскую руку, протянутую для поцелуя. Белосельцев встал, приблизился. Опустил лицо в душистые, неколкие иглы, почувствовав сладкий смоляной аромат. Взял ветвь в ладонь, как берут в поклоне руку дамы. Поцеловал, улыбаясь, испытывая печальную сладость. Теперь много лет без него араукария будет стоять в южноафриканском саду, вспоминать о нем, поцеловавшем ей руку. Оглянулся. По дороге шел Маквиллен.

– Я знал, что ты прилетишь. – Он уселся на скамью, не здороваясь, не протянув руки, не наклонив головы. – Слишком хорошо тебя изучил. Как, впрочем, и ты меня. У нас мало времени. Поэтому бессмысленно говорить о вербовке, о разведоперациях. Мы хорошо поработали, стараясь уничтожить друг друга. Однако, как это случается в нашем сообществе, вражда переросла в особый вид зависимости друг от друга, если хочешь, в род дружбы, которая, впрочем, не исключала и пули в лоб. – Он говорил нервно, с внутренним раздражением, словно у него был жар. Розовые пятна бежали по его измученному, больному лицу. Бело-золотистые волосы, всегда блестевшие на солнце, теперь были тусклые, приобрели мучнистый цвет, и это была седина, покрывшая его голову матовой пудрой. – Каждый из нас сумел причинить другому много несчастий, почти уничтожил другого. Но так получилось, что, оставаясь жить, каждый из нас обеспечивал жизнь другому. Наше избавление от смерти есть результат нашей смертельной вражды. – Он высказывал мысли, которые были мыслями Белосельцева, и совпадение этих мыслей еще больше подтверждало их сходство. Они отпечатались друг в друге, как камень и папоротник. – Мы можем расстаться и больше никогда не увидеться, жить на разных половинах Земли. Но, как близнецы, будем чувствовать один другого. И если тебя вдруг посетит беспричинная радость, знай, это я радуюсь на другой половине Земли. А если у тебя вдруг больно сожмется сердце, это значит, что у меня случился инфаркт. Если ты вдруг упадешь без чувств, это значит – я умер, и ты можешь помолиться за упокой моей души…

Он говорил серьезно, без обычной иронии, в которую облекал самые искренние, сокровенные мысли, придавая им ненатуральность и двойственность. Белосельцев, не перебивая, терпеливо ждал, когда мысль Маквиллена, подобно рыскающей в небе птице, описывая круги и спирали, вдруг сложит крылья и камнем упадет на добычу – откроется смысл их встречи.

– Я многое пережил в эти дни. Нет, меня не мучили. На моих глазах мучили моих агентов. Ввинчивали им в уши отточенные деревянные палочки, так что их крик до сих пор ужасает меня. Я сам себя пытал. Исследовал мою жизнь, поверяя ее высшим смыслом. Я изведал в жизни все, что доставляет наслаждение. Видел самые красивые города земли, любил самых прекрасных женщин, собрал в коллекцию самых редких бабочек мира, пережил славу и поклонение, служебный успех и чувство превосходства над ближними. Я настолько богат, что ни в чем себе не отказываю. Настолько умен и образован, что вижу ход истории на полвека вперед. Но я не знаю, чего хочет от меня Творец. Каким Он желает видеть меня. Страдания, которые я пережил, были уроком Творца. Он хотел отвлечь меня от моей прежней жизни и направить в другую. Я молил Его об избавлении, и Он избавил меня. Услышал мое обещание жить иной жизнью. Угадать Его волю и действовать в это краткое, отпущенное нам бытие согласно Его воле. Я оставляю разведку, оставляю Южную Африку, оставляю прежние отношения и связи и ухожу. Без следа, без имени, без адреса, делаюсь невидимым для друзей и врагов. Только Бог будет знать, где я нахожусь, в каком месте Земли я подымаю к небу глаза и жду Его знамений, как манны небесной…

Белосельцева не изумляло совпадение их переживаний. Он не спрашивал Маквиллена, какое знамение тот увидел в черном оконце тюрьмы, схваченном железной решеткой. Какие метеоры и разноцветные частички Вселенной залетали в его темницу, отражались в тюремной чашке с водой.

Откровение, которым делился с ним Маквиллен, было драгоценным, чтобы усвоить таинственное тождество их жизней. Но не столь насущным, чтобы будить его ночным безумным звонком, выкликать в другую страну, требовать немедленной встречи.

– Мир вступил в череду катастроф. История, которая нас с тобой породила, сворачивается, как брошенная в костер карта мира. Скоро мы не увидим на ней целых стран, не отыщем следа цветущих ныне империй. Первыми разрушитесь вы, красный цвет исчезнет с Земли, и вам не помогут ваши ракеты, подводные лодки, самая сильная в мире разведка и армия. Вы обречены, и дело, которому ты столь талантливо служишь, уже не имеет смысла. Вас разрушит не ядерная бомба, не удар Америки, не нашествие китайских армий. Вы испаритесь, как пар болот, потому что от вас устала Земля. Но Америка тоже исчезнет, ее не спасут банкиры, технологи, оккультные маги, мощь ее научных и разведывательных центров. Америка осыплется, как сырой кусок штукатурки, которой замазана чудная фреска Земли. Построенная на костях индейцев и бизонов, она провалится в преисподнюю, где пылает огромная жаровня, и мир почувствует запах изжаренной Америки. Что будет дальше, неведомо. Быть может, люди научатся понимать язык птиц и цветов, ходить по воздуху, питаться манной небесной, видеть смысл своего бытия в познании Господа, который станет смотреть на нас глазами ребенка. Я ухожу, потому что понял это раньше других. Мне кажется, что я могу понять язык цветов и деревьев. Эта араукария так же прекрасна и женственна, как и Мария, которая тебе дорога…

Белосельцев испугался, почувствовав, как мысль Маквиллена начинает сжимать отточенные крылья, стремится туда, где, едва различимая, сверкает росинка. На нее, сверкающую, из огромного неба, направлен полет. Он, Белосельцев, видит эту росинку, ее бриллиантовый блеск, меняющий цвет при легчайшем движении глаз. И стоять на крыльце, смотреть, как в утренних травах, среди подсолнухов и сырых лопухов, переливаясь золотым и зеленым, перетекая из красного в синее, мерцает росинка.

– Хочу сделать тебе одно сообщение. Собирался сообщить в Бейре, в отеле «Дон Карлуш», где назначил тебе свидание. Но меня арестовали. Когда сидел в тюрьме, очень жалел, что не успел сообщить. Теперь же, когда пришло избавление и я вознамерился исчезнуть, последнее, что я решил совершить, расставаясь с этой жизнью, это встретиться с тобой и сделать тебе сообщение. Через несколько дней, не знаю когда, отряд командос перейдет границу Мозамбика, проникнет в Мапуту и нанесет удар по общине Африканского национального конгресса в Матолла. Я готовил эту операцию, разрушил систему их безопасности, добился устранения Чико. Я знаю, там, в Матолла, живет женщина, которая тебе дорога. Забери ее. Уведи из дома, пока не нанесен удар. Убегите куда-нибудь, подальше от своих и чужих. Смените имена, поселитесь на каком-нибудь необитаемом острове, ну хоть в Индонезии, где-нибудь у Суматры или Целебеса. На каком-нибудь коралловом рифе, как Адам и Ева. Может быть, я опоздал с сообщением, и это случится сегодня. Я потерял две недели в тюрьме. Но, может быть, ты еще успеешь. Самолет в Мапуту летит через два часа… Прощай!..

Маквиллен поднялся и стал уходить. Без поклона, без пожатия руки. По мере того как он отступал, лицо его меняло плотность и цвет, словно уходило внутрь, оставляя на поверхности лишь слабый отпечаток лица. Так исчезает забальзамированный лик умершего фараона, оставляя на крышке саркофага золотое изображение лица. Маквиллен исчез, словно превратился в колебание света и тени у подножий араукарий. Белосельцев смотрел ему вслед, испытывая тончайшее страдание.

И мгновенная паника, непонимание, что делать. Секунды, которые дергались в циферблате часов тонким усиком стрелки, были секундами налетающего несчастья. Командос крались окрестностями Мапуту, просачивались сквозь заросли, таились в бурьяне, а на вилле Матолла Мария раскрывала окно, вывешивала с карниза влажное розовое полотенце.

Он бегом пробежал по аллеям сада. Торопился вдоль ухоженных солнечных особняков, зеленых газонов, сверкающих зонтиков воды. Поймал такси, торопя шофера, добрался до «Амбасадора». Из номера стал звонить в Мапуту, в посольство, к первому секретарю, но его, по случаю воскресного дня, не оказалось на месте. Стал звонить военному атташе, намереваясь сообщить о возможном нападении командос, но и тот отсутствовал. Должно быть, с семьей укатил на пляж, где под пальмами в воскресные дни отдыхали посольские, купались, распивали виски, растягивались на циновках. В Управлении службы безопасности дежурный сообщил, что Соломао будет лишь поздно вечером, просил оставить номер контактного телефона. И единственное, что ему оставалось, это кинуться опрометью в аэропорт, успеть на рейс и лететь в Мапуту, глядя на секундную стрелку, хрупко мерцающую под хрустальным стеклом, неся свой смятенный дух над вечерней, розовой от зари саванной.