Убежище. Дневник в письмах - Анна Франк

– Ой, нет, – ответил Клейман, – пожалуйста, не надо, тогда она вообще не будет вылезать из сортира.

Громовой хохот.

– Из сортира? – спросила мефрау. – А что это значит?

Ей объяснили.

– И я всегда могу употреблять это слово? – осведомилась она простодушно.

– Представляешь, – хихикнула Беп, – вдруг ты спросишь в магазине «Бейенкорф», где у них сортир, а тебя даже не поймут!

Теперь Дюссел точно в полпервого занимает сортир, если уж пользоваться этим словом. Сегодня я набралась храбрости, взяла лист розовой бумаги и написала:

Распорядок пользования уборной для господина Дюссела:

утро – 7.15 – 7.30

день – после 13 часов

далее по потребности.

Листок я прикрепила к зеленой двери уборной. Надо было бы еще добавить: за нарушение указанных правил – заточение.

Потому что наша уборная запирается как изнутри, так и снаружи.

Последний анекдот Ван Даана:

«Один 13-летний мальчик в связи с уроком священной истории и рассказом про Адама и Еву спросил отца:

– Скажи, папа, как я родился?

– А вот как, – ответил папа, – тебя принес аист из моря во время прилива, положил к маме в постель и сильно клюнул ее в ногу. От этого у нее пошла кровь, и ей пришлось больше недели пролежать в кровати.

Чтобы уточнить, мальчик обратился еще и к матери.

– Скажи, мама, – спросил он, – как, собственно говоря, ты родилась и как родился я?

Мать дословно повторила рассказ отца, а мальчик, чтоб уж добраться до самой сути, пошел еще к дедушке.

– Скажи, дедушка, – спросил он, – как ты родился и как родилась твоя дочь?

И в третий раз услыхал тот же ответ.

Вечером он записал в свой дневник: «Я навел очень точные справки и убедился, что в нашей семье уже в течение трех поколений не имеет места половая жизнь».

Уже три часа, мне пора заниматься.

Р.S. Про нашу новую уборщицу я тебе уже рассказывала, хочу только добавить, что эта дама замужем, ей 60 лет и она туга на ухо. Очень мило, учитывая, что до нее могут донестись какие-нибудь звуки, издаваемые восьмеркой нелегалов.

Ах, Кит, какая чудесная стоит погода, если бы только я могла выйти!

Милая Китти!

Сидим мы вчера днем в мансарде и занимаемся французским, вдруг слышу: у меня за спиной журчит вода, я спрашиваю у Петера, что бы это значило, но он не успевает мне ответить, он стремглав мчится на чердак, на место катастрофы, грубо хватает Муши, который, как оказалось, не стал делать по-маленькому в отведенном для этого месте, сочтя торфяную крошку слишком мокрой, а пристроился рядом, – и водворяет преступника в кошачий ящик. Поднимается шумная возня. Муши, который тем временем уже облегчился, несется вниз. Чтобы все же справить нужду с минимальным комфортом, Муши уселся на кучку стружек, прикрывавшую щель в ноздреватом полу чердака. Моча тут же протекла с чердака сквозь потолок мансарды и, к несчастью, попала частично как раз в бочку с картошкой, частично на пол рядом. Потолок в мансарде протек очень сильно, и, поскольку в полу там было тоже немало дырочек, много желтых капель просочилось сквозь потолок комнаты прямо на стол, между стопкой чулок и книгами.

Я корчилась от смеха, очень уж комичное было зрелище; Муши, съежившийся в комок под стулом, Петер с ведром воды, хлоркой и половой тряпкой и Ван Даан, который всех успокаивает. Вскоре последствия несчастья были ликвидированы, но, как известно, кошачьи писи очень сильно воняют. Это с отчетливостью подтвердила вчерашняя картошка, а также стружки, которые папа отнес вниз в ведре и сжег.

Бедный Муши! Откуда тебе знать, что теперь не достанешь торфяной крошки?

Милая Китти!

Вот еще одна смешная сценка.

Петеру надо было подстричь волосы, парикмахером, как всегда, предстояло быть его мамаше. В двадцать пять минут восьмого Петер ушел к себе в комнату, ровно в полвосьмого он вновь появился, в чем мама родила, если не считать синих плавок и спортивных тапочек.

– Ну, пошли? – спросил он свою мать.

– Сейчас, вот только найду ножницы.

Петер стал помогать ей искать и при этом устроил невообразимый кавардак в ее туалетном ящичке. Она ворчала:

– Петер, не устраивай такой кавардак.

Что ответил Петер, я не разобрала, но, наверно, он ей надерзил, потому что она шлепнула его по руке, он дал сдачи, она в ответ ударила изо всей силы, и Петер, скорчив смешную рожу, отдернул руку.

– Пошли, старая!

Мефрау не трогалась с места, Петер схватил ее за запястья и так протащил через всю комнату, она плакала, смеялась, ругалась, упиралась – все было бесполезно. Петер довел свою пленницу до лестницы на мансарду, тут уж ему пришлось ее отпустить. Мефрау вернулась в комнату и с громким вздохом повалилась на стул.

– Die Entführung der Mutter[51], – пошутила я.

– Да, но он сделал мне больно.

Я подошла посмотреть и приложила к ее горячим, покрасневшим запястьям примочки с холодной водой. Петер, который еще стоял у лестницы, вернулся в комнату, зажав в руке свой брючный ремень, как укротитель. Но мефрау все не шла, она сидела у письменного стола и искала носовой платок.

– Сначала извинись.

– Ну ладно, приношу свои извинения, а то мы протянем время до самой ночи.

Мефрау против воли засмеялась, поднялась и пошла к двери. Здесь она сочла нужным сначала дать нам кое-какие объяснения. (Нам – это моим родителям и мне, мы мыли посуду.)

– Дома он был не такой, – сказала она. – Дома я бы ему так наподдала, что он бы с лестницы скатился (!). Он никогда не был таким дерзким, ведь я его шлепала не раз и не два. Вот вам современное воспитание, вот вам современные дети, да разве я бы позволила себе так схватить свою маму, а вы, менеер Франк, вы обходились так со своей матерью?

Она была ужасно взвинчена, ходила взад и вперед, задавала вопросы и сама отвечала на них, несла Бог знает что, а наверх все не шла. Потом наконец-то, слава Богу, убралась восвояси.

Уже через пять минут она вернулась надутая, сбросила фартук, на мой вопрос, неужто она уже управилась, невпопад ответила, что ненадолго сходит вниз, и вихрем слетела по лестнице, вероятно, в объятья своего Путти. Поднялась она только в восемь часов, вместе с мужем, Петера привели с мансарды и беспощадно отругали, до меня долетали только отрывочные бранные слова – оболтус… хулиган… невежа… дурной пример… Анна то… Марго се… Но по всей видимости, сегодня у них уже все в порядке.

Р.S. Во вторник и в среду вечером по радио выступала наша возлюбленная Королева, она уходит в отпуск, чтобы подкрепить свои силы перед возвращением в Нидерланды. В ее речи прозвучало, мол, как только я вернусь… освобождение близко… героизм и тяжелые испытания…