Собачий род - Сергей Арбенин

— Ты не только хитрая, лисичка, но еще и на удивление смелая, — сказала Белая и чуть улыбнулась.

И внезапно поднялась на все четыре мощных лапы.

— Вон идет тот, кто по запаху узнаёт врагов ночи.

Она говорила о Ка.

Ка остановился неподалёку. Казалось, он смотрит на всех сразу, одновременно; может быть, так казалось потому, что дырка от выстрела из помпового ружья была похожа на третий глаз.

Ка медленно поднял руку в изорванном в клочья рукаве и молча указал на Тарзана.

* * *

— Тихо! — прикрикнул Витёк, берясь за баранку.

— Чего "тихо"? Сматываться пора! Я в него шесть пуль всадил, ни разу не промазал! — сказал Санька.

— А он всё равно живой, — сказал Рупь-Пятнадцать, хотя его никто и не спрашивал.

Витёк ещё раз сказал:

— Тихо! Убью!..

— А чего… — начал было кто-то, но ему закрыли рот ладонью.

Издалека доносились воющие сирены милицейских машин.

— Далеко… — сказал Витёк. — Успеем.

И он нажал на педаль газа.

— Ты куда? — спросил Санёк.

— Мы его, гада, на таран возьмём…

* * *

— Убей этих троих. Больше они нам не нужны, — сказала Белая, поднимаясь во весь свой гигантский рост.

И, больше не глядя на них, в три летящих прыжка преодолела расстояние до цыганского дома и исчезла в воротах.

Ка поднял руки и присел. Руки у него оказались такими длинными, что все три собаки оказались в полукольце: позади них высился забор.

Собаки ощетинились, припали к земле, медленно отступали, рыча. Только Рыжая сделала попытку проскользнуть под рукой Ка, но не смогла, и отлетела к забору.

Туман все ещё не рассеялся. И в этом тумане позади мертвеца засветились два ярко-жёлтых огромных глаза. Взревел двигатель, и жёлтые глаза стали стремительно приближаться.

В самый последний момент Ка почувствовал угрозу сзади. Он обернулся, привставая. Но подняться на ноги уже не успел. Огромные жёлтые глаза приблизились вплотную и какая-то неведомая, страшная сила, более грозная, чем сила самого Ка, ударила его в колени и подбросила высоко вверх.

Ка издал странный звук. Он упал на ветровое стекло, побежавшее трещинами.

Прямо перед собой, за ветровым стеклом Санька увидел тёмное неживое лицо с разорванной щекой и обнажившимся краем белой кости.

Санька хотел заорать, но тут Витёк резко затормозил, и Санька разинутым ртом налетел прямо на поручень над "бардачком". Боли он не почувствовал, и продолжал беззвучно орать; изо рта заструилась кровь.

Ка снесло с капота, он упал на дорогу и откатился.

Полежал секунду-другую, — и вновь зашевелился, оживая

У него были переломаны ноги, но он умудрился подняться, как бы соскальзывая, припадая на руки. Тёмное лицо, поднятое к машине, абсолютно ничего не выражало.

— Ах, ты так, да? Так?? — заорал Витёк, сдал назад, и снова газанул вперёд.

* * *

Белой вдруг не стало. Вместо неё в воротах оказался человек в помятой милицейской форме, почему-то без зимней куртки, и даже без шапки.

Он вошёл в ярко освещённый уличными лампочками двор. Увидел трёх или четырёх собак, чуть ли не разорванных на куски, увидел человека, лежавшего на крыльце, свесив курчавую голову с нижней ступеньки.

Неподалёку, привалившись спиной к фундаменту, сидела толстая женщина в одной рубашке. Голова её была вывернута, и глаза, обращённые вниз, тускло отражали свет.

Милиционер постоял, прислушался.

Двери сараев были выломаны, на снегу почему-то валялись изуродованный велосипед и конский хомут.

А на снегу там и сям светились пятна крови.

Милиционер перешагнул через труп на крыльце, миновал тёмные, заставленные какими-то бочками сени, и вошёл в большую комнату. Мебели здесь почти не было. Только кухонный стол, какие-то лежанки вдоль стен, накрытые чем-то пёстрым, и несколько ковров на полу и на стенах.

Милиционер на секунду замер. Он услышал отдалённое завывание сирен, повёл плечами, шагнул в следующую комнату. Эта комната оказалась забитой мебелью — дорогой гарнитур, две огромные кровати, не распакованные, стоявшие "на попа" у стен, пухлые, словно надувные, кожаные кресла и диваны, накрытые коврами.

Милиционер встал, склонил голову набок, прислушался.

И внезапно, нагнувшись, откинул угол ковра.

Пол под ковром оказался зацементированным, а в цемент вделан квадратный стальной люк.

Милиционер быстро нагнулся, нашёл рукоять, выдвинувшуюся вверх, дёрнул.

Люк не открылся.

Но теперь милиционер точно услышал снизу сдавленные голоса и шорохи. Потом вскрикнул младенец.

Улыбка раздвинула лицо милиционера. Улыбка, постепенно превратившаяся в оскал. Милиционер согнулся, встал на четвереньки, вытянулся, раздался в толщину, и рыкнул.

Теперь это снова была волчица.

Громадная, седая. Она провела широкой лапой по люку: на металле остались борозды. Глаза Белой загорелись неистовым огнём, и она стала быстро-быстро царапать сталь обеими передними лапами.

Люк начал прогибаться, трещать; куски цемента разлетались по комнате.

Снизу раздались испуганные крики и петушиный подростковый бас, прикрикнувший на кого-то.

Белая подпрыгнула и всей тяжестью рухнула на люк.

Люк обрушился вниз.

В глаза ей взметнулся ослепительный огонь, и уши заложило от грохота: пуля обожгла лоб.

Белая рухнула вниз всей тяжестью, ломая деревянную лестницу с перилами. Внизу она вскочила на ноги, мгновенно огляделась.

Пыль и пороховой дым заполнили подвал, но людей здесь не было: они ушли в боковой ход, черневший в забетонированной стене.

Белая прыгнула в зияющее отверстие, — и вдруг словно натолкнулась на что-то, на миг зависла в воздухе, словно в вате, и мягко опустилась на пол.

— Уйди с дороги, Саб! — рявкнула она, тяжело дыша.

— Здесь нет того, кого ты ищешь, — возразил низкий голос.

— Есть! Я чувствую запах девы. Я даже вижу её: красивая черноглазая цыганка, слишком молоденькая, правда, но я давно уже стала замечать твою склонность к педофилии… Прочь!

— Эту цыганку зовут Наталья. Ей только двенадцать лет. И она ни в чём не виновата, — спокойно ответил голос.

— Ага! В двенадцать цыганские дочери иногда уже выходят замуж. Уходи, именем твоего покровителя Велеса!

— Велес давно уже умер.

— Да, но ты-то ещё жив. Наследник Волха, бывший пастух, защитник выродков и сук!

Внезапно огонь вспыхнул прямо перед её глазами, так что Белая вначале отшатнулась. А потом рассмеялась лающим смехом.

— Ты вздумал напугать огнём меня? Меня, повелительницу огня? Ты сгоришь и станешь пеплом, горсточкой праха, которой уже нет и не может быть возвращенья…