Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Началась погрузка отъезжающих собак под завистливый лай остающихся. Как и всякое расставание, эта процедура была грустной. Жалко было разлучаться с собаками, хотя каждый из нас в глубине души понимал, что едут они на отдых и мы скоро встретимся. И все же, подсаживая каждую из них в самолет, я приговаривал: «Не волнуйся, все будет в порядке!»

Они вели себя по-разному: одни сразу же пробирались в глубь самолета, подальше от люка, чтобы, наверное, не дай бог я не передумал и не вытащил их обратно, но таких было немного. Большинство же толпились на небольшом пятачке перед люком, пытаясь выглянуть в распахнутые двери, чтобы понять, что же это происходит и за какие такие провинности их вдруг снимают с пробега. Последним, пятнадцатым, я погрузил Баффи. Легкая дверь с большим иллюминатором посередине захлопнулась, обозначая начало нового этапа экспедиции для наших «лохматых отпускников», которым предстоял долгий перелет в весенний Пунта-Аренас, и для нас, остающихся здесь на бескрайнем ледяном щите и имевших впереди менее привлекательную перспективу тысячекилометрового перехода к горам Элсуорт, где наши пути и судьбы вновь должны были соединиться.

У меня долго перед глазами стояли по-человечески печальный взгляд и унылая морда Баффи в стекле иллюминатора. Для всех, не знающих Баффи, этот взгляд мог быть истолкован как отражение его глубоких внутренних переживаний по поводу отъезда. Однако я, знающий его еще с Гренландии как чрезвычайно меланхолическую и подверженную ностальгии личность, прочел в его взоре печаль, связанную исключительно с предстоящим перелетом и нарушением пусть опостылевшего, но, главное, привычного образа жизни здесь, в экспедиции. Забегая вперед, скажу, что Баффи печалился отнюдь не случайно: всего через два часа после вылета самолет совершил вынужденную посадку на льду и весь экипаж из четырех человек и пятнадцати собак провел в самолете около двух суток, прежде чем погода позволила им вылететь в сторону Розеры.

Мы попросили Генри разведать с воздуха наш следующий склад с продовольствием у нунатака Савин и попрощались с ним до Южного полюса. Самолет поднимал Брайтон. Проехав по полосе несколько раз, на очередном повороте в дальнем от нас конце полосы Брайтон не вписался в колею, и самолет, съехав в глубокий неукатанный снег, застрял. Нам было видно, как Брайтон предпринимал отчаянные попытки вырвать машину из снежного плена, форсируя двигатели то вместе, то поочередно, но тщетно. Самолет дрожал, раскачивался, но не трогался с места. Я вспомнил провидца Баффи и его укоризненный взгляд. Надо было идти выручать ребят. Кейзо предложил привлечь наших собак, сославшись на известное ему — очевидно, из перевода на японский Ильфа и Петрова — положение о преимуществах гужевого транспорта перед механическим, особенно в районах бездорожья, как у нас, и разгильдяйства, как в данном случае у Брайтона. Но на этот раз мы решили ограничиться лопатами и уже было направились к самолету, чтобы помочь бортмеханикам откопать лыжи, как вдруг невысокий, но, как я уже говорил, достаточно плотный Брайтон с неожиданной для его комплекции легкостью, как будто подталкиваемый чьей-то невидимой нам отсюда, но достаточно энергичной рукой, выпрыгнул на снег.

Моторы взревели как-то по-новому, и мы догадались, что эта невидимая рука принадлежала Генри, переместившемуся с места второго пилота на командирское, привычное ему место и вытеснившему при этом не очень сопротивлявшегося Брайтона.

Самолет, почувствовав уверенную, твердую руку хозяина, артачился недолго и вскоре выехал на колею. Грузный, длинный разбег, и вот он в воздухе, медленно набирая высоту, пошел на юг, в сторону хорошо заметных нам заснеженных нунатаков Савин. Через 10 минут мы услышали в наушниках голос Генри: «Ничего кроме снега, джентльмены. Если здесь и есть склад, то достаточно глубоко под снегом. Мне, во всяком случае, сверху его не видно. Всего доброго! До встречи!» Мы поблагодарили Генри и распрощались с ним, пожелав ему хорошего отпуска. Больше, к сожалению, наши пути не пересекались. Правда, мы уже потом узнали, что после отпуска он вновь вернулся в «Адвенчер», но летал в основном между Кинг-Джорджем и Пунта-Аренас, перевозя туристов. Хороший летчик!

Мне кажется, что при кормлении собак и человек, который кормит, и собака, которая ест, испытывают одинаковые или близкие по глубине чувства удовлетворения, если этого корма достаточно, и разочарования, если его мало. Последние несколько дней мне приходилось в основном испытывать чувство разочарования — корм кончался и было неизвестно, когда сможет прилететь самолет, — а вот сегодня первый раз я бросал собакам корм, зная, что могу полностью утолить аппетит любой из них и они в свою очередь каким-то, скорее всего собачьим, чутьем чувствовали: то, что я им принес, это отнюдь не все, и поэтому не торопились есть. Подтащив на всякий случай брошенный кусок корма поближе к себе, они выжидающе смотрели на меня: а что еще я могу им предложить? Естественно, в этот вечер праздник был не только на собачьей улице. Генри привез достаточно большое количество провианта и для нас. В основном здесь были продукты чилийского производства, закупленные Кристианом в Пунта-Аренасе: разнообразные супы, приправы, поражающие многообразием форм макаронные изделия, сухофрукты и много всего другого, подчас непонятного, в чем нам предстояло разобраться методом собственных проб и неизбежных ошибок. Пространные инструкции на испанском языке, которыми был снабжен любой, даже самый маленький пакетик, существенно помощи и поддержки в наших предстоящих экспериментах не сулили. В связи с переходом на жизнь «втроем» мы принялись сортировать привезенный провиант на две части: для первой тройки, за которую «играли» Стигер, Джеф и Кейзо, и второй в составе Этьенна, Дахо и меня. После непродолжительного совещания в палатке Этьенна — нашем будущем совместном доме — мы подавляющим большинством голосов (мы с Этьенном были «за», а Дахо воздержался) проголосовали за назначение профессора на пост ответственного за провиант в нашей тройке. Со свойственной всем профессорам тщательностью Дахо методично и кропотливо разложил провиант по двум большим сумкам. В другой тройке отбором провианта занимался сам назначивший себя на пост провиантмейстера Уилл. Делал он это профессионально и быстро, и со стороны казалось, что он легко обойдет профессора и оставит того с неукомплектованным ассортиментом продуктов. Однако последующие исследования показали, что мы оказались обеспеченными в не меньшей, если не в большей степени, чем другая палатка. Единственное, что не вызывало никаких сомнений в своей всеобщей принадлежности, так это три бутылки тростниковой чилийской водки со смешным названием «Писко контрол». Я перевел это название для себя примерно так: водка эта — сплошной писк, но при употреблении ее необходим все-таки какой-то контроль, и впоследствии так оно и оказалось…