Время вспоминать - Злата Иволга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фернандо пристально смотрел на нее, словно не веря своим глазам, и в то же время с восхищением.
— Поразительно, ― сказал он. ― Собственная жена раскусила меня, как спелый орех. Ты права. Я запаниковал и унес из кабинетов дона Марсело все документы, могущие заинтересовать полицию. Однако что-то осталось, потому что Хуан Мануэль понял, кто был партнером его дяди, и обратился ко мне. Он нервничал еще больше меня, потому что подозревался в убийстве. Сказал, что догадывался о не совсем законных сделках дяди, участия не принимал и н знает, что делать. Мы связались со вторыми посредниками, заказчиками и кое-как завершили последнюю поставку. И тут пришлось заниматься Лопесом, который оказался в камере. К слову сказать, газеты ошибались В кофемашинах таблетки попадали уже за границу. На Коста-Лунес они прибывали в колесах для электродилижансов, а уезжали в коже и обуви. А то, что Хуан Мануэль умудрился снять комнату для свиданий у Лопеса, стало еще одним досадным совпадением, как и пузырьки доктора. Я хотел оставить Лопеса в тюрьме, но герой-любовник оказался совестливее меня. Или же боялся, что синекожий в отместку выдаст Кармен.
— Альбатрос, ― сказала Хоакина, выслушав исповедь мужа. ― Ты купил его не на доходы с кофе.
— Ты снова права, ― обезоруживающе развел руками Фернандо. ― Надо было вложить во что-то эти деньги, пока Эспиноса не сунул нос в мои счета. К тому же я давно обещал тебе электромобиль.
— Инспектор знает о вас, ― уверенно сказала Хоакина. ― Но почему-то ничего не делает.
— После того, как ты так помогла ему, арестовать меня было бы черной неблагодарностью, ― поднял брови Фернандо.
— О чем ты, любовь моя? Я вовсе не пыталась его подкупить. Помогать полиции ― мой долг как подданой королевства, ― шутливо сказала Хоакина и увидела, какой нежностью загорелся взгляд супруга.
— Больше никаких таблеток, ― сказал он. ― Придется найти другой способ для решения финансовых трудностей.
Весь день, вечер и следующий день прошли в суете и визитах соседей. Дважды заглянула Лаура, один раз одна, а второй вместе с отцом и, к удивлению Хоакины, Эстеллой. Похоже, семейная буря в Пальмовом саду утихала.
Донья Тереза сделала настоящее королевское подношение ― несколько бутылок редкого вина из погребов Хрустального ручья. Она благодарила и плакала, плакала и благодарила, хотя Хоакина не до конца поняла, за что. А пыхающий сигарой галантный и блестящий, а теперь еще и спокойный Хуан Мануэль благодушно щурился, развалившись в кресле.
— Что теперь намерена делать Милагрос? ― поинтересовался Фернандо.
— Полагаю, съедет от нас, когда получит наследство. Зачем ей работать, когда она сама может купить дом и нанять прислугу, ― сказала донья Тереза и поджала губы. ― Ах, ну почему Марсело ничего не сказал нам? Тогда бы он не погиб от руки собственного бастарда.
— Грехи прошлого, мама, ― философски ответил Хуан Мануэль. ― В них всегда трудно признаваться.
Донья Тереза посмотрела на него и снова недовольно поджала губы. Ее длинные изумрудные серьги несогласно покачивались.
Хорхе де Вега пришел один с букетом цветов, пожеланиями скорейшего выздоровления сеньоре де Веласко и сказал, что Кармен безвылазно сидит в комнате и что-то надиктовывает своей чудо-машинке.
— Никогда не видел ее такой вдохновленной, ― пробормотал забытый супруг.
А Хоакина мрачно спросила себя, что вдохновляет Кармен больше ― новый сюжет для книги или то, что для него надо будет встречаться с инспектором Эспиносой?
Утро понедельника преподнесло две новости: письмо из далекого Аройо де Оро и записка из более близкой Буэнавентуры от сеньоры Аны дель Торо. В газетах обсуждали подробности ареста Габриэля Аррохо и продолжали склонять несчастного доктора Варгаса, но о Ракель Аррохо не было ни слова. Поэтому Хоакина сначала развернула записку доньи Аны.
«Я буду рада, если сеньор Агилар и сеньора де Веласко посетят мой дом сегодня вечером около шести. Особых туалетов не нужно». Старомодный язык, старомодное замечание об одежде. Что же скрывалось за этим?
Письмо с материка написала мать Хоакины. Она сообщала, что летом собирается навестить дочь. Однако пока не знает, приедет с отцом или бабушкой-маркизой. И надеется, что в Акульем заливе не сильно жарко, есть все блага цивилизации и светские развлечения.
Хоакина молча протянула оба послания Фернандо, когда он пришел с плантации обедать.
— Даже не знаю, что вызывает во мне больший ужас, ― пошутил он.
— Придется везти их на Пуэрто-Мариска, ― вздохнула Хоакина. ― И, само собой, ни слова о вуду, зомби и убийствах. Ты странно выглядишь, Фернандо. Что опять случилось?
— Пока ты спала, Пако передал мне дневник деда. И сегодня я дочитал его.
Он прошел несколько шагов, остановился, снова зашагал, затем сел за стол напротив Хоакины.
— О, ― только и могла произнести она, зная, как сложно мужу вспоминать и говорить о родственниках.
Фернандо молчал некоторое время, решаясь, а затем сказал быстро и тихо, словно опасался передумать:
— Бабушка, Дейрдре, покончила с собой. Она страдала из-за того, что делается старше и теряет красоту. Каждая новая морщинка заставляла ее впадать в настоящее отчаяние. Дед думал, что она помешалась. А слухи, ходящие среди синекожих, ухудшали ее состояние. И однажды она не выдержала, подожгла шторы или кровать в спальне и заперла дверь. Это был ее последний ритуал во имя молодости и красоты. Так она написала в прощальном письме, которое дед нашел в шкатулке, выброшенной за окно, и спрятал. Он хотел похоронить ее, как подобает. Из жалости к сыну ему всю оставшуюся жизнь пришлось терпеть кривотолки и подозрения. Он даже отдал свой дневник Пако, чтобы мы его не нашли.
— Похоронить, как… ― не поняла Хоакина и сразу же спохватилась. ― Самоубийц не разрешалось хоронить в освященных склепах и на освященной земле. Сейчас по-другому, но этому нововведению нет и двух десятков лет. Сеньор Игнасио, видимо, очень любил ее.
— Семья, в том числе и я, считали его убийцей, ― горько сказал Фернандо. ― А он всего лишь хотел оградить нас.
— Несчастная Дейрдре. Думаю, она была больна душой, и доктора не могли ей помочь. Хорошо, что теперь ты знаешь, что произошло. Это должно принести облегчение. Как говорил мой дед Ривера ― лучше поздно, чем никогда. Кстати, я должна написать ему письмо.
Лицо Фернандо немного просветлело от ее
