Атаман Ермак со товарищи - Борис Алмазов

Не выпало по Лозьве идти, и не надо. Стало быть, не судьба. А ну-ко мы у шамана про судьбу « пытаем. Скажи-ка, братец, что там у нас впереди?..

Старый шаман, одетый в женские тряпки, пожевал сушеных мухоморов и стал, все ускоряя темп, бить в бубен. Когда кожа загудела, а у шамана изо рта пошла желтая пена, он принялся что-то выкрикивать.

Духи предков слушают тебя! — перевел остяк, знавший русский язык.

Спроси, вернемся ли мы обратно.

Вижу остров, вижу много людей на острове... Они ждут вас.

Шаман плясал, заходясь в странных судорогах.

Ну вот, — успокоенно сказал Ермак. — Это Карачин-остров. Вернемся.

И уже на струге спросил его Кольцо:

А чо ж ты не спросил, на Русь-то вернемся in, нет?

— Запамятовал! — сказал беспечно Ермак и серьезно добавил: — А куды вертаться-то? К кому?

Москва, Богом проклятая

Осенним утром под мелким моросящим дождем по Владимирской дороге в Москву вошел обоз из двадцати телег. Обочь телег, укрытых рядном и шкурами, вышагивали вооруженные до зубов казаки. Были они обветренны, черны лицами от солнца, в совершенно истоптанных сапогах. И встречные гадали: что в телегах и из какого далека вышагивают эти молчаливые крепкие люди.

Разглядывая подорожные грамоты, стрельцы чесали затылки:

— Мать честная! Следуют из Сибири-города, Черезкаменным путем на Пустозерск, на Вологду, до Москвы... А где это, Сибирь-город? И путь Черезкаменный? — однако пропускали.

Москва встретила сибиряков колокольным звоном, тучей галок, дымом печных труб и вонью давно не чищенных отхожих мест. Народ копошился по домашности, в лавках сидели одутловатые от неподвижности купцы. Мастеровой люд привычно ковырялся в мастерских. И над всем этим чернел сохранявший следы татарского приступа Кремль.

За полтора года, что прошли со времени прошлого пребывания в Москве казаков, она еще более обеднела. Нищие сидели по улицам толпами. На папертях церквей дрались и толкались увечные.

Казаки отыскали дом Алима и были встречены им с распростертыми объятиями и слезами подросшего Якимки, который кинулся навстречу, чая увидеть своего крестного — Ермака, и, не найдя его, не таясь, заревел. Казаки были предупреждены, чтобы по вечерам поодиночке и без оружия не ходили — татей на Москве развелось столько, что стрелецкие караулы пришлось городским властям увеличить до числа совершенно немыслимого — до восьми человек. Меньшим числом было ходить опасно — шайки ночных норов иногда насчитывали по несколько десятков сильных и вооруженных бойцов.

Москва пожинала плоды проигранной войны.

Была потеряна вся Прибалтика, выход к Балтийскому морю. По переговорам в Яме Запольском 15 января 1582 года, в которых принимал участие иезуит Антонио Поссевино, Россия уступила Польше все свои владения в Ливонии, включая крепость Юрьев и порт Пернов. Баторий вернул взятые им и начисто разграбленные Великие Луки, Холм, Невель, Велиж, но не отдал Полоцка. Русские были готовы заключить мир на любых условиях — война на несколько фронтов делала возможной гибель державы.

План, выдвинутый Швецией, — о полном разгроме и расчленении Русского государства, затрещал по швам. Но, подстрекаемые и побуждаемые Ногайской ордой, народы Поволжья подняли грандиозное восстание, длившееся три года. Воистину, Большая Казанская война вынудила начать мирные переговоры со шведами, которым по Плюсскому договору в августе 1583 года отошли Корела, Ивангород, Копо-рье, Ям с уездами... Так закончилась двадцатипятилетняя Ливонская война; положение в стране было таким, что казалось, Россия никогда не оправится после поражения. Дни Царя и дни державы — сочтены.

Казаки в своих диковинных драных кафтанах, в растоптанной обувке тщетно ходили по приказам, пытаясь попасть хоть к какому-нибудь важному лицу, способному принять от них весть о победе над Кучумом в Сибири. Увы! В приказах царили уныние и запустение — казаков гнали отовсюду в три шеи...

Не единожды Черкас и Болдырь перешептывались а не собираются ли казачки пропить мягкую казну в кружалах да уйти на Дон? Но это были напрасные опасения. Черкас ловил себя на том, что от прежних удалых и лихих казаков не осталось и следа. Их скуластые, обтянутые желтой кожей лица скорее стали напоминать монашеские, чем лица воев и удальцом. Выражение смертельной усталости и тоски читалось у каждого в глубоко запавших глазах. Прошагавшие и проплывшие на веслах полстраны, вернувшиеся из таких мест, где ни разу не ступала нога европейца, дравшиеся с невиданным числом супротивников, где на каждого приходилось больше трех десятков вооруженных врагов, казаки сильно изменились. В них остались силы, только чтобы доползти до ближайшей церкви и там, упав на колени, молить Всеблагого и Всемилостивого о скорой кончине. Казаки вымотались за полгода и устали смертельно. Казалось, в них умерли все желания и все страсти. И непонятно было, откуда Болдырь и Черкас каждое утро берут силы, чтобы опять и опять подыматься, снаряжаться и обивать пороги неприступных приказов, где гласу человеческому не внемлют и слов не разумеют.

В дождливое утро, как и неделю назад, надев давно потерявшие цвет и более напоминавшие ветошки кафтаны, Болдырь и Черкас, помолившись, отправились протоптанной дорогой в Разрядный приказ.

— Ну, куды вы опять припер лися? — встретил их звероподобный стрелец. — Не видите, нет никого! Аглицкое посольство прибыло! Все встречать пошли.

По улицам, полным народа, Черкас и Болдырь поплелись туда, куда шли и бежали москвичи. С толпою, напиравшей из всех улиц, они подошли к оцеплению стрельцов. Стрельцы в красных, желтых и голубых кафтанах стояли в два ряда в начищенных касках, г пищалями и бердышами.

— Во! — злобно сказал Болдырь. — Небось на походе их нету! Там давай, казачки, подставляй победные головушки. Мать моя, да их здесь небось с тысячу.

Черкас не успел ответить. Загудели-заухали колокола. По деревянной мостовой забил копытами сказочной красоты жеребец в яблоках, его вели под уздцы рынды в белых кафтанах; на богатом бархатном распопом седле восседал князь Иван Сицкий. Сопровождали его триста конных дворян в алых, малиновых и белых кафтанах. Вели богато убранного коня для иноземца, который шел позади в сопровождении тридцати слуг в замысловатых ливреях, расшитых золотом. Каждый нес какую-нибудь серебряную вещь: кувшин, блюдо, кубок... Долговязый иноземец, в чулках и длинном камзоле, в шляпе с перьями, в башмаках с блестящими пряжками, по-журавлиному вышагивал среди слуг.

Гля! — сказал какой-то москвич, щербатый и | подбитым глазом. — Кажись, он без штанов!

Другой-то глаз разуй! — посоветовал ему стрелец. — На ем штаны гишпанские, иноземного покроя.

Чудно! Чисто журавель... Эй, Карлуха!

Толпа свистела и улюлюкала весьма непочтительно.

— Хтой то? — спросил Черкас.

— Сей — аглицкой королевы посланец! — объяснил благообразный чистенький старичок, видать, из бывших приказных. — Иеремия Боус-сер.

— Сер? Вона пестрый какой!

А чего он приперся сюды? — спросил Болдырь.

Старичок наклонился и зашептал:

— Сказать гадательно... Осударь наш Иван Васильевич прежде сватался к ихней королеве аглицкой Лизавете... Но чегой-то не заладилось. И, сказывают, теперь посылали боярина Федора Писемского сватать енную королевскую сродственницу девицу Мэрю Гастингс...

— Чего? — не стерпел Болдырь. — Да ему сколь годов-то? Государю-то вашему? Он же старее нашего атамана будет! Ему же лет под задницу!

— Ну и что? — солидно сказал стрелец. — Может, он силу в себе имеет еще!

Ему бы о душе подумать... Держава вся в художестве. ..

— А это брак государственный, на пользу подданным, — наставительно сказал старичок.

— Да вы чо! Ополоумели тут все, что ли? — не выдержал Болдырь. — Он уж одной ногой в гробу стоит! Ему до смертинки две пердинки!

Отовсюду к Волдырю стали протискиваться соглядатаи, готовые крикнуть стражу за поносные слова Государю.

Черкас схватил долговязого Волдыря за загривок, пригнул к себе и, пригибаясь, нырнул в сторону.

— Ты чо, на виселицу захотел? — зашипел он на есаула. — Ты чо, забыл, зачем мы сюда полгода шли?

— Да ты сам посуди, — возмущался Болдырь. Полстраны врагам отдали! Народ с голоду помирает целыми деревнями... А энтот беса тешить задумал... Сатана!

— Твое это дело? Балабон! Там наши пропадают! Нам подмогу просить надо, а ты развел крамольные речи... Сам-то пропадешь за длинный язык — хрен с тобой! А что с казаками в Сибирском ханстве будет?

— Да невмоготу на это похабство смотреть! оправдывался Болдырь.

— Невмоготу — отвернись! Тут ходи да оглядывайся, говори да откусывай. Идем обратно — может, кого знакомого встретим!

— Не могу я на это смотреть!

— Не смотри! Ты знакомых выискивай! В Москве без знакомства да родни и не пробьешься никуда!