Охота. Я и военные преступники - Карла дель Понте

Об аресте Серомбы я дважды беседовала с премьер-министром Италии Сильвио Берлускони. Последняя встреча состоялась в октябре 2001 года. Премьер-министр заверил меня, что, если дело не решится в течение нескольких месяцев, он издаст специальный указ по этому поводу. Я вздохнула с облегчением. После нашей встречи Берлускони предложил мне побеседовать тет-а-тет. Конечно, я согласилась. Он заговорил о расследованиях миланского следователя Ильды Бокасссини начала 90-х годов, которая обвиняла политических лидеров Италии в коррупции и стремилась сделать финансовые потоки в стране прозрачными: «Вы помогали этим итальянским следователям, а они все коммунисты. Они красные, и у них нет доказательств. Они все придумывают… Почему вы им помогали? Это нужно остановить…» Берлускони открыто критиковал меня в прессе, хотя я находилась в Швейцарии. Теперь же он делал вид, что я действовала из лучших побуждений, но была обманута Бокассини и другими итальянскими следователями.

Нам пришлось несколько месяцев ждать ареста Серомбы. Наконец, он поднялся на борт самолета, доставившего его в Арушу, где он был помещен в тюрьму ООН. Флорентийская епархия издала специальное заявление, в котором говорится, что решение Серомбы сдаться проистекает из желания «пролить свет на тяжкие обвинения в его адрес, о которых он узнал только из газет». Должна сказать, что судебная палата признала Серомбу виновным в геноциде и массовых убийствах. Его приговорили к 15 годам заключения.

К осени 2001 года руандийское правительство и военные так и не предоставили нам документов об убийствах, предположительно совершенных РПФ в 1994 году. В конце 2001 или в начале 2002 года я прилетела в Кигали, чтобы встретиться с генеральным прокурором Руанды, тем самым человеком, который заверял весь мир в том, что его страна готова сотрудничать со следователями трибунала. В ходе разговора мне стало ясно, что Гахима в курсе всех наших действий и результатов расследования. Он знал, куда направляются наши следователи, и какие показания им удалось собрать. Из-за этого возникали проблемы защиты свидетелей и обеспечения безопасности следователей. Я отозвала троих следователей из Кигали в Арушу, чтобы вести специальное расследование за пределами Руанды.

К концу 2001 года мы знали о том, что Брюгьеру расследовавшему катастрофу президентского самолета, удалось собрать достаточное количество доказательств. Вскоре должны были быть выписаны ордера на арест ряда офицеров РПФ, которые ныне занимали высокие посты в армии Руанды. Брюгьер предупредил нас, что мы можем столкнуться с проблемами со стороны Кагаме и других членов руандийского правительства.

17 мая 2002 года я встретилась с Брюгьером на военном аэродроме близ Парижа. Он еще не завершил свое расследование, однако, сообщил мне, что располагает доказательствами причастности к убийству президента Кагаме. В подробности он вдаваться не стал, но я попросила его предоставить моим сотрудникам доступ к доказательствам, чтобы мы могли правильно оценить имеющийся материал. Брюгьер согласился. Он сказал, что ему удалось найти надежных свидетелей, охрана которых обеспечена. Но и тут имелись сложности, поскольку министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин не желал дальше обеспечивать охрану свидетелей. «Я знаю Ведрина, — сказала я. — С ним лучше ни на чем не настаивать…» И Брюгьер, и мы нашли свидетелей в Демократической Республике Конго и в Уганде. Прокурорская служба пыталась обеспечить безопасность других потенциальных свидетелей, которым нужно было покинуть Руанду. Несколько свидетелей выехали из страны, но теперь хотели вернуться домой. Впоследствии мы узнали, что они рассказали властям в Кигали все, что сообщили нашим следователям.

Весной 2002 года я отправилась в Руанду, где отмечалась очередная годовщина геноцида. Правительство страны нам совершенно не помогало. Теперь мы с моими помощниками почувствовали, что нам здесь совершенно не рады. Нам пришлось три часа ехать на машине к месту массовых казней. Президент Кагаме был уже там. Рядом с ним стоял генеральный прокурор Рахима. Тут же находились и все те, с кем мы так часто встречались. Никто на нас не смотрел. Никто с нами не здоровался. Я села на отведенное мне кресло в дипломатическом секторе и стала слушать речи на языке киньяруанда. Я ничего не понимала, ничего не чувствовала, кроме подавленности и раздражения. Было очень жарко и мне приходилось постоянно пить воду, чтобы избежать обезвоживания. Обратная дорога заняла еще четыре часа. Я чувствовала неприязненное отношение к себе и к трибуналу. Я знала, что-то упущено…

Глава 8

Борьба в Белграде: 2003–2004 годы

Холодным весенним днем я посетила могилу Зорана Джинджича. Я просила правительство не позволять журналистам устраивать цирк и нарушать покой нового белградского кладбища Ново Гробле. В этом вопросе министр иностранных дел Горан Свиланович пошел мне навстречу и сдержал слово. Власти оцепили кладбище силами полиции, а на крышах разместили снайперов. Мои помощники и я принесли на могилу цветы. Букеты гвоздик, пастельного цвета гербер, красных, желтых и белых роз с зеленью покрыли мраморную плиту. Я зажгла свечу, как это принято у православных. В полном молчании мы постояли у могилы. Потом я коснулась креста, простилась еще с одним хорошим, смелым человеком и пошла прочь.

Я хотела присутствовать на похоронах Джинджича. Мне хотелось отдать дань памяти и уважения вместе с сотнями тысяч людей, которые в молчании провожали его в последний путь. Похороны Джинджича стали красноречивой демонстрацией отвращения народа к преступной мафии, разъедающей страну, экономику, правительство и в особенности службы безопасности. Свиланович первым посоветовал мне не появляться на похоронах. Он сказал, что мое присутствие будет расценено как провокация и может помещать дальнейшему сотрудничеству с трибуналом. Министр иностранных дел заявил временно исполняющему обязанности дипломатического представителя Швейцарии в Белграде Жану-Даниэлю Рушу, что мое желание присутствовать на похоронах — циничная попытка в очередной раз привлечь внимание журналистов. Это было отвратительно. Я позвонила министру внутренних дел Душану Михайловичу, и он пригласил меня присутствовать на похоронах. Но затем Белград неожиданно сообщил мне, что семья Джинджича возражает против моего присутствия. Я не могла этому поверить. Мой помощник, Антон Никифоров, связался с женой Джинджича, Ружицей, и она сказала, что семья будет рада, если я приеду. После этого Михайлович проинформировал нас о том, что «все правительство» решило, что мне будет лучше воздержаться от приезда в Белград. Свиланович сообщил, что на любом пограничном пункте Сербии ко мне отнесутся как к персоне нон грата.