Семья и развитие личности. Мать и дитя. - Дональд Винникотт

Несомненно, главной сложностью в воспитании близнецов является вопрос об их личностях, об уважении к этим личностям, так, чтобы признавались цельность и единство личности каждого из младенцев. Даже если бы существовали абсолютно одинаковые близнецы, все равно матери нужно было с каждым из них устанавливать индивидуальные отношения.

Мать, которую я только что упомянул, рассказала мне, что решила укладывать одного младенца спать в саду перед домом, а второго — в саду за домом. Конечно, у вас, возможно, нет двух садов, но все равно можно как-то так организовать быт, чтобы, когда заплакал один младенец, совсем не обязательно, чтобы плакал и второй. С вашей точки зрения, это не только помеха; плачущий младенец стремится господствовать на сцене; в раннем младенчестве, на стадии природного диктаторства, наличие соперника может свести с ума, и мне приходилось отмечать устойчивое воздействие такого рода вещей на всю жизнь каждого из близнецов.

Я сказал, что близнецы одного типа называются идентичными. Этот термин способен ввести в заблуждение. Если бы дети были идентичными, они были бы абсолютно одинаковыми; это все равно что к одному добавить еще один, точно такой же; но это нелепо. Они похожи, но не идентичны, не одинаковы; опасность в том, что с ними обращаются как с одинаковыми; и если с ними так поступают, сами близнецы теряются и не могут разобраться в своей индивидуальности. Все дети, не только близнецы, испытывают трудности в определении своей индивидуальности; только постепенно они приобретают уверенность в себе. Как вы знаете, дети далеко не сразу начинают употреблять местоимения. Они говорят «мама», и «папа», и «еще», и «собачка» задолго до того, как произнесут «я», или «ты», или «мы».

Близнецы вполне могут сидеть в одной коляске, причем каждый не считает другого отдельной личностью. Гораздо естественней для близнеца думать о себе, сидящем напротив (словно он смотрит в зеркало), чем сказать (на языке младенца): «Там, напротив меня, мой брат (или сестра) близнец». Но если одного достают из коляски, второй чувствует себя брошенным и обманутым. Трудность в том, что как обычный ребенок хочет что-то иметь, так и близнецы хотят иметь каждый свое, а это достижимо, только если мы верно играем свою роль и признаем в них двух разных людей. Позже, если близнецы приобретают уверенность в своей индивидуальности, они могут использовать свое сходство, и только тогда, а не раньше, наступает время забав, игр и розыгрышей, связанных с их сходством.

Наконец, любят ли близнецы друг друга? На этот вопрос должны ответить они сами. Судя по тому, что говорили мне, представление о том, что близнецы особенно привязываются друг к другу, нуждается в дополнительном рассмотрении. Часто они принимают общество друг друга, вместе играют, не любят, когда их разделяют, и тем не менее трудно сказать, что они любят друг друга. А потом они однажды обнаруживают, что ненавидят друг друга, и только после этого наступает возможность привязанности и любви. Так бывает не всегда, но там, где двум детям волей-неволей приходится считаться друг с другом, они заранее не могут знать, получится ли у них это. После того как была испытана ненависть, появляется шанс и у любви. Вы ведь не станете считать само собой разумеющимся, что ваши близнецы пожелают всю жизнь провести вместе? Это возможно, но совсем не обязательно, и они даже могут быть благодарны вам, если по какой-нибудь причине (например, из-за кори) их приходится разъединять. Гораздо легче стать цельной личностью одному, а не в обществе другого близнеца.

7. Воровство и лживость

Мать, у которой несколько детей, знает, что с каждым из них время от времени возникают проблемы, особенно в возрасте от двух до четырех лет. У одного ребенка бывает период ночных кошмаров и криков такой интенсивности, что соседи начинают подозревать вас в дурном с ним обращении. Другой совершенно отказывается приучаться к туалету. Третий настолько постоянно чист и хорош, что мать начинает волноваться, не утратил ли он свою непосредственность, спонтанность и личную предприимчивость. А у еще одного ребенка склонность к приступам дурного настроения и истерикам, когда он бьется головой о стены и задерживает дыхание до посинения. Можно было бы привести длинный перечень подобных происшествий, которые случаются в нормальной семейной жизни. Одно из самых неприятных таких происшествий — это пристрастие к воровству.

Маленькие дети очень часто достают монетки из маминой сумочки. Обычно при этом никаких проблем не возникает. Мать терпимо относится к тому, что ребенок выбрасывает из ее сумочки содержимое и все перемешивает. И когда обнаруживает это, то скорее смеется, чем сердится. Она может даже завести две сумочки, одну из которых никогда не показывает ребенку, а вторую, более поношенную, предоставляет ему для исследования. Со временем ребенок вырастает из этого и больше к такой привычке не возвращается. Мать вполне справедливо считает это нормальным здоровым поведением и частью общих отношений ребенка к ней и ко всему миру.

Однако мы понимаем, почему иногда мать начинает тревожиться, когда ее маленький ребенок берет принадлежащие ей вещи и прячет. Возможно, она пережила гораздо более тревожный опыт — воровство ребенка старшего возраста. Нет ничего более пугающего и нарушающего счастье семьи, чем присутствие в ней ребенка (как, кстати, и взрослого), который склонен к воровству. Вместо того чтобы верить всем и оставлять вещи на своем месте, приходится разрабатывать специальные приемы, чтобы защитить ценности, такие, как деньги, шоколад, сахар и т. д. В этом случае в семье есть больной.

У многих людей при мысли об этом появляются очень нехорошие чувства. Они испытывают такое же замешательство при мысли о воровстве, как, например, при употреблении слова «мастурбация». Помимо столкновений с самим вором, людей расстраивает мысль о воровстве при воспоминании о тех сражениях, которые происходили в их детстве из-за склонности к воровству. Именно это неприятное чувство, возникающее при мысли о настоящем воровстве, заставляет некоторых матерей неоправданно волноваться из-за невинной привычки маленьких детей брать их вещи.

После недолгого размышления можно прийти к выводу, что в обычной нормальной семье, не имеющей больного, которого можно было бы назвать вором, всегда происходит немало воровства, только его никто так не называет. Ребенок берет одну-две булочки или достает из шкафа кусок сахара. В хорошей семье такого ребенка не назовут вором. (Однако тот же самый ребенок в учреждении может быть наказан и назван вором из-за нарушения существующих в этом заведении правил.) Родителям бывает необходимо разработать правила, чтобы поддерживать порядок в семье. Они могут сделать правилом, например, что ребенок всегда может брать хлеб или, допустим, какой-нибудь вид печенья, но не должен трогать особое печенье или сахар. Относительно таких вещей всегда существуют некоторые колебания, и жизнь в семье в определенном смысле состоит в выработке отношений родителей и детей в такой и подобных ей ситуациях.

Однако нельзя просто ограничиться утверждением, что нормальный маленький ребенок склонен красть вещи матери и что это означает только то, что он ее любит, а потом описывать старшего ребенка, у которого развивается стремление к воровству. Размышляющая об этом мать хотела бы знать, существует ли связь между этими двумя феноменами. Попытаюсь четко сформулировать ответ. В любом случае существует лишь очень слабая пограничная линия между распространенной и свидетельствующей о здоровье кражей маленького ребенка у матери и воровством больного старшего ребенка. Но в большинстве случаев, если старший ребенок так болен, можно установить, что первыми случаями его воровства были монетки, из сумки матери или сахар из шкафа.

Больше того, мы должны научиться узнавать нормальный переходный период, когда маленький ребенок становится немного старше и начинает чувствовать, что воровать нехорошо. Этот переход не всегда происходит легко или неожиданно. Обычно бывает трудное время, когда попеременно то сама мысль о воровстве приводит ребенка в ужас, то ему хочется украсть и он крадет. Это может проявиться в реакции на появление еще одного младенца. Четырехлетний ребенок возмущается тем, что его маленькие брат или сестра берут вещи из маминой сумки, и бьет их за это; и тот же четырехлетний ребенок крадет втайне от матери.

Легко представить себе, какое чувство вины может при этом у него возникнуть. Такой четырехлетний ребенок оказывается в трудном положении, он словно разделился на двух человек: один обладает яростной строгой моралью, гораздо более строгой, чем мораль его родителей; второй по его собственным стандартам считает себя очень плохим.

В такой ситуации ребенок начинает лгать, если его неожиданно обвиняют. Если мать или отец отведут такого ребенка в сторону и начнут расспрашивать о воровстве, они будут говорить со сверхморалистом и, по существу, у этого сверхморалиста спросят, не является ли он одновременно и злым вором. Он не сможет с этим смириться, и обследование покажет, что у ребенка может возникнуть серьезное раздвоение личности. Его ложь — это его попытка объяснить то, что он (по самой природе вещей) не в состоянии объяснить. Родители, которые это понимают, сумеют мягко подойти к ребенку, который с трудом совершает переход от естественного воровства ранних лет к более поздней стадии, на которой, если все пройдет хорошо, его строгая и импульсивная сторона личности договорятся, так что он сумеет справиться со своими примитивными желаниями обладать, не сталкивая их со своим строгим моральным чувством.