Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

– Да я в жизни не ела за столом богача!

– А на чьей стороне всегда стояла Церковь? На стороне эксплуататоров! А деньги получала из карманов бедняков. – Голос Мерседес звучал, как волнующая музыка. – Каждая смерть, каждое рождение, каждая свадьба рабочего человека значили для вас новые доходы, плату за несколько минут вашего нечленораздельного бормотания. В противном случае все это считалось незаконным. Подумать только, вы, никогда не вступающие в брак, запрещали нам разводиться!

– И поэтому теперь можно убивать и насиловать монахинь?

– Я не сказала, что одобряю это.

– Но ты одобряешь стремление толпы уничтожить Церковь.

– Церковь сама себя уничтожила, – спокойно проговорила Мерседес, – и давно уже. Церковь – это заброшенный дом. Пора заколотить в нем двери.

– Больно у тебя ловко все получается, – с горечью сказала Матильда.

– Ты спросила – я попыталась ответить.

– Но тебе только восемнадцать лет… Ты просто повторяешь слова своего отца, ведь правда же? Скажи, Мерседес, сама-то ты веришь в них?

– А скажи, Матильда, сама-то ты веришь в своего Бога? – насмешливым эхом отозвалась Мерседес.

– Мне надо помолиться.

Выскользнув из-под одеяла, Матильда встала на колени возле кровати. Она уткнулась лбом в сложенные в молитвенном жесте покрасневшие руки и принялась что-то беззвучно и быстро бормотать.

Мерседес молча наблюдала. Ей было жаль, что сгорел монастырь. Казалось, она лишилась части себя. Но не части своей живой плоти, а чего-то мертвого, бесчувственного. Это как отрезать волосы. Когда они падают под ножницами, их почему-то жалко, но потом приходит ощущение легкости. Словно сброшено ненужное бремя…

Снизу доносились голоса о чем-то спорящих родителей. Слова были неразличимы, но они звучали зло. Матильда встала. Мерседес откинула край одеяла, чтобы девушка могла лечь. Тело монашки пахло мылом, которым мыла ее Кончита.

– Выключить свет? – спросила Мерседес. Матильда опустила распухшие веки.

– Да.

Они молча лежали в темноте. Каждая думала о своем. Голоса Франческа и Кончиты становились все приглушеннее и наконец совсем растворились в тишине.

Мысли Мерседес вернулись к главной теме ее раздумий последних двух недель. Война. Она наконец пришла.

От сознания грандиозных масштабов этой трагедии у нее по спине побежали мурашки и похолодела кровь. Война. Война с фашизмом. И не только в Испании, а во всей Европе. Во всем мире!

В ее воображении победа представлялась как открывающиеся тюремные ворота. Вот уже показались первые ободранные, обессиленные, ослепленные темнотой заключенные, с трудом передвигая ногами выходящие на волю. Этот тоненький ручеек постепенно превращается в могучий поток миллионов угнетенных, хлынувший на свободу, к свету. Их взволнованные голоса сливаются в единый богатырский гул, от которого, кажется, сотрясаются небеса.

Это было такое величественное видение, что у Мерседес захватило дух. Она почувствовала себя во власти какой-то волшебной силы, взывающей к ней, притягивающей ее.

А что, если на дымящихся полях сражений она встретит Джерарда? Сможет ли она убить его? Мерседес представила, как, направив ему в грудь пистолет, она будет смотреть в эти черные глаза с тяжелыми веками. «Джерард Массагуэр, ты пошел против своего народа».

Она лежала с торжественно-суровым лицом, уже не слыша, как рядом всхлипывает Матильда.

Дом медленно погружался в сон.

Через несколько недель стали прибывать беженцы из Астурии. Они привезли с собой и ужасные истории о зверствах фашистов. Истории о массовых погромах и убийствах. О грабежах, поджогах, насилиях. О раздавленных гениталиях, о выколотых глазах.

В порыве бешеного гнева бедняки схватили несколько десятков местных буржуев, которые на следующий день были увезены в неизвестном направлении отрядами милиции.

– Из дома не высовывайся, – озабоченно сказала Кончита Матильде Николау. – Даже к окну не подходи. – Она повязала остриженную голову монашки платком и дала ей передник, какие обычно носят служанки, – Если с тобой кто-нибудь заговорит, притворись простушкой. Ты моя двоюродная сестра из Сиджеса. Зовут тебя Кармен Баррантес. Приехала помогать нам по хозяйству. И сделай вид, что у тебя не все дома. Поняла?

Округлив от страха глаза, Матильда кивнула.

Однажды вечером, когда они чистили на кухне картошку, Мерседес, склонив набок голову, критически взглянула на Матильду.

– Если бы какой-нибудь мужчина позвал тебя вернуться в Сиджес, ты ушла бы из монастыря?

– Это оскорбительный вопрос! – вспыхнула монашка.

Мерседес чуть заметно приподняла брови.

– Разве? А почему?

– Потому что моя вера выше этого! И не думай, что в Сиджесе или где-то еще я никогда никому не была нужна!

– Я не хотела тебя обидеть, – мягко сказала Мерседес.

Матильда с досадой крутанула ножом, выковыривая из картошки глазок.

– Однако именно так и получилось.

– Хорошо, тогда спрошу иначе: ты кого-нибудь оставила в Сиджесе?

– Я не такая красотка, как ты, – пробурчала Матильда.

– Но все же ты очень милая. У тебя красивые глаза.

– А у тебя здесь кто-нибудь есть? Ну… мужчина?

– Ненавижу мужиков! – Мерседес зло полоснула ножом по картошке. – Ненавижу.

– А ты когда-нибудь… была… с мужчиной? Мерседес улыбнулась.

– А ты, сестра Матильда?

С тех пор как она уехала из Сиджеса, Матильда ни разу не делилась своими сокровенными мыслями с кем-либо из мирян. Уже почти четыре года она вообще не разговаривала со своими сверстницами.

– Был там один, – проговорила она и на несколько секунд прикусила свой кулак. – Вдовец, да еще урод, каких свет не видел. Меня хотели выдать за него замуж, потому что другие мужчины отказывались брать меня в жены. И деньги у него были. И вот как-то раз он меня подкараулил и начал целовать… лапать…

– Он тебя?..

– Хотел. Заставил меня взять в руку… его штуку.

– Старый грязный козел! – сочувственно воскликнула Мерседес.

– Он стал одной из причин, по которым я оказалась в Сан-Люке. Слишком уж страшно было представить, что всю оставшуюся жизнь придется прожить с этой отвратительной скотиной.

– Ну и правильно поступила.

– Я знаю, о чем ты подумала.

– О чем же?

– О том, что я стала монахиней только для того, чтобы избавиться от этого вонючего старика.

– А что еще тебе оставалось?

– Были и другие мужчины. Получше. Но я все равно ушла бы в монастырь. На то была Божья воля. А ты не ответила на мой вопрос. Была ты когда-нибудь с мужчиной?

– Нет, – сказала Мерседес после короткой паузы.

– Так ты девственница?

Снова короткая пауза.