Мы остаёмся жить - Извас Фрай

отступить к нашим позициям. Может, ты и проявил себя под Сталинградом, но такая война – моя специальность. Мы окружены со всех сторон – полностью отрезаны от мира – и это на нашей собственной земле.

Никогда прежде я не слышал в его голосе столько злобы, а одновременно с этим и ужаса.

– Есть ли какие-нибудь новости из столицы? – я попробовал зайти издалека, – не забывай, мы с тобой – тоже подчинённые.

Он тяжело вздохнул и взглянул на меня. Впервые он смотрел на меня, как на брата.

– Да, мне приходили телеграммы. Я не могу утаивать эту информацию от тебя, так как она адресована и тебе тоже, но говорить об этом с солдатами я не могу. Боевой дух и так подломлен – я не хочу мятежа. Поэтому, я надеюсь, пока что эта информация останется между нами.

Я кивнул.

– Нет больше никакой столицы. Мы проиграли битву за Берлин. Мирный договор будет подписан. Боюсь даже себе представить, что они сделают с нашей страной. Да чего уж там – не будет её больше. Германия погибла навсегда. Мы – последние, кто ещё сопротивляется.

Он не скрывал своих чувств. Стальной Рудольф был разбит и подавлен.

– И теперь, сэмы ошиваются в паре километров от нас, – продолжал он, – а завтра – их будет в десятки раз больше…

– Все мы уже давно знали, что эта война проиграна…

–…Но мы не должны сдаваться – ни за что, никогда!

– Мы уже проиграли, Рудольф. Какой у нас есть выбор?!

– Сражаться! Только сражаться. Что так – что так, всем нам придёт конец. Солдат в форме и с оружием они не берут в плен – ты же знаешь. И я знаю – я уже видел такое под Варшавой. Мы должны сражаться – это наш единственный шанс уйти с достоинством.

– Рудольф, одумайся. Ещё не поздно. Как только сэмы придут сюда, у нас не будет выбора: сдаться и сражаться; у нас будет только: сдаться или умереть. Если ты не жалеешь себя, то подумай хоть о тех, кто пришел сегодня к нам за помощью.

– Они уже пытались сдаться сэмам. И знаешь ли ты, что те сделали в ответ?! По тем, кто бросил оружие и поднял руки вверх, они открыли огонь. Такой попытки сдаться этим варварам им хватило на всю оставшуюся жизнь.

Я уже было раскрыл рот, но он развернулся и зашагал прочь, не желая больше слушать. «…Оставшуюся жизнь» – не долгой она будет с таким командиром как он.

На следующий день я проснулся и совершенно не мог вспомнить, что было вчера вечером. От него у меня осталась только боль и бесконечная жалкая усталость. Только моё незнание всего спасало меня от безумия. Но вскоре и ему придётся рассеяться.

Несмотря на своё самочувствие, я вышел пройтись по городу и убедиться в том, что мы ещё живы. Если что-нибудь пойдёт не так – лучше сразу взять всё в свои руки и умереть, полностью контролируя ситуацию.

В пивном дворике, как всегда, было полно народу – только теперь я мог встретить много новых лиц. Но все как один – убитые, будто только что вылезли из могилы. Мне не удалось завести мало-мальски осмысленного разговора хоть с одним из них. Ганс – моя последняя надежда, и того я впервые не застал на своём привычном рабочем месте. Вместо него какой-то другой бармен налил мне шнапса и удалился, надеясь, что я просто оставлю деньги на стойки и забуду о его существовании. Без всякого удовольствия, я выпил напиток, казавшийся мне уже не таким как раньше и вышел из зала – к не менее гнусному утру.

Жизнь солдата состоит из долгих часов скуки и кратких мгновений ужаса. И последнее – никогда не забывает напомнить о себе.

Я двигался будто с закрытыми глазами. Любой, кто привык к ясности в глазах, наверное, понимает, как легко с такой ходьбой споткнуться и упасть. Глядя на спокойные виды городка, я всё никак не мог понять: что с ним не так? Что со мной не так?! Вокруг было слишком тихо и спокойно, словно после окончания войны прошло двадцать лет. Я задавал себе кучу вопросов; и не получил бы на них ответов вовремя, если бы случайно не зашел во внутренний дворик ратуши. Там, обычно, проводились военные учения и раньше мне приходилось бывать там по нескольку раз в день. Но сегодня – кто смог бы ответить: почему я зашел именно туда? С другой стороны, трудно даже представить, что случилось бы, если бы я этого не сделал.

В шеренгу были выставлены солдаты – все в порванной вражеской униформе. На них смотрел Рудольф со своими головорезами, приготовив ружья к выстрелу. По-прежнему плохо осознавая, что творю, но понимая, что должен сделать, я встал между ними, заслонив своей грудью приговорённых на расстрел.

– Стойте! – закричал я, – кто эти люди? Почему мне не доложили о них?! И кто дал вам приказ расстреливать кого-либо без моего разрешения?

– Меньше бы ты лез не в своё дело, – пробурчал Рудольф, – ты здесь больше не командир. Солдаты выбрали меня, потому что я защищаю их интересы и не признаю больше никакого закона, кроме закона войны.

– Кто все эти люди? – упрямо продолжал я.

– Шпионы.

– Диверсанты! – донеслось у него из-за спины.

– Наша разведка взяли их под стражу около полуночи неподалёку от города. Они все – сэмы; и они уже услышали свой приговор, – взмахнул рукой Рудольф, – а теперь, прочь с дороги.

– Вы хоть знаете их имена? Почему мне никто не доложил о казне?! Ты нарушаешь закон, Рудольф.

– Ты слышишь, что тебе говорят – уходи. Или сам хочешь к ним присоединиться?!

Я пропустил его слова мимо ушей и повернулся к пленным: побитые и порванные – они выглядели совсем не как победители. Как глупо умирать после того, как выиграл войну.

– Кто-нибудь из вас говорит по-немецки?

– Так, ты собираешь отойти или мне позвать ещё одно стрелка?!

Один из стоящих ко мне лицом пленных поднял руку:

– Я, сэр.

– Рудольф, это не американцы. Сам не видишь, что ли – это англичане.

– О мой бог, да пристрелите его уже кто-нибудь. Какая разница, кто они. Они пришли, чтобы убить нас, понимаешь? Все, кто сейчас находится здесь – в смертельной опасности. Только я один забочусь о нас; только я могу всех спасти.

– Ты всех нас доведёшь до могилы. Солдаты, скажите, кто расстреливает своих врагов, когда мы сами живы лишь по их недосмотру?! Кто проявляет жестокость – сам