Маленькая девочка из «Метрополя» - Людмила Петрушевская

Итак, язвы у моей подруги не нашли, и она переехала в общагу, худая как скелет, и продолжала читать свои лекции о женском движении в России. Хорошо что у Ольги не обнаружили язву и не стали возбуждать дело о попытке лечить свои застарелые раны в роскошных условиях ляплянтской больницы…

Кстати, о нашем миллионерском замке.

Все шло прекрасно, лили дожди, к японке, композитору Икоэ, приехал бойфренд, тоже композитор из Нью-Йорка, Дэвид.

Наш венгерский друг, поэт Иштван, тут же за ужином рассказал ему, как четыре года сидел в тюрьме в Будапеште после венгерского восстания 1956 года. И как, когда его освободили досрочно (он был осужден на восемь лет), он сбежал на Запад, и ему дали стипендию, и он тут же, молодой дурак, поехал в Монте-Карло и все деньги спустил за один вечер!

Самое замечательное, что теперь, к концу месяца, я начала понимать, о чем они говорят! Трижды Иштван рассказывал за столом свою жизнь (каждому новому приехавшему), и только на четвертый раз я среди свиста и шипения венгерского английского сообразила, о чем речь. Ура!

С японской композиторшей Икоэ мы теперь тоже могли разговаривать, я понимала ее английский. Она в двадцать лет уехала из Токио учиться в консерваторию в Нью-Йорк по классу ударных и теперь живет там в квартире, маленькой-маленькой (она подчеркнула это слово почему-то, хотя я вовсе не собиралась проситься переночевать, о, иностранцы!), Икоэ много ездит, дает концерты по всему миру, и у Икоэ есть кошечка, которой девятнадцать лет. Когда Икоэ уехала, ее кошка заболела, перестала есть. Весь следующий день Икоэ звонила в Нью-Йорк. Мне казалось, что она хочет, чтобы подруга поднесла больную Мицуэ к трубке.

На следующий вечер дети мне позвонили из Москвы и сказали, что наша кошка Муся заболела, перестала есть, ее возили в больницу:

— Но теперь все в порядке, мамочка!

Вот это да, беды приходят в рифму. Я заподозрила, что меня обманывают и готовят к дурным вестям.

Вечер у нас прошел уныло, мы, собравшись в замке, выслушали столь же нехорошие сообщения по Би-би-си (перестрелки, катастрофы, борьба педофилов за свои права… Другого, правда, по ТВ нигде в мире не показывают. Я все молилась, чтобы о России ничего не вякнули).

О, как мы зависимы от новостей!

Утром Икоэ заглянула в мою студию и радостно сообщила, что ее Мицуэ стало лучше, уф.

Вечером я позвонила домой, мне поднесли к телефону Мусю и долго уговаривали ее мяукнуть. Она в конце концов рявкнула, вырвалась и ушла. Ура.

Старая кошка Мицуэ, как я думаю, все заменяет моей японской подружке — и ребенка, и маму. У женщин есть эта потребность — взять на ручки, прижаться щекой к теплому меху, услышать, как в ответ милостиво замурчат…

В реальности мама Икоэ в Токио живет одиноко и месяцами не подходит к телефону — у нее шизофрения. Это жизнь, что поделаешь. Живешь-терпёшь.

Такая наша тема сегодня, поэтому я, простите, все о болезнях да о болезнях.

Как говорится в старом анекдоте, вы будете смеяться, но: под занавес у английской писательницы Джейн вдруг воспалилась вся правая сторона головы. Вздулось ухо, железки, десны.

И наш менеджер (очень похожий, кстати, на Надю) решительно не рекомендовал ей обращаться к врачу.

Покачал сурово головой. (Я-то поняла почему.)

Он сам поехал в город и на средства миллионерш купил ей сильный антибиотик (и себе, я думаю, заодно поливитамины и крем после бритья).

Действительно, у нее все прошло к отъезду. Она ужинала с нами, читала вслух свой рассказ. (Или не прошло — мы не узнаем об этом никогда.)

Джейн уехала рано утром, милая женщина, семьдесят три годочка, десяток книг, премии, старшему ребенку пятьдесят лет, среднему сорок шесть, младшему тридцать семь, малыш, последышек. Одного ребенка она потеряла.

Джейн все мне рассказала о своей жизни. Мы очень подружились.

Судя по всему, за нашу страховку опять-таки заплатили по минимуму, ежели вообще.

Джейн заболела, когда прочла первую половину моей книги «Время ночь». Не потому что, а просто когда. Я не честолюбива. Я просто констатирую совпадение.

Что произошло потом, читайте в конце первой главы…

Импровизационная психодрама

Чем отличается импровизационная психодрама от общепринятой?

Д-р Морено использовал групповую психодраму как метод лечения неврозов. Участники группы, больные клиник, обговаривали сюжет и получали роли, при этом часто играли своих врагов. Сын играл мать, которая противится приводу в дом новой невестки, брошенная жена получала роль мужа-изменника и т. д. Это помогало взглянуть на ситуацию другими глазами, забыть свои страдания.

Мы не будем пользоваться навязанными ролями.

У нас — чистая импровизация. Даже без тем.

Никто никому ничего не будет диктовать.

Каждый участник сочинит свою пьесу, иногда совершенно неожиданную для него самого и (внимание) ничего не означающую в смысле психоанализа. И Фрейду было бы нечем тут поживиться. Игра означает просто игру, творчество свободно от символов, воображение выбирает случайное, как шарик в лотерее. Мы увидим, как много путей в том лабиринте, который называется человеческим воображением.

Здесь самое главное — с партнером или самостоятельно — научиться использовать случайный путь, подхватить любую ниточку, чтобы выбраться на простор сюжета.

Сюжет — огромная победа.

Монолог в театре — вообще очень редкий жанр (не имеется в виду речь в сторону, так называемый «апарт», a part, свойство классических пьес). Не имеются также в виду монологи типа «Быть или не быть» или «Карету мне, карету». Всего в мире существует несколько знаменитых монодрам, таких как «Последняя лента Креппа» Беккета или «Человеческий голос» Кокто. Или чеховский «Разговор человека с собакой». В первом случае герой записывается на магнитофон раз в год, во втором случае — это телефонный разговор, слышный нам с одной стороны. В третьем случае все ясно из названия.

Монолог есть высшая форма импровизационной психодрамы.

При этом заранее предупреждаю, что мы не принимаем такой формы, как личная исповедь. Это весьма опасно для автора, может привести даже к припадку.

Импровизация спонтанна, а искусство искусственно.

В чем же искусство импровизации? В умении вводить себя в соответствующее состояние, когда сквозь рассказчика проступают черты другого человека, от чьего лица ведется разговор.

Ибо главное требование к импровизации — перейти от себя к другому, говорить от имени персонажа. Это нетрудно.