Дети выживших - Сергей Смирнов

— Не собрать развалившуюся страну, как не собрать разбитый кувшин из осколков.

Домелла слегка топнула ногой, обутой в красный мягкий полусапожек:

— В Нуанне жил врач Хируан. Он мог собрать даже раздробленные кости под кожей ноги!

Сейр покачал головой:

— Государство — не нога, госпожа. Вернее, не только нога. Нужны еще голова и руки. И сердце тоже.

Бараслан повернулся к Сейру и быстро, по-хуссарабски спросил:

— Что же ты предлагаешь?

— Я думаю, надо сделать главное — защитить маленького каана, который называет себя сейчас таким странным именем — Екте.

— Лучше всего, — тоже по-хуссарабски заговорила Айгуз, — его защитит мать, у которой будет много власти. Больше, чем у любого из мужчин.

— Да, мать лучше других защитит сына, — согласился Сейр. — Но подумай: вскоре сюда, в Арманатту, направят коней тэнтеки Камды, Амзы, Каран-Гу. И они будут готовы на всё, чтобы захватить власть для своего господина. Начинается война, госпожа, — мягче добавил он. — Война, в которой не смогут победить женщины и дети.

От этих слов вздрогнули все — даже Бараслан.

Мужчины взглянули на Айгуз, ожидая ее решения.

Она поглядела в окно. По немощеной улице, вздымая пыль, промчался гонец.

— Хорошо… Но куда нам ехать?

— Главное — не куда, — сказал Сейр. — Главное сейчас — как вырваться из Арманатты. Ведь войска просто могут не выпустить тебя, и тем более твоего сына, маленького каана.

Киатта

Старая Арисса, утопая в подушках, полусидела в постели, неподалеку от открытого окна, за которым сиял веселый солнечный день.

— Я чувствую тепло солнца, — сказала Арисса. — Но от ветра меня знобит.

— Тебе это кажется, госпожа моя. Ветерок весенний, ласковый и теплый. Он не принесет тебе вреда.

Они помолчали. Во дворе слышались какие-то команды, потом донесся стук.

— Что там, Каласса? — спросила королева. — Я слышу стук, как будто плотники делают помост. Может быть, Фрисс позвал бродячих актеров?

— Нет, моя госпожа, — угрюмо ответила Каласса. Она сидела у самого окна, и ей хорошо было видно всё, что происходит во дворе.

Арисса помолчала, пожевала беззубым ртом.

— Мне не нравится твое молчание, Каласса. — Ты переняла у кого-то вредную привычку не отвечать на вопросы. Вредную и оскорбительную.

— От кого же, как не от вашего сынка Фрисса? — проворчала Каласса.

Помолчала и добавила:

— Но если от ветерка тебя знобит, изволь, я прикрою окно.

— Нет, не надо. Я хочу послушать, как работают плотники. Я так и представляю золотистые доски из нашего королевского леса… Что они делают сейчас, Каласса?

— Лестницу, ваше величество, — ответила Каласса.

— А! Правильно. На помост должна вести лестница. Актеры будут спускаться по ней в толпу, чтобы перенести праздник прямо в гущу народа. А достаточно ли велик помост?

— Очень, — хмуро и кратко ответила Каласса.

Арисса неодобрительно повернула голову на голос. Она хотела изобразить на лице неудовольствие. Но лицо ее, белое, изборожденное морщинами, с отсутствующими глазами, выражало лишь покой и довольство.

— Ты говоришь, Фрисс научил тебя вредным привычкам… Я знаю, ты с детства недолюбливаешь моего среднего сына. Ты и сейчас готова при любом удобном случае…

Громкие команды и новый стук во дворе заглушили ее слабый голос.

Арисса навострила уши, вытягивая сморщенную шею с отвисшей складкой под подбородком.

— А что они делают сейчас?

— Поднимают виселицы, — ответила Каласса.

— Что?.. — Арисса подумала, перебирая чуткими пальцами покрывало, которым была укрыта, и продолжила дрогнувшим голосом. — Видно, это какая-то новая забава. Если я правильно тебя расслышала…

— Нет, это старая забава, моя королева, — ответила тихо Каласса. Поднялась и захлопнула окно. В комнате сразу стало темнее, зато звуки со двора стали неясными и отдаленными.

— Зачем ты закрыла окно?

— Чтобы ты не слышала грубостей плотников.

— Ах, глупая Каласса! — Арисса даже покраснела от негодования. — Неужели ты думаешь, я мало слышала грубых слов от простонародья, когда была молода и… могла видеть?

Каласса промолчала.

— Каласса!

Молчание.

— Каласса! Я ведь слышу, что ты здесь!

— Я здесь, — отозвалась служанка. Она отвернулась от Ариссы и торопливо вытерла ветхим передником красные глаза.

— А! — догадалась Арисса. — Ты плачешь. Не надо обижаться на меня, моя милая. Ведь мы — последние в этом замке, последние из тех, кто ещё помнит прежние времена.

— Не только в замке, ваше величество, — вздохнула служанка. — Мы последние в этой стране, и даже на этой земле.

Арисса подумала, наклонив голову набок.

За окном послышалась барабанная дробь.

— Что это? — встрепенулась королева. — Военный парад?

— Не знаю.

— Как ты глупа! Конечно, перед выступлением артистов могут устроить небольшой военный пара…

Вскрик, глухой удар, новый вскрик. Потом удары послышались чаще, но и их, и вскрикивания заглушала нараставшая барабанная дробь.

— Ничего не понимаю! — всплеснула руками Арисса. — Хоть бы Фрисс поскорее пришел, — он объяснил бы мне, что происходит!

— Уж лучше бы он никогда не приходил, — эхом отозвалась Каласса.

Фрисс заглянул ненадолго, когда уже наступал вечер.

— Привет, старушки! — громко сказал он.

Каласса подняла голову. Фрисс был навеселе; впрочем, в последнее время это случалось с ним часто.

— Сегодня праздник. Слышишь, мать? И ты, старая ведьма. Сегодня разоблачены предатели, которые готовили переворот.

Арисса в ужасе закрыла лицо руками.

— Это разбойники? — спросила она.

— Если бы! — Фрисс пододвинул к себе ногой табурет и сел, уперев руки в колени. На нем был голубой королевский жилет с золотыми лилиями, и сапоги из юфти, спущенные в гармошку.

— Все — как будто бы добрые горожане, верные подданные. А в душе у каждого — клубок черных аспидов.

Он плюнул, кивнул стоявшему позади слуге, взял кубок и выпил. Скомандовал:

— Подай вина матери. Нет, обеим. Оставь им всю бутыль.

Слуга поставил стеклянную бутыль на столик, отодвинув старые тарелки с засохшими остатками еды. Фрисс глянул на них с неудовольствием.

— Как! С обеда еще не убраны тарелки?

Он с грозным видом развернулся к слуге. Слуга побледнел и слегка попятился.

— Государь… Обед королеве подают другие… Мадрисс и его поварята…

— Ах, Мадрисс! — Фрисс сжал поседевшую бороду в кулак. — Я переведу его в конюхи.