Золотой мальчик - Виктор Меньшов

Я чувствую, что скоро мне зачем-то надо будет просыпаться, а я так и не решился. Наконец набираю полные лёгкие воздуха, закрываю глаза, опускаю руки под чёрную тягучую воду, и тут меня кто-то хватает за плечо и тащит обратно, вверх. Я отчаянно и возмущённо вырываюсь, пытаюсь стряхнуть эту твёрдую руку, но она неумолимо тянет меня наверх.

Я выныриваю из болотной грязи и, хватая ртом воздух, понимаю, что я проснулся. И почему-то никак не могу вдохнуть так необходимый мне глоток воздуха. И окончательно просыпаюсь, потому что осознаю, что не могу вдохнуть воздух потому, что кто-то заткнул мне ладонью рот. Я пугаюсь, что сейчас задохнусь и пытаюсь укусить эту твёрдую, как доска, ладонь.

Кто-то, невидимый в темноте, приглушённо вскрикивает, отпускает ладонь, я судорожно глотаю разинутым ртом воздух, лихорадочно раздумывая, стоит ли кричать? Мои сомнения разрешает засунутый мне в рот твёрдый предмет, ощупав который языком я понимаю, что это ни что иное, как пистолет. Ну что же, весомый аргумент в пользу тишины.

- Успокоился? - раздается надо мной тихий голос.

- Тебе бы так успокоиться, - думаю я про себя, но поскольку сказать не могу, то просто киваю усердно головой.

- Смотри, закричишь, - сразу же пристрелю. Понял?

Я опять киваю головой, как китайский фарфоровый болванчик. Ствол пистолета медленно вытаскивают у меня изо рта, и я облегчённо вздыхаю.

- Только тихо! - ещё раз предупреждает меня невидимка. - Я - Соколик. Не узнал меня по голосу?

- Не узнал, - честно признаюсь я.

- А я вот проходил мимо, дай, думаю, зайду к приятелю, посмотрю, как он тут. А то всё только по телефону общаемся, надо хотя бы в лицо друг другу посмотреть.

Я хотел сказать, что в такой темноте это мало результативно, но промолчал, предоставив ему вести разговор самому.

- Значит так, - не дожидаясь моего ответа, говорит Соколик. - Я не буду ходить вокруг да около, скажу всё напрямик. Возможно, я ошибаюсь, буду счастлив, если это так, но лично мне кажется, что ты очень заинтересован в смерти своего сына.

Я делаю попытку возмутиться, но он зажимает мне рот, приложив к губам ствол пистолета.

- Молчи! В соседней комнате охрана. Учти, что первая пуля - твоя. И не вякай. Я не судья, я сказал только то, что мне кажется. Думаю, следствие само разберётся. А мне очень нужны деньги, те самые, за которые ты меня так жестоко подставил. Что - думал, что и меня и сына убьют? Молчи! Где деньги?

- Деньги здесь. Но где мой сын? - отвечаю я громким шёпотом.

- Тебе придётся поверить мне на слово. И я меняю условия. Сначала ты отдаёшь мне деньги, а потом я отпускаю твоего сына.

- А где гарантии?

- В часовой мастерской, - фыркает Соколик. - Нет гарантий. Но и выбора у тебя тоже нет. Ты отдаёшь мне деньги, а я, поскольку не верю тебе, передаю твоего сына ментам. На всякий случай, чтобы с ним ничего по дороге домой не случилось.

- Но если ты думаешь, что я хотел убить его, то почему возвращаешь мне его?

- Да потому, что если даже на тебя сейчас ничего не найдут, то после ты не сможешь повторить такую попытку. В любом твоём действии против сына, как бы ты его не обставил, будут подозревать в первую очередь тебя. Так что тебе придётся его поберечь. И хватит бесед. Давай деньги, и я пойду. Мне ещё поспать надо.

- Как же ты сюда попал? В соседних комнатах полно охраны.

- Я же говорил, что был не последним учеником. В окно.

- Но ведь здесь...

- Этаж - это мои проблемы. И как я проник - тоже мои. А вот твои проблемы - отдать мне деньги. Итак?

Я наклонился, пошарил рукой под тахтой и достал чемоданчик, который так и лежал там с самой злополучной субботы.

- Я могу не считать? - спросил он.

- А какой мне смысл тебя обманывать? - устало вздохнул я. - Ты же будешь иметь возможность всё проверить. Когда я смогу увидеть своего сына?

- Если твой чемоданчик без фокусов, то завтра к вечеру сын будет с тобой. И я очень хотел бы ошибиться по твоему поводу. Мы больше не увидимся, прощай. Но учти, я постараюсь в будущем проследить за судьбой мальчика. И если с ним что-то случится, смотри, твоим судом буду я. Постарайся не шуметь после того, как я тебя покину, минуты три-четыре хотя бы. Понял?

Я уже привычно кивнул головой. На меня неожиданно напала жуткая апатия. Я сидел на тахте в какой-то прострации, наблюдая как Соколик тенью метнулся к окну, и исчез, словно его и не было в этой комнате. Я даже подумал, что мне просто приснился новый сон, но тут же сообразил, что не сплю. Молча посидел на тахте, потом подошёл к окну, чтобы закрыть его, и увидел на подоконнике маленький якорёк, с острыми крючками, который впился в подоконник, а от этого якорька уходил вниз, в холодную и мокрую темноту тонкий капроновый шнур. Я намотал его на якорёк и закрыл окно. Потом сел с ногами на тахту, закинув якорёк под неё, и сидел до самого утра так, глядя в задернутое шторой окно, подложив под спину подушку.

Я сидел и просто смотрел. Никаких мыслей у меня не было. Я ничего не чувствовал, мне было как-то всё безразлично. Завтра... Нет, уже сегодня всё кончится. Боже мой, как я устал. Как я устал. Мне даже было всё равно, как всё закончится. Лишь бы закончилось. Сил у меня ни на что не было.

Так сидя я и задремал. И впервые за все эти дни мне больше не снился этот мерзкий сон.

Потихоньку я сполз с подушки, свернулся калачиком, забился под одеяло и уснул совершенно счастливый оттого, что мне впервые за несколько последних длинных дней и ночей ровным счётом ничего не снилось.

Спал я, судя по всему, долго, потому что проснулся от пронзительного телефонного звонка. Я потянулся, не сразу вспомнив, что произошло ночью, а вспомнив, усомнился: было ли это? За дверью осторожно кашлянули основательно осточертевшие мне за это время охранники. Я все эти дни жил, ощущая себя куклой в витрине универмага, которую выставили, беспомощную, на всеобщее обозрение и обсуждение, лишив её права голоса.

Телефон звонил, не переставая. Я проигнорировал его, всё ещё пытаясь уточнить для себя, приснилась мне эта фантастическая встреча с Соколиком, или она была на самом деле.

Телефон, наконец, заткнулся, кто-то из охранников, устав натужно кашлять, решился сам взять трубку. А я полез под тахту, шаря там в темноте рукой. Чемоданчика я там, естественно, не обнаружил, зато больно укололся об острое жальце якорного крючка. И понял, что Соколик мне не приснился.

В двери осторожно постучали.

- Тоже мне, охрана, - подумал я пренебрежительно. - Соколик проник в квартиру в доме, который был от подъезда до квартиры набит охранниками, как кильками пряного посола.

- Что там случилось? - откликнулся я, не желая молчанием потревожить охранников и поднять в доме переполох, подумают ещё, что мне горло перерезали ночью.

- Денис Петрович, вам сестра звонит, - раздался за дверями повеселевший голос охранника. - Будете с ней разговаривать, или попросить позвонить попозже?

- Сейчас возьму трубку, - отозвался я, протягивая руку к аппарату, который находился у меня в комнате.

Сняв трубку, я секунду помолчал, ожидая пока положит свою трубку охрана, и сказал:

- Алёна? Я тебя слушаю. Что-то случилось?

- Доброе утро, Данька. Интересная у нас с тобой жизнь пошла, звоним друг другу в том случае, если что-то случается, хотя, кажется, с нами уже случилось всё самое кошмарное и страшное, что только могло произойти.

- А ты хочешь сказать, что позвонила мне специально для того, чтобы пожелать доброго утра?

- Не паясничай, Данька. Тебе это не идёт. А звоню я вот по какому поводу. Только что я ходила за покупками в магазин, отсутствовала где-то около часа, вернулась - смотрю: в почтовом ящике что-то лежит. Открыла, а там конверт, не запечатанный. Большой такой, со штампами. Я посмотрела, в нём бумаги. Вернее, ксерокопии бумаг. И бумага эта ни что иное, как официальное свидетельство историко-архивного института, сделанное по индивидуальному заказу, в котором расчерчено и расписано генеалогическое дерево нашей фамилии, и фамилии мамы, с подробнейшей поадресной справкой о живых в настоящее время родственниках.

- Что за бред? - не сразу понял я. - Откуда такая справка? Это какая-то провокация, бред собачий. Выброси немедленно, если у тебя найдут такую бумагу - тебя затаскают...

- Это тебя затаскают, Даня. Ты меня не дослушал, наберись, пожалуйста, терпения. Там была приложена ксерокопия счёта за проделанную институтом работу по нахождению, проверке, обработке и классификации данных.

- Алёна, это чистейшей воды провокация. Это самая настоящая грязная подделка и явная подставка. Выброси немедленно эти бумаги. Немедленно!

- Подожди, Денис. Подожди. Я понимаю тебя, потому что я сама сначала тоже точно так и подумала, не стала сразу звонить тебе, а позвонила в этот самый историко-архивный институт. Я сказала им, что получила такой-то отчёт, но я не заказывала, и хотела бы выяснить, не розыгрыш ли это, и как быть с оплатой. И знаешь что мне ответили, когда всё проверили?