Тайна Запада: Атлантида - Европа - Дмитрий Мережковский

Кто эти безымянные, безродные, безвидные; откуда и зачем пришли, — люди уже не помнят или еще не знают, но твердо знают и помнят, что их Три, и что эти Три — Один.

Поздние, должно быть, орфические, имена их: Аксиер, Аксиокерса, Аксиокерс, Axieros, Axiokersa, Axiokersos; в трех именах — одно, потому что сами они — Три Один. Аксиер — Деметра, Аксиокерса — Персефона, Аксиокерс — Аид-Дионис. Значит, и здесь Елевзинская троица, явная: Мать, Дочь и Сын (Schol. ad. Apollon. Rhod., Argonaut., I, v. 917. — Rubensohn, 128). Так, по одному толкованию, а по другому: Аксиер — Дий, Аксиокерса — Деметра и Аксиокерс — Дионис: Отец, Мать и Сын, — Елевзинская троица, тайная. «Первый, старший (Кабир, Великий бог), есть Отец, а второй, младший — Сын» (Schol. ad. Apoll. Rhod., I, v. 917. — Friedrich, 42); значит, средний, — Мать. В Самофракийской гавани, изваяния двух совершенно нагих, как Адам в Раю, молящихся с воздетыми к небу руками, итифаллических Кабира — Отца и Сына, — первые встречали входящих в гавань пловцов.

Мраморный герм Скопаса в Ватиканском музее изображает трех Кабиров в трехгранном столпе, по одному — на каждой грани: Муж нагой, бородатый, итифаллический (со знаком страстного мужского пола), в длинной ризе Жена, и Отрок, тоже нагой, но с полом бесстрастным; а в подножных пещерках — три изваяньица малых: Митра-Гелиос, Афродита-Урания и Эрос-Дионис, — Отец, Мать и Сын. Более простого и наглядного образа Троицы нельзя себе и представить, чем эти три человеческих тела, обращенных лицами наружу, в три стороны, а внутри сросшихся, подобно телам близнецов, — как бы единый белый луч солнца, дробящийся в трех гранях алмазной призмы на три луча.

По другому толкованию, три Кабира — три Кибелы Матери, или Три Дия Отца, или три Сына Диониса; и еще по-другому: тройня Братьев Близнецов — Большой, Меньшой и Средний; и еще по-другому: три Мужеженщины, крылатых, как наши ангелы. Но всех сочетаний не перечтешь: каждый в каждого переливается, все же трое остаются неразделенными и неслиянными; тот же белый луч в той же грани алмаза, смотря по тому, кто откуда глядит, искрится всеми цветами радуги.

Так же и здесь, как в Елевзинской троице, рядом с тремя — четвертый или «второй-третий» (в нашей земной арифметике для этого нет числа), как будто ненужный, нелепый, все нарушающий, а в действительности, самый нужный, понятный и завершающий все, — вдруг зазеленевшая почка на голом зимнем стволе, — начало новой Троицы, — светлая тень стоящего рядом, но еще невидимого, призрачно-прозрачного тела, — четвертый Кабир, Кадмил, Kadmilos, Дитя, Pias; тот же елевзинский Иакх — Клик, Зов, Глас: «Приготовьте путь Господу!» (Schol. ad. Apoll. Rhod. I, v. 917. — Rubensohn, 128. — Friedrich, 84)

Точно здесь, в Самофракии, подслушана — за сколько веков до Христа, — Евхаристическая молитва Двенадцати Апостолов, где Христос именуется этим же, необычно для нас, кажется, больше нигде и никогда не встречающимся, именем — Дитя, Pias. Так, на всемирном и простонародном, эллинистическом языке, koinê, на котором написаны книги Нового Завета, господа кликали маленьких слуг-рабов (Rouffiac, La personne de Jesus, 4). Точно Сам Господь не побрезгал слить Свое прославленное Тело-Солнце с этою смиреннейшей тенью; Сам пожелал назваться этим смиреннейшим человеческим именем: «Дитя-Раб».

Здесь всего удивительнее то, что люди сами не знают, что делают, молясь этим Трем, Неизвестным, и Четвертому, Неизвестнейшему; но молятся именно так, как надо, — просто молятся Простым; как в мудрой сказке Толстого — три старца: «Трое Вас — трое нас; помилуй нас!» Или еще проще, — как будто нелепо: «Трое-четверо Вас — трое-четверо нас; помилуй нас!»

И молитва исполнилась: сами спаслись, и мир спасли. Если б не молились так, то, может быть, наша вторая Атлантида — Европа — давно погибла бы, так же как первая.

Ап. Павел, посетивший Самофракию на пути из Троады в Македонию, вслушавшись в шепот здешних молитв, может быть, понял бы, почему Израиль спасение отверг, а язычники — приняли (Деян. 16, 9 — 11). Может быть, и отцы Никейского собора, где исповедан был догмат Пресвятой Троицы, плывя на кораблях мимо Священного Острова и узнав, Кому поклоняются там, поняли бы многое. Кажется, если бы древние, за тысячу лет до Никейского символа, чудом узнали его и хотели приготовить к нему человечество, то не могли бы это лучше сделать, чем в Самофракийских таинствах.

Жертва Сына в Троице, — таков смысл этих таинств. Но слишком скудны и неточны, кажется, потому, что, из страха «бесовских» подобий, нарочно искажены, два наших единственных письменных, об этом свидетельства у христианских писателей, Фирмика Матерна и Климента Александрийского.

Вот первое: «В таинствах Корибантов (Кабиров) почитается братоубийство, parricidium colitur, ибо один из трех братьев убит двумя и, дабы скрыть улики злодейства, похоронен под корнями Олимпа… Это и есть тот Кабир, коему некогда молились фессалоникийцы, воздевая кровавые длани к кровавому» (Firmic. Matern., de errore profan. relig., p. 23. — Fr. Lenormant, 770).

Вот второе свидетельство Климента: «Их (Корибантов) было три брата; двое убили одного и, увенчав его царским венцом, облекши ему голову в пурпур, phoinikidi, перенесли на бронзовом щите к подножью Олимпа, чтобы там похоронить… Если же тех Корибантов назовешь Кабирами, то будешь иметь Кабировы таинства; но эти уже не голову его, а стыд, aidoion, полагают в кошницу, kystos… отвозят его в Тиррению (Этрурию), странного товара купцы, и научают тирренцев поклоняться стыду в кошнице… Иные же, не без причины, Кабира Диониса сего, оскопленного, называют и Аттисом» (Clement Alex., Protrept., p. 12. — Euseb., Praeparat. evangel., II, 3. — Gerhard, 335. — Fr. Lenormant, 770).

Если в языческом догмате о боге Брате, приносимом в жертву Братьями, видят христиане «братоубийство», то ведь и в христианском догмате о Сыне, приносимом в жертву Отцом, могли бы увидеть язычники «сыноубийство».

Ненависти крайнее насилье — убийство; крайняя свобода любви — жертва. Что же здесь, в Самофракийском догмате, убийство или жертва?

Liber Pater, «Свободный Отец», — древнеиталийское имя Вакха-Диониса, так же как греческое — Lyseus, Eleuthereus, «Освободитель» (С. Lanzani, religione Dionisiaca, 1923, p. 163, 160), лучше всего выражает глубокое, жертвенное существо этого бога: «Он истязуем был, но страдал добровольно» (Ис. 52, 7). Сам, свободно, чтобы и других освободить, сделался жертвою. Liber Pater, — имя и бога Митры с виноградною гроздью в руке, подобно Дионису (Fr. Cumont, Texstès et monuments figures relatifs aux Mystères de Mithra 1899, I, p. 147, 251). Жертвенный бык — образ обоих богов одинаково. Если так, что Митра, заколая Тельца, себя самого приносит в жертву (Lanzani, 165). В изображении на Клузийской (Clusium) могильной урне один из двух нападающих, вооруженных людей поражает Митру мечом, так же как два старших Кабира — младшего (Cumont, I, 330. — Lanzani, 161).

Вспомним Озириса в Книге Мертвых: «Он знает день, когда его не будет»; вспомним Таммуза:

Нисхожу я стезей сокровенной,Путем без возврата,В глубины подземные.

Вспомним вавилонский миф у Бероза: «Видя, что земля плодородна и необитаема, Бэл отрубил себе голову, и прочие боги, смесив текущую кровь с землею, вылепили из нее человеков; потому-то и обладают они разумом и естеству богов причастны» (Berossi, fragm. aр. Damasc., de prim. prinicp., с. 125). Вспомним шумерийскую клинопись:

Открывает уста свои Эа,Великим богам говорит:«Бога должно заклать…С божеской плотью и кровьюМами глину смесить»,

чтобы создать людей (Cuneif. Texts from Babyl. Tabl. in British Museum, VI, 5).

Кажется, ясно: жертва всех этих страдающих богов, а значит, и Кабиров, есть вольная жертва любви. Но, может быть, это ясно только для нас, после Жертвы Голгофской, а до нее смутно, как во сне или в воспоминании, предчувствии. Так иногда мы стараемся вспомнить забытое слово, точно голыми руками ловим скользкую рыбу в темной воде; чем нужнее, тем труднее вспомнить, тем усилье мучительней, и, если бы от этого зависело наше вечное спасение — спасение мира, какая была бы мука! Так именно мучаются древние.

Люди памяти крепчайшей, не хуже египтян, этруски, сохранили от глубочайшей, крито-пелазгийской древности и донесли до сравнительно поздних веков римской республики миф о Кабирах, может быть, не заимствовав его с Востока, из Самофракии, а перехватив на пути с Запада, с более далекого и священного Острова.

Божеская тройня близнецов — три мужских головы, изваянных на городских воротах, — встречает путников, первая, здесь в Этрурии, так же как изваяния двух Кабиров в Самофракийской гавани встречают пловцов (Gerhard, 298). Трое на земле — Трое на небе, как это видно в резьбе одной этрусской гэммы, где три человеческих образа являются в созвездьях Зодиака (Gerhard, 335). Кто же эти Трое на небе, если не три лица Троицы? В ней-то и совершается изображенное в резьбе двух этрусских бронзовых зеркал заклание Сына Жертвы: два старших Кабира, с бородами и крыльями, с головной повязкой самофракийских жрецов (phoinikis, «пурпур», тот самый, в который облечется голова убитого), охватив младшего Кабира, юношу безбородого и бескрылого, должно быть, смертного, готовятся заклать его, как жертву. Так, на одном из двух зеркал, а на другом: Гермес волшебным жезлом воскрешает убитого. Если он — третье лицо Самофракийской троицы — Аксиокерс-Дионис, а Гермес, в ней же, — двойник третьего лица, Кадмил, Дитя, — Дионис-Иакх Елевзинской троицы, то, значит, умерший бог сам себя воскрешает: вольно отдал жизнь — умер, вольно принял — воскрес. Тут же присутствуют двое братьев-убийц, в виде сатиров с хвостами; рядом написаны их имена: Kasturu и Puluctu, Кастор и Поллукс, близнецы Диоскуры, Dioskouroi, «Божьи-дети»; имя же убитого — Chaluchasu, от греческого kalchê, род пурпурного цветка, а также пурпур головной повязки самофракийских жрецов (Lenormant, Cabiri, 771. — Gerhard, 14, 415).