Опер Крюк. Вор вне закона - Константин Алов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Один я не справлюсь, — захныкал генерал.
— Есть у меня для тебя помощник, — с гордостью сообщил Седой. — Матерый опричник, из тюремных палачей. Кличка — Канарис. У него на службе были неприятности, пришлось уволиться. Возьмешь его к себе замом. А как дела с ворами?
Из глубокого кресла приподнялся Фома.
— Колю Старого и Коркию убрали. Лях выходит завтра. Уже сегодня. Пока живой.
— Да, недоработали, — грустно вздохнул Седой. — Да и с остальным ворьем пора кончать. Не ссы, Фома, к тебе это не относится. Но теперь я сам лично займусь этим дельцем. У меня для этого есть квалифицированные специалисты. Вы их видели, они сейчас работают в котельной.
В подвале двое палачей заканчивали работу. Оба тела убитых уже горели в топке печи. Тот, что пониже, тронул высокого за плечо.
— Э, подожди, Квали. Зачем ментовской клифт жечь? Он мне пригодится. Давно разгоном не занимался.
Брезгливо, двумя грязными пальцами, он взял засаленный милицейский китель майора и внимательно его осмотрел.
— Он же в крови.
— Ерунда, совсем немножко капнуло. Этот лапсердак и без того весь в пятнах как камуфляж. Пятном больше, пятном меньше — никто не заметит.
* * *
Тюремная дверь распахнулась без скрежета и шума и Лях вышел на волю. Пели птицы, сияло солнце, по всенародно известной улице Матросская Тишина шли счастливые прохожие. Ляху вдруг жутко захотелось мороженого. Фруктового, за семь копеек. Сколько оно стоило теперь, он мог только гадать.
У ворот тюрьмы Ляха ждал Писарь. Он прохаживался взад-вперед возле белой иномарки. Какой именно, Лях не понял, так как совершенно в них не разбирался. Он быстро двинулся навстречу другу и наставнику.
— Такая честь, сам Писарь встречает!
Они обнялись. Писарь опирался на массивную тяжелую трость. Протянул ее Ляху.
— Это тебе сувенир. Узнал? Тросточка Лорда. Медведь прислал, просил передать.
Старый вор был так рад, что даже прослезился, но тут же заспешил.
— Извини, встреча будет скромная, без эскорта. Все давно на кладбище собрались, только нас ждут, — объяснил он. — Мы сегодня Пашу Яхонта хороним. Тебе не говорили, чтобы не расстраивать. Давай, Вальтер, гони, — велел он шоферу.
Руль у машины был справа, что Лях по незнанию расценил как редкое достоинство. Водила, молодой парень, но, судя по наколкам и доверию старого вора, уже сумевший попасть в авторитет, рванул с места. Мимо одноименного с тюрьмой дурдома они выскочили на Стромынку, а там свернули на набережную Яузы и погнали по ее изгибам.
Едва их машина скрылась за углом дома, к тюрьме подкатила черная "волга". Из машины выскочил человек в засаленной милицейской форме с погонами майора и бросился к дверям, из которых совсем недавно вышел Лях. Он вернулся почти сразу. Сунулся в настежь распахнутую из-за жары дверь машины и сообщил:
— Упустили. Пятнадцать минут назад вышел, сука!
Из салона "волги" донесся хриплый голос с кавказским акцентом.
— Мимо нас ни один ышак не проезжала, значит они вперед поехали. Садысь, сейчас дагоным.
— Кого? — рассердился человек в милицейской форме. — Ты хоть видел, на чем они укатили? Нет? И я не видел. А куда? Они могли на набережную выскочить, а могли по Стромынке двинуть, в центр или в Черкизово. А может он, в Сокольники, гад, рвется? Там есть где спрятаться…
— Ты мнэ кыно про Гылэба Жыглова нэ рассказывай! — оборвал его напарник. — Я зынаю, гыдэ его ыскат. На кыладбыще паэхали.
Человек в милицейской форме выругался, забрался в салон и черная "волга", развернувшись, понеслась по пустой в это время улице Матросская Тишина. Когда буквально через минуту черная "волга" выруливала с Большого Матросского на набережную Яузы, мимо нее в потоке машин пронесся белый "ниссан" с правым рулем. Но ни человек в милицейской форме, ни его кавказский напарник не догадались приглядеться к его пассажирам за тонированным стеклом. В противном случае история Ляха могла бы на этом закончиться.
* * *
В машине Лях не успел толком поговорить с Писарем. Узнал только, что Паша Яхонт был найден мертвым возле подъезда своего дома. На голове у него остался след от сильного удара. Но был ли этот удар нанесен убийцей или оказался результатом падения, осталось загадкой. Официальной же причиной смерти старого вора признали инсульт. Сначала умер, потом ударился головой. И никак не наоборот. В милиции не собирались вешать на себя сомнительное убийство. Судебная медицина не возражала.
Рассказав об этом, Писарь надолго замолчал. Ляху тоже не хотелось ничего говорить. Вальтер, казалось, был целиком занят дорогой. Наконец Писарь произнес:
— Знаешь, Лях, я все-таки уверен, что Пашу убили.
— Кто? — Лях знал, что на этот вопрос Писарь ему не ответит. И не ошибся.
— Не знаю, — буркнул тот. — Сам оглядишься, может разберешься. Я для всего этого бардака слишком стар.
— В чем я должен разобраться? — не отставал Лях.
Писарь устало провел ладонью по лицу, словно стирая с него гнетущий груз забот.
— Старый я стал, — повторил он. — Не поспеваю за событиями. На тебя вся надежда.
— Я на воле давно не был, — возразил Лях. — В нынешних делах плохо разбираюсь.
— Ты закон зоны знаешь — не верь, не бойся, не проси. Его и держись.
— Так то на зоне…
— А сейчас и на воле как на зоне, — вздохнул Писарь. — В Кремле и в думе по фене ботают, на законы кладут с прибором. Выступал тут один по телевизору, из тех, кто нам президентов делает. "Живем, — говорит, — не по закону, а по понятиям". Да только туфта это. Не по понятиям мы живем, а по беспределу. Вся страна — один сплошной голимый беспредел. А предъяву сделать некому. Мало нас, и сила не за нами. Жмут, суки. Щемят честных людей. И миром с ними не договоришься. Драться приходится.
Лях покачал головой.
— Ты же знаешь, Писарь, я не по этой части. В армии не служил, воевать не обучен. И крови не люблю.
— Зато спортом занимался. А сейчас половина отморозков — спортсмены. Тебе их легче понять.
— Зачем? У меня свое дело. Я их не трогаю, они меня не тронут.
— Тронут, Лях. Обязательно тронут. Это я тебе обещаю. Никуда ты не денешься, так, видно, карта легла. Война у нас со спортсменами. Они все молодые, отмороженные. У них девиз — "жить насрать" — и глаза завидущие. Вот и лезут во все щели, навроде монголо-татарского нашествия. На зонах, конечно, наш верх — был, есть и будет. А на воле
