Три мушкетёра - Александр Дюма

— Что, сударь, мы проездим всю ночь? — спросил он.

— Нет, Планше, потому что ты уже приехал.

— Как это — я приехал? А вы, сударь?

— А я пройду ещё несколько шагов.

— И оставите меня здесь одного?

— Ты трусишь, Планше?

— Нет, сударь, но только я хочу заметить вам, что ночь будет очень прохладная, что холод вызывает ревматизм и что слуга, который болен ревматизмом, плохой помощник, особенно для такого проворного господина, как вы.

— Ну хорошо, Планше, если тебе станет холодно, зайди в один из тех кабачков, что виднеются вон там, и жди меня у дверей завтра, в шесть часов утра.

— Сударь, я почтительнейше проел и пропил экю, который вы мне дали сегодня утром, так что у меня нет в кармане ни гроша на тот случай, если я замёрзну.

— Вот тебе полпистоля. До завтра.

Д'Артаньян сошёл с лошади, бросил поводья Планше и быстро удалился, закутавшись в плащ.

— Господи, до чего мне холодно! — вскричал Планше, как только его хозяин скрылся из виду.

И, торопясь согреться, он немедленно постучался у дверей одного домика, украшенного всеми внешними признаками пригородного кабачка.

Между тем д'Артаньян, свернувший на узкую просёлочную дорогу, продолжал свой путь и пришёл в Сен-Клу; здесь, однако, он не пошёл по главной улице, а обогнул замок, добрался до маленького уединённого переулка и вскоре оказался перед указанным в письме павильоном. Павильон стоял в очень глухом месте. На одной стороне переулка возвышалась высокая стена, возле которой и находился павильон, а на другой стороне плетень защищал от прохожих маленький садик, в глубине которого виднелась бедная хижина.

Д'Артаньян явился на место свидания и, так как ему не было сказано, чтобы он возвестил о своём присутствии каким-либо знаком, стал ждать.

Царила полная тишина — можно было подумать, что находишься в ста лье от столицы. Осмотревшись по сторонам, д'Артаньян прислонился к плетню. За этим плетнём, садом, за этой хижиной густой туман окутывал своими складками необъятное пространство, где спал Париж, пустой, зияющий Париж — бездна, в которой блестело несколько светлых точек, угрюмых звёзд этого ада.

Но для д'Артаньяна всё видимое облекалось в привлекательную форму, все мысли улыбались, всякий мрак был прозрачен: скоро должен был наступить час свидания.

И действительно, через несколько мгновений колокол на башне Сен-Клу уронил из своей широкой ревущей пасти десять медленных ударов.

Что-то зловещее было в этом бронзовом голосе, глухо стенавшем среди ночи.

Но каждый из этих ударов — ведь каждый из них был частицей долгожданного часа — гармонично отзывался в сердце молодого человека.

Глаза его были устремлены на маленький павильон у стены, все окна которого были закрыты ставнями, кроме одного, во втором этаже.

Из этого окна лился мягкий свет, серебривший трепещущую листву нескольких лип, разросшихся купою за пределами ограды. Было ясно, что за этим маленьким окошком, освещённым так уютно, его ждала хорошенькая г-жа Бонасье.

Убаюканный этой сладостной мыслью, д'Артаньян ждал с полчаса без малейшего нетерпения, устремив взор на прелестное миниатюрное жилище; часть потолка с золочёным карнизом была видна извне и говорила об изяществе остального убранства павильона.

Колокол на башне Сен-Клу пробил половину одиннадцатого.

На этот раз д'Артаньян почувствовал, что по жилам его пробежала какая-то дрожь, объяснить которую не смог бы он сам. Быть может, впрочем, он начинал зябнуть и ощущение чисто физическое принял за нравственное.

Потом ему пришла мысль, что он ошибся, читая записку, и что свидание было назначено лишь на одиннадцать часов.

Он приблизился к окну, встал в полосу света, вынул из кармана письмо и перечёл его; нет, он не ошибся: свидание действительно было назначено на десять часов.

Он возвратился на прежнее место; тишина и уединение начали внушать ему некоторую тревогу.

Пробило одиннадцать часов.

Д'Артаньян начал опасаться: уж и в самом деле не случилось ли с г-жой Бонасье что-нибудь недоброе?

Он три раза хлопнул в ладоши — обычный сигнал влюблённых; однако никто не ответил ему, даже эхо.

Тогда, не без некоторой досады, он подумал, что, быть может, ожидая его, молодая женщина заснула.

Он подошёл к стене и попробовал было влезть на неё, но стена была заново оштукатурена, и д'Артаньян только напрасно обломал ногти.

В эту минуту он обратил внимание на деревья, листва которых была по-прежнему посеребрена светом, и, так как одно из них выступало над дорогой, он решил, что, забравшись на сук, он сможет заглянуть в глубь павильона.

Влезть на дерево было нетрудно. К тому же д'Артаньяну было только двадцать лет, и, следовательно, он не успел ещё забыть свои мальчишеские упражнения. В один миг он очутился среди ветвей, и сквозь прозрачные стёкла его взгляд проник внутрь комнаты.

Страшное зрелище предстало взору д'Артаньяна, и мороз пробежал у него по коже. Этот мягкий свет, эта уютная лампа озаряла картину ужасающего разгрома: одно из оконных стёкол было разбито, дверь в комнату была выломана, и створки её висели на петлях; стол, на котором, по-видимому, приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый, на полу; осколки бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете; всё в этой комнате свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе; д'Артаньяну показалось даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках.

С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю; ему хотелось взглянуть, нет ли на улице ещё каких-либо знаков насилия.

Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия. И тогда д'Артаньян заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, ибо до сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру: на земле, утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног и лошадиных копыт. Кроме того, колёса экипажа, по-видимому прибывшего из Парижа, проделали в мягкой почве глубокую колею, которая доходила до павильона и снова поворачивала в сторону Парижа.

Наконец д'Артаньян, продолжавший свои исследования, нашёл у стены разорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не коснулась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То была одна из тех надушённых перчаток, какие любовники столь охотно срывают с хорошенькой ручки.

По мере того как д'Артаньян продолжал свой осмотр, холодный пот всё обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в ужасной тревоге, дыхание учащалось; однако для собственного успокоения он говорил себе, что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения к г-же Бонасье, что молодая женщина назначила ему свидание возле этого павильона, а не внутри его, что её могли задержать в Париже её обязанности, а быть может, и ревность мужа.