Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Но эта нежная, дружеская приветливость, казалось, привела его в еще большее замешательство. И он с облегчением вздохнул, когда чей-то голос крикнул: «Задний ход!» Жак быстро повернулся и дал свисток, а кочегар знаком предложил молодой женщине отойти в сторону.

— В три часа!

— Да, в три часа!

Паровоз тронулся, и Северина покинула уже опустевшую платформу. Свернув на Амстердамскую улицу, она собралась было раскрыть зонтик, но с удовольствием заметила, что дождь прекратился. Дойдя до Гаврской площади, она с минуту поколебалась, но потом решила, что лучше всего сначала позавтракать. Было двадцать пять минут двенадцатого; Северина вошла в дешевый ресторанчик на углу улицы Сен-Лазар, заказала себе глазунью и котлету. Ела она медленно, она опять вся была во власти мыслей, неотступно преследовавших ее вот уже несколько недель, и на ее бледном, смятенном лице больше не играла обычная мягкая, чарующая улыбка.

Накануне, через два дня после допроса в Руане, Рубо счел, что ждать долее опасно, и решил отправить жену в столицу, к г-ну Ками-Ламотту, — но не в министерство, а домой: тот занимал особняк на улице Роше по соседству с особняком Гранморена. Северина знала, что застанет его там в час дня, и потому не спешила, она обдумывала, что скажет секретарю министра, и старалась заранее угадать, что он ей ответит, чтобы не смешаться в его присутствии. Еще одно тревожное обстоятельство заставило ее накануне ускорить отъезд: из разговоров, ходивших на станции, супруги узнали, что г-жа Лебле и Филомена повсюду болтают, будто Компания решила уволить Рубо, считая, что он скомпрометирован; хуже всего было то, что когда Рубо прямо спросил об этом г-на Дабади, тот не стал его разуверять, и это свидетельствовало о том, что слух имеет под собою основание. Вот почему Северине следовало немедленно отправиться в Париж, чтобы защитить интересы мужа и, главное, добиться у влиятельного лица такого же покровительства, какое ей прежде оказывал Гранморен.

Но за просьбой о покровительстве, которая должна была объяснить Ками-Ламотту причину ее визита, стоял более повелительный мотив — жгучая, неодолимая потребность узнать, потребность, толкающая преступника в руки правосудия, ибо неизвестность для него еще невыносимее. Неизвестность буквально убивала Рубо и его жену; с той минуты, когда Жак сообщил им, что следователь подозревает наличие соучастника преступления, они решили, что изобличены. Их обуревали самые тягостные предположения: должно быть, письмо обнаружено, и истинный ход событий восстановлен! Каждый час они ждали обыска, ареста, и пытка эта была до того нестерпима, самые пустяковые факты казались им столь угрожающими, что они в конце концов стали предпочитать катастрофу этой постоянной тревоге. Все, что угодно, лишь бы не терзаться больше!

Северина справилась наконец с котлетой; она настолько ушла в свои мысли, что, внезапно вернувшись к действительности, удивилась, почему она тут, в ресторане. Все ей казалось невкусным, кусок застревал в горле, она даже не могла заставить себя выпить кофе. Как ни старалась Северина есть медленно, но когда она вышла из ресторана, было всего четверть первого. Еще сорок пять минут! Как убить это время? Она ведь так обожала Париж, так любила бродить по его улицам в тех редких случаях, когда ей доводилось там бывать, и вот теперь она чувствовала себя тут потерянной, напуганной, ей не терпелось со всем покончить, укрыться от взглядов людей. Тротуары уже подсыхали, теплый ветер разгонял последние тучи. Она прошла улицу Тронше и очутилась на цветочном базаре возле церкви св. Магдалины, одном из мартовских базаров, цветущих примулами и азалиями в блеклые дни уходящей зимы. Полчаса провела она здесь среди ароматов ранней весны, она вновь оказалась во власти тревожных мыслей и думала о Жаке, как о враге, которого ей надо обезоружить. Северине чудилось, будто она уже побывала в особняке на улице Роше, что там все обошлось и теперь остается только одно — принудить к молчанию молодого машиниста; то было нелегким делом, и она просто терялась, в голове у нее возникали самые романтичные планы. Но они не утомляли, не путали ее, а как-то сладостно убаюкивали. Потом она внезапно увидела часы на каком-то павильоне: десять минут второго! Тревожная действительность опять настигла ее — ведь она еще нигде не была! И Северина поспешно направилась к улице Роше.

Особняк Ками-Ламотта стоял на углу улицы Роше и улицы Напль, и Северине пришлось пройти мимо дома Гранморена — безмолвного, пустого, с опущенными жалюзи. Она подняла глаза и ускорила шаг. Воспоминание о последнем визите к старику возникло в ее памяти, и большой дом показался ей особенно грозным. Немного отойдя, Северина безотчетно обернулась и посмотрела назад, как человек, которого преследует гул толпы; и тут она увидела на противоположном тротуаре судебного следователя из Руана, г-на Денизе, который шел по той же улице. Она оторопела. Заметил ли он, как она окинула взглядом дом? Но он шел совершенно спокойно, она позволила ему обогнать себя и пошла позади в полном смятении. И вдруг сердце у нее вновь упало: она увидела, что Денизе остановился на углу улицы Напль и позвонил у двери Ками-Ламотта.

Северину обуял страх. Теперь она не решится сюда войти, никогда! Она круто повернула, прошла по Эдинбургской улице, спустилась до самого Европейского моста. Только здесь она почувствовала себя вне опасности. И не зная, куда идти, что делать, она застыла в растерянности, опершись на перила моста и глядя в просвет между металлическими фермами на огромную территорию станции, где беспрестанно сновали поезда. Не отрывая от них испуганных глаз, Северина думала о том, что следователь, конечно же, прибыл в Париж по их делу, что Ками-Ламотт и Денизе беседуют о ней и что в эту самую минуту решается ее судьба. И тогда, охваченная отчаянием, она почувствовала мучительное желание тотчас же кинуться под поезд, лишь бы не возвращаться на улицу Роше. В этот миг она увидела, как от крытой платформы главного пути отошел состав, он приблизился и прошел под мостом, обдав ее лицо клубами теплого белого пара.

И тут Северина с такой силой почувствовала, какой глупой и бессмысленной будет выглядеть ее поездка в Париж и какая ужасная тревога поселится в ее душе, если у нее не хватит воли все разузнать, что она дала себе пять минут, дабы обрести мужество. Паровозы свистели, она наблюдала за одним из них, маленьким паровиком, отвозившим на другой путь пригородный поезд; потом посмотрела налево и различила под самой крышей дома, стоявшего в Амстердамском тупике, позади товарной станции, окошко тетушки Виктории, то самое окошко, возле которого она стояла с мужем перед отвратительной сценой, ставшей источником их несчастья. Это напомнило ей о грозящей опасности и причинило такую острую боль, что она внезапно почувствовала готовность пойти на все, только бы положить конец своим мукам. Звуки рожков и раскатистый грохот оглушали ее, густые клубы дыма заволакивали горизонт и медленно расходились по огромному ясному небосводу столицы. И она вновь направилась к улице Роше, как человек, решивший покончить счеты с жизнью, она все ускоряла шаги, охваченная внезапным страхом, что уже никого там не застанет.

Едва Северина дотронулась до дверного колокольчика, как ледяная волна ужаса окатила ее. Но лакей уже усаживал ее в приемной, предварительно осведомившись об имени. Сквозь чуть приоткрытую дверь она отчетливо различала голоса двух оживленно беседовавших людей. Потом вновь воцарилось молчание — глубокое, полное. Теперь она слышала только, как гулко стучит кровь в ее висках, она говорила себе, что следователь все еще совещается с Ками-Ламоттом и ее, без сомнения, заставят долго ожидать; и ожидание было для нее невыносимо. Поэтому она была захвачена врасплох, когда лакей назвал ее имя и провел в кабинет. Разумеется, следователь не ушел. Она догадывалась, что он тут, близко, притаился за какой-то дверью.

То был просторный рабочий кабинет с мебелью черного дерева, с пушистым ковром на полу и тяжелыми портьерами; ни один звук не проникал снаружи в эту суровую, отгороженную от мира комнату. Однако тут были цветы — бледные розы в бронзовой вазе. И в этом таилось очарование, оно говорило о том, что за внешней суровостью здесь живет вкус к радостям жизни. Хозяин дома стоял посреди кабинета в застегнутом на все пуговицы сюртуке; у него было суровое тонкое лицо, обрамленное уже начинавшими седеть бакенбардами; все еще стройный, он сохранил элегантность былого щеголя, и за подчеркнутой сдержанностью его манер ощущалась привычная любезность благовоспитанного человека. В полумраке комнаты он выглядел необыкновенно внушительным.

Едва Северина вошла, на нее пахнуло теплым застоявшимся воздухом; она видела только Ками-Ламотта, пристально смотревшего на нее. Он не пригласил ее сесть и намеренно хранил молчание, ожидая, пока она объяснит цель своего визита. Молчание затянулось, но тут, в результате крайнего напряжения, Северина, почуяв опасность, внезапно овладела собой, сделалась очень спокойной и осмотрительной.