ДНЕВНИКИ - Александр Шмеман

Француз постепенно, медленно открыл, что сыр, запиваемый красным вином, – вкусно. И, открыв, ест сыр, запивая вином, и наслаждается. Тут – никакого обряда, а сама "правда жизни". Американец едет во Францию, "узнает", что французы едят сыр с красным вином, и по возвращении в Америку устанавливает новый обряд : "wine and cheese party"1 . И в этом вся – огромная! – разница. Но француз, которому – вкусно, делает это совершенно так же, как делал это его предок при Людовиках, ибо тогда было вкусно и теперь – вкусно. А американец, потому что ищет он не вкуса, а исполняет обряд, обязательно введет в этот обряд какую-нибудь новизну: положит на сыр кусок груши или изюм или еще что-нибудь. Почему? Потому что обряд требует постоянного обновления, потому что и сыр с вином он привез в Америку как свидетельство о том, что все все время в жизни улучшается. "То же самое", предлагаемое всегда как "новое" и "улучшенное", удовлетворяет его потребности не встретиться с самой тайной жизни…

Странно, но так: американская цивилизация, американская жизнь насквозь религиозны, но только это совсем не post-Christian world2 , как они любят говорить, а, в очень глубоком смысле, pre-Christian world3 , то есть мир, не освобожденный от природной "сакральности" (противоположной христианскому "сакраментализму"). Ибо сакральность – это совсем не ощущение божественности мира, а наоборот – его демоничности , не радости, а страха, не приятия, а бегства. Это система "табу", при помощи которой человек полагает между собой и жизнью (и это значит – между собой и своей "тайной") некую непроницаемую преграду, фильтр, фильтрующий жизнь и не допускающий "тайну". И в этом смысле – пуританское прошлое Америки и ее антипуританское настоящее на глубине – явления того же порядка. Отвержение, снятие одного "табу" есть всего лишь замена его другим "табу".

Перечитал за эти два-три дня два толщенных топа Paul Leautaud (Journal Litteraire, X, XI)4. И вот мне кажется, что этого "воинствующего" (на словах) атеиста Бог, так сказать, не может не любить. Именно за правдивость, за беспощадность в изображении, пересказе самого себя, за "смирение" без какого бы то ни было знания о нем… Не знаю, не знаю: слова все эти как-то не подходят, однако я читаю Леото всегда именно с духовной пользой, с какой, увы, почти никогда не читаю так называемой "духовной литературы". Он обличает во мне всякую духовную дешевку, ненужное возбуждение, пристрастие к красивым словам, как-то внутренне освобождает. И 18 томов дневника этого человека без биографии оказываются нужнее, чем все рассказы о ростах, кризисах, распутьях, озарениях…

1 прием, где подаются сыр и вино (англ.).

2 мир после христианства (англ.).

3 мир до христианства (англ.).

4 Поля Леото (Литературный дневник, X, XI) (фр.).

Среда, 4 февраля 1976

Книга Богдана Худоба "Of Light…"1 . Беспорядочная, но интересная: о времени . Мне очень близко его основное утверждение о времени как о "модусе" человеческого восхождения к Богу. Лишний пример того, как книги приходят "вовремя". Эта, например, стояла у меня на столе целый год.

Вчера – весь день дома и, так как все думают, что я в Колорадо, без телефонных звонков. Блаженство. Я думаю, что, если бы я имел два таких дня в неделю, моя жизнь была бы совсем другой, не "раздробленной".

Попытки писать главу о Символе веры в "Литургии". Всегда то же самое: сначала – до того, что начал писать, кажется, что уж этот параграф – пустяки. Затем начинаешь писать – почти сразу же чувствуешь – не то, тупик. Бросаешь, думая, что "не в настроении". Однако скоро ясным становится, что и тупик был нужен, ибо он развенчивает первоначальную ошибку – чувство "пустяка" – и ставит настоящий вопрос: что такое единство веры ? Дойдя до этого, уже знаешь, что нужно начинать сначала , то есть удивиться этому как бы самоочевидному понятию, открыть его для себя заново. И пустяковая глава превращается в многонедельное мучение: вынашивание, раздумье, беременность, роды…

Понедельник, 9 февраля 1976

Читая Леото, я вдруг понял, что – помимо всего прочего или, может быть, до всего прочего – правдивость его и укоренена, и выражается в языке. Он – последний французский писатель, болезненно чувствовавший фальшь и ложь того языка, что постепенно изнутри разлагал французский язык, соотношение в нем слова, предложения со смыслом, торжество в нем исподволь отвлеченности, "идеологизма". Он пишет "les jeunes"2 в кавычках, потому что это слово стало означать что-то новое, какую-то собирательную "молодежь", что-то – и в этом все дело – чего в действительности нет. "Non, vraiment, – пишет он, – la langue francaise, c'est ne pas cela. Tout peut s'exprimer clairement, et ne pas savoir etre clair est une inferiorite ou s'appliquer a ne pas l'etre ou s'en faire un merite, est pure sottise…"3 (XII, 86). Однако так теперь пишут все, и не только по-французски. Наша эпоха создала постепенно не только новый язык, но новое "чувство языка". Причина этого двойная: идеологизм (утверждение как конкретного, реального того, чего на деле нет: "les jeunes", "рабочий класс", "История", "l'humain"4 и т.д.) и, более банально, отрыв культуры от жизни, превращение ее в нечто самодостаточное: творчество из ничего, но потому из "ничего" и состоящее, безответственная игра "форм" и "структур".

Все эти дни по телевизии – зимние Олимпийские игры в Иннсбруке. Невозможно оторваться. Изумительная красота человеческого тела, претворяемого в усилие, движение, на глазах становящегося невесомым, "воплощенным духом",

1 "О свете…" (англ.).

2 молодые (фр.).

3 "Нет, на самом деле, – пишет он, – французский язык – это совсем не то. Все можно выразить ясно, неумение же ясно выражаться – это неполноценность, а попытки выражаться неясно и выдавать это за достоинство – полная чушь…" (фр.).

4 "человеческое" (фр.).

освобождающего собственную свою тяжесть, эмпиричность, утилитарность ("органы"). Нет, не "темница души", а ее жизнь, порыв, свобода и красота. Конечно, в спорте победа эта в глубочайшем смысле слова – символична. Эти тела состарятся, отяжелеют. Это – только прорыв и потому символ. Но сущность символа в том, что он являет и к чему, поэтому, зовет … Христос ходил по воде не потому, что был бестелесным, а потому, что тело Его было до конца Им , Его свободой, Его жизнью… Все в спорте – аскеза, целеустремленность, присущее ему целомудрие, органическая, а не искусственная красота, являемая в нем – все указывает, доказывает, являет возможность преображения. Это не значит, наверное, что все должны заниматься спортом. Это раскрывает, однако, как нужно относиться к телу, раскрывает и являет само тело. Предел спорта – не удовольствие, а радость, и в этом вся разница.

Вчера – девяностолетие(!) А.А. Боголепова. Удивительная – по ясности, краткости, внутренней дисциплине – ответная речь его. Другое "явление" – той же победы. Человек без распущенности.

Вторник, 10 февраля 1976

Разговор вчера с Л., а сегодня, втроем, с Томом [Хопко] о "counseling"1 . С Л. в связи с [двумя молодыми людьми], с Томом – по поводу англиканского священника-психотерапевта, желающего перейти в Православие и "помочь" нам в "терапевтике". Надо было бы сесть и хорошенько продумать мое инстинктивное отвращение ко всей этой области, превращающейся постепенно в настоящую одержимость. Что стоит за всем этим? Что привлекает к этому? Tentatively2 (но вдруг я не прав), мне кажется, что вся эта "терапевтика" несовместима с христианством, потому что она основана на чудовищном эгоцентризме, на занятости собою , есть предельное выражение и плод "яйности", то есть как раз того греха, от которого нужно быть спасенным. Тогда как "терапевтика" усиливает эту "яйность", исходит из нее как из своего основоположного принципа. Поэтому эта "психотерапия", проникая в религиозное сознание, изнутри извращает его. Плод этого извращения – современные поиски "духовности" как какой-то особой эссенции. Слова остаются те же, но "коэффициент" их и "контекст" радикально меняются. Отсюда – темнота, узость всех этих современных "духоносцев", отсюда смешение учительства, пастырства, "душепопечения" – с чудовищным "психологизмом". Принципу "спасает, возрождает, исцеляет Христос" здесь противопоставляется: спасает и исцеляет "самопонимание". "Увидеть себя в свете Божием и раскаяться" – заменено другим: "понять себя и исцелиться…".

Среда, 11 февраля 1976

Почему женщина не может быть священником? Длинный разговор об этом вчера с Томом, на которого, за его статью в последнем Quarterly3 , восстают, по

1 "консультирование" (психотерапевтическое).

2 Ориентировочно, в порядке рабочей гипотезы; неуверенно (англ.).

3 ежеквартальный журнал Св.-Владимирской семинарии.

слухам, и православные женщины. С тех пор, что началась эта буря (в связи с англиканами), меня все больше удивляет не сама тема спора, а то, что в нем раскрывается о богословии. Невозможность найти решающие аргументы ни за, ни против – решающие в смысле объективной убедительности их для обеих сторон. Каждый оказывается правым для себя, то есть внутри своей перспективы, "причинной связи" своей аргументации. "Наша" сторона порой напоминает мне обличения о.Иоанном Кронштадтским Льва Толстого: "О неистовый граф! Как же не веришь ты св. апостолам…" Однако не в том-то ли и все дело, что все началось – у Л.[ьва] Т.[олстого] – с "неверия" св. апостолам. Поэтому аргументация ex traditione1 просто бьет мимо цели. "Ересь" всегда нечто очень цельное, не надуманное, она действительно прежде всего выбор на глубине, а не поправимая ошибка в частностях. Отсюда – безнадежность всех "богословских диалогов", как если бы речь всегда шла о "диалектике", об аргументах. Все аргументы в богословии post factum, все укоренены в опыте; если же опыт другой, то они и не применимы, что и становится – в который раз! – очевидным в этом споре о "священстве женщин". Том: "Как объяснить, например, что женщина может быть президентом США и не может быть священником?" Мне кажется, – отвечаю я, – что она не должна бы быть и президентом США. Но этого-то как раз сейчас никто и не говорит, и сказать это означало бы немедленно вызвать обиду . А обижать тоже нельзя, и вот мы внутри порочного круга. Этот порочный круг неизбежен, если нарушен некий органический, изначальный и вечный опыт . Между тем, наша культура, в основном, и состоит в его отвержении и нарушении, так что сама ее суть, собственно, из этого отвержения и состоит, оно составляет ее опыт . Это опыт только негативности, восстания, протеста, и само понятие "освобождения" (liberation) тоже всецело негативно. На наше сознание, на наш "изначальный" опыт современная культура набрасывает аркан принципов, которые, хотя они кажутся "положительными", на деле отрицательны, ни из какого опыта не вытекают. "Все люди равны ": вот один из корней, самая ложная из всех apriori. Все люди свободны . Любовь всегда положительна (отсюда, например, оправдание гомосексуализма и т.д.). Всякое ограничение – опрессивно2 . Пока сами христиане признают все эти "принципы", пока они, иными словами, признают культуру, на этих принципах построенную, никакие рассуждения о невозможности для женщин быть священниками просто не звучат, отдают, в сущности, и лицемерием, и самообманом. Короче говоря, если мы начинаем с какого-то отвлеченного, несуществующего, навязанного природе равенства между мужчинами и женщинами, то никакая аргументация невозможна. А это значит, что начинать нужно с разоблачения самих этих принципов как ложных – свободы, равенства и т.д., ложных именно своей отвлеченностью, "выдуманностью". Нужно отвергнуть всю современную культуру в ее духовных – ложных, даже демонических – предпосылках. Глубочайшая ложность принципа "сравнения", лежащего в основе пафоса равенства. Сравнением никогда и ничего не достигается, оно источник зла, то есть зависти (почему я не как он), далее – злобы и, наконец, восстания и разделения . Но это и есть точная генеалогия дьявола. Тут ни в одном пункте, ни в одной