Мария Кюри - Ева Кюри

Она умеет выслушивать всякие признания, хранить их в полной тайне так тонко, как если бы она их никогда не слышала. Умеет бежать на помощь своим близким, если им угрожает несчастье или опасность. Но разговоры с ней о любви никогда не удаются.

В ее суждениях и философии все личное упорно исключается, и Мари ни при каких обстоятельствах не открывает дверей в свое горестное прошлое с целью извлечь из него какие-нибудь поучительные случаи или воспоминания. Это ее внутренний мир, куда никто, даже самый близкий человек, не имеет права проникать.

Обеим дочерям она дает понять только свою тоску из-за того, что старится вдали от своих двух сестер и брата, к которым по-прежнему питает нежную привязанность. Сначала изгнание, а потом вдовство лишили ее былой ласки, теплоты семейного уюта. Она пишет грустные письма своим друзьям, жалуясь, что видится с ними слишком редко: Жаку Кюри, живущему в Монпелье, брату Юзефу, Эле, наконец Броне - тоже с разбитой жизнью: она потеряла обоих детей, а в 1930 году и своего мужа Казимежа Длусского.

Мари - Броне, 12 апреля 1932 года:

Дорогая Броня, я тоже грущу от того, что мы разлучены. Хотя ты чувствуешь себя одинокой, у тебя все же есть утешение: в Варшаве вас трое, и ты можешь находить поддержку и заботу о себе. Поверь мне, родственная связь все же единственное благо. Я это знаю потому, что у меня его нет. Старайся извлечь из него нравственную поддержку и не забывай свою парижскую сестру: давай видеться почаще...

* * *

Если после обеда Ева собирается уйти из дому, поехать на какой-нибудь концерт, Мари приходит к ней в комнату и ложится на диван. Смотрит, как одевается дочь.

Их мнения о женском туалете и эстетике различны. Но Мари уже давно отказалась от навязывания своих взглядов. Из них двоих скорее Ева подавляет мать, категорически настаивая, чтобы Мари меняла свои черные платья раньше, чем они вытрутся до основы. Споры обеих женщин остаются чисто академическими, и мать, уже примирившись, весело, с юмором делает дочери замечания:

- О, бедняжка, какие ужасные каблуки! Нет, ты никогда не убедишь меня, что женщины созданы для хождения на ходулях... И что это за новая мода делать вырез на спине. Спереди это еще куда ни шло, но целые гектары голых спин?! Во-первых, это неприлично; во-вторых, риск заболеть плевритом; в-третьих, просто некрасиво! Если первые два довода не производят на тебя впечатления, то третий должен подействовать. А вообще - платье красивое! Но ты слишком часто ходишь в черном. Черный цвет не для твоего возраста...

Самые тяжкие минуты - косметический грим. Когда Ева оценивает окончательные результаты продолжительной работы над своим лицом, она внимает ироническому зову матери: "Ну-ка, повернись ко мне, я полюбуюсь!" Мадам Кюри оглядывает ее беспристрастно, научно. Она - в ужасе.

- Что с тобой поделаешь, я не возражаю против этой мазни в принципе. Я знаю, что так было всегда. В Древнем Египте женщины выдумывали и похуже... Могу сказать тебе только одно: я нахожу это ужасным. Без всякого смысла ты коверкаешь брови, раскрашиваешь рот...

- Мэ, уверяю тебя, что так лучше.

- Лучше!! Так слушай, я, чтобы утешиться, приду тебя поцеловать завтра утром, когда ты будешь еще в постели и не успеешь навести на свое лицо весь этот ужас. Я люблю, когда ты ходишь без искусственной отделки... Теперь, дочка, можешь удирать...

Можешь удирать, дочка. До свидания... Ах да! Нет ли у тебя чего-нибудь мне почитать?

- Конечно! Чего тебе хочется?

- Не знаю... Ну, чего-нибудь полегче. Только в твоем возрасте нужно читать мрачные, гнетущие романы.

Несмотря на разные литературные вкусы, у них с Евой есть и общие любимцы: Коллет, Киплинг... В "Книге джунглей", в "Рождении дня", в "Сидо", в "Киме" Мари неустанно перечитывает великолепные, живые описания природы, которая всегда являлась для нее источником бодрости и силы.

Она знает наизусть множество стихов французских, немецких, английских, русских, польских...

Взяв выбранный Евой том, она уединяется у себя в кабинете, усаживается в красный бархатный шезлонг, подкладывает под голову мягкую пуховую подушечку и перелистывает несколько страниц.

Но через полчаса, может быть, через час она откладывает книгу. Встает, берет карандаш, тетради, оттиски статей. И, как обычно, будет работать до двух, до трех часов ночи.

Вернувшись домой, Ева видит сквозь круглое окошко узенького коридора свет в комнате у матери. Она проходит по коридору, толкает дверь... Каждый вечер картина одна и та же. Мадам Кюри, окруженная листами бумаги, счетными линейками, брошюрами, сидит на полу. Она никогда не могла привыкнуть работать за письменным столом, усевшись в кресло, по традиции "мыслителей". Ей требуется неограниченное пространство, чтобы разложить свои записи, таблицы, чертежи, диаграммы.

Она поглощена трудным теоретическим расчетом и не поднимает головы при входе дочери, хотя и чувствует ее присутствие. Выражение лица сосредоточенное, брови сдвинуты. На коленях тетрадь, карандашом она набрасывает знаки, формулы. Губы что-то шепчут.

Можно разобрать, что это цифры. И так же, как шестьдесят лет тому назад в классе арифметики у пани Сикорской, мадам Кюри, профессор Сорбонны, считает по-польски.

ЛАБОРАТОРИЯ

- Мадам Кюри у себя?

- Я к мадам Кюри. Она приехала?

- Не видели мадам Кюри?

Такие вопросы задают молодые люди и молодые женщины в белых лабораторных халатах, встречаясь в вестибюле, через который должна пройти ученая, чтобы попасть в Институт радия. Пятьдесят научных сотрудников каждое утро ждут здесь ее появления. Всякий стремится, "чтобы не беспокоить ее после", спросить совета, получить на ходу какое-нибудь указание. Так образуется то, что Мари в шутку называет "светом".

Совет ждет недолго. В девять часов старенький автомобиль въезжает за ограду со стороны улицы Пьера Кюри, заворачивает на аллею. Дверца автомобиля хлопает. Через садовый вход появляется мадам Кюри. Группа ожидающих радостно окружает ее кольцом. Робкие, почтительные голоса докладывают о том, что такое-то измерение закончено, сообщают новости о растворении полония, вкрадчиво замечают: "Если бы мадам Кюри зашла посмотреть на камеру Вильсона, то увидела бы нечто интересное".

Мари хотя и жалуется иногда, но очень любит этот вихрь энергии и любознательности, налетающий на нее с самого утра. Вместо того чтобы ускользнуть, бежать к собственной работе, она остается, как была - в шляпе и мантилье, в кругу своих сотрудников.

Среди этих лиц, жадно смотрящих на нее, каждый взгляд напоминает ей о каком-нибудь опыте, который она обдумывала в одиночестве.

- Месье Фурнье, я думала над тем, о чем вы говорили... Ваша идея хороша, но способ ее осуществления, какой вы предлагаете, невыполним. Я нашла другой, который должен удаться. Я сейчас зайду к вам, и мы поговорим. Мадам Котель, какие получились у вас результаты? Вы уверены в точности вычислений? Вчера вечером я проверила их, и у меня получились несколько иные числа. Ну, да там увидим...

В ее замечаниях нет ни беспорядочности, ни недоговоренности. В течение нескольких минут, которые она посвящает кому-нибудь из научных сотрудников, мадам Кюри целиком сосредотачивается на изучаемой проблеме, известной ей во всех подробностях. Через минуту она уже говорит с другим о другой работе. Ее ум чудесно приспособлен к такой своеобразной гимнастике. В лаборатории, где молодые люди напрягают все свои силы, она похожа на чемпиона по шахматам, который играет одновременно тридцать - сорок партий.

Люди проходят, здороваются, останавливаются. Дело кончается тем, что Мари садится на ступеньку лестницы, не прерывая заседания, мало пригодного для ведения протокола. Сидя на лестнице и глядя снизу вверх на сотрудников, стоящих перед ней или прислонившихся к стене, она ничуть не похожа на классический тип начальника. И тем не менее!.. Это она сама, тщательно изучив способности каждого, подобрала младших сотрудников лаборатории. И почти всегда она же намечает им темы работ. К ней приходят ее ученики в минуты своего отчаяния, твердо веря, что мадам Кюри обнаружит ошибку в опыте, которая увела их на ложный путь.

За сорок лет научной работы эта седовласая ученая приобрела огромный запас знаний. Мадам Кюри является живой библиографией по радию: владея в совершенстве пятью языками, она перечитала все печатные работы об исследованиях в этой области.

В явлениях, уже известных, она открывает возможность дальнейших исследований. Благодаря своему здравому суждению Мари обладает бесценной способностью - разбираться в запутанных клубках познания и гипотез. Расплывчатые теории и соблазнительные, но необоснованные предложения некоторых ее учеников встречают отрицание и в выражении ее красивых глаз, и в твердых, как металл, аргументах. С какой уверенностью работаешь у такого учителя, и смелого и мудрого!

Сборище у лестницы мало-помалу распыляется. Получившие от Мари указания на данный день исчезают со своими записными книжками. Мадам Кюри провожает кого-нибудь из них в "физическую" или в "химическую" и, наконец освободившись, идет в свою особую лабораторию, надевает рабочий черный халат и отдается собственным работам.