Русские эсэсовцы - Дмитрий Жуков

В Дятлове произошел довольно интересный эпизод, который ярко характеризует натуру Каминского.

Как-то к нему из Минска приехал важный немецкий полицейский чин. Фамилию сейчас не помню. Он ведал этим районом, и соответственно подведомственной ему стала и бригада. Он и слышать не хотел о каком-то самостоятельном районе. Начинается совещание. Меня вызывает Каминский и приказывает выступить в качестве переводчика, хотя сам говорит по-немецки довольно сносно. Торг идет о следующем: в районе действуют помимо советских партизан поляки из Армии Крайовой. Немцам все равно — бандиты и есть бандиты — и они требуют вести военные действия против тех и других. Каминский категорически отказывается воевать с поляками. Немец орет. Я перевожу все, особенно не смягчая. Каминский отвечает аналогично — русским матом. Перевожу в мягких немецких оборотах. Разругавшись и не придя к единому мнению, так и заканчивают «военный совет». Но Каминский упорен. Через некоторое время ему все же удается отказаться от боев с польскими партизанами. Зато с советскими он расправлялся жестоко. Со взятыми в плен обращались так же, как и в соответствующих органах у нас. Да и ребята-допросчики были из этих же органов, перешедшие на его сторону. Напряжение росло. Это отражалось и на местном населении. Такое положение сохранялось все полгода, которые я там пробыл. Это уже был 1944 год.

Когда я прибыл к Каминскому, то взял на себя руководство идеологической работой, за которую ранее отвечал Хомутов. Жора же стал заниматься политработой в армии. Она велась в остром антисоветском духе, примерно по Дабендорфофской схеме, но это были не курсы, а «живая» работа с людьми. К этому времени немцы уже ослабели, и нам все же удалось официально открыть партию. В типографии, которая была под моим началом, отпечатали ее программу. Это была схема Национально-трудового союза — НТС. Первая страница с названием Национал-социалистической партии России была отрывной, а остальное — все по тексту. Схему мы кончили печатать в июне 1944 года, а 12 июля уже эвакуировались. Началось советское наступление. Красная Армия окружила Минск. Бригада с семьями стала отходить в Польшу, в сторону Варшавы. Было ли направление эвакуации определено немцами, не знаю.

Подойдя к Варшаве, я отпросился у Каминского на встречу со своими соратниками из НТС. Не забуду момент прощания с Брониславом Станиславовичем. Каминский, вероятно, уже чувствовал, что его дела плохи. Он был в Польше, но воевать с поляками не мог. Да и бригада после Лепеля стала быстро разлагаться. Уйдя из родных мест, солдаты потеряли смысл борьбы и постепенно превращались в обычных мародеров.

Встретившись со своими друзьями, я узнал от Вани Виноградова об аресте руководства нашей организации и о том, что меня разыскивают немцы. Возвращаться в бригаду было опасно.

Дальнейшее происходило без меня. Судя по рассказам ребят, с которыми я поддерживал связь, Каминского, еще до начала восстания в Варшаве, зачем-то вызвали немцы, и он исчез. Считают, что его расстреляли, хотя прямых фактов на это нет. Я думаю, это верно. Он стал им больше не нужен. Оставшаяся без командира бригада была переформирована.

Я уехал в Катовицы, к священнику — нашему человеку, который выписал мне новое метрическое свидетельство. Так я стал Романом Григорьевичем Воробьевым. С этим документом и приехал к нашим под Вену и поступил в фирму «Эрбауэр». Там уже работали Виноградов и Болдырев. Меня определили в начальники канцелярии — должность на бумаге. Со всей работой справлялись работники фирмы.

Так в качестве служащего Воробьева я и существовал до тех пор, пока меня не вызвал к себе Игорь Юнг, тоже член Союза. Русский, родившийся в Германии, он был в чине майора и возглавлял небольшой лагерь, где должны были готовить людей для переброски в советский тыл.

Он-то и взял меня к себе. Дал чин капитана и поручил преподавательскую работу. В этом лагере преподавал русскую историю Николай Иванович Осипов — лейтенант с седой бородой, а до этого — советский профессор антибольшевистских убеждений. Вместе с ним, после войны, мы писали «Очерки большевизмоведения». Посылать какие-либо отряды мы не собирались. Это была липа. Просто Юнг старался объединить и спасти людей для дальнейшей борьбы. Правда, один отряд все же был сформирован — отряд Соловьевых. Их было два брата, Коля и Володя. Родом они из Галиции, но русские ребята. Они ушли на Родину по своей воле. Просто не хотели эвакуироваться, жить в Германии. Решили вернуться домой — их там все знали, — укрепиться и вести Союзную работу. Цель работы была довольна туманной, но ребята надеялись сориентироваться на месте. Братья Соловьевы благополучно дошли и закрепились на Родине. Вообще в России оставались многие. После войны большинство из них получили срок и отсидели. Некоторые исчезли бесследно. Например, — Жора Хомутов. Еще при эвакуации из Дятлова он организовал отряд, в который вошли несколько членов нашего Союза, присланных из Минска Георгием Сергеевичем Околовичем, который был главным на весь средний участок оккупированной России. Он служил у Меньшагина — бургомистра Смоленска, в должности начальника транспортного отдела. Это было для нас очень важно: транспортный отдел — это машины, связь.

Хомутов ушел обратно в Локоть и пропал.

В это время уже набирало силу власовское движение. С генералом Власовым я встретился в 1943 году — ездил с поручением от Каминского наладить связь. Андрей Андреевич в то время был в Берлине, под арестом. Немцам не понравились его смелые речи во время поездок в Смоленск и Псков. По приказу Гитлера «строптивого» генерала посадили за проволоку. Правда, это была формальность. Штрик и другие немцы, которые помогали движению, сняли для него виллу, довольно хороший дом, и обнесли его вокруг проволочкой. Для убедительности к Власову приставили охрану — Сережу Фрелиха. Это был прибалтийский немец, отлично говоривший no-русски. Он жил в том же доме, часто сопровождал Андрея Андреевича на прогулках, да и выпить всегда было с кем. Как-то Власов зашел в «русский дом» к эмигрантам. Об этом мне рассказывала моя будущая супруга — Людмила Глебовна, урожденная Скуратова — дочь белого офицера, Глеба Тимофеевича, члена РОВСа с 1929 года. В разговоре Андрей Андреевич вдруг обмолвился, что, мол, эмиграция нам вообще не нужна, мы — советские люди, мы все будем делать по-новому. Пустим ли мы вас обратно в Россию или нет, еще посмотрим. Его выступление не понравилось присутствующим. Людмила Глебовна, разволновавшись, резко заявила: «А мы и спрашивать вас не будем. У нас люди уже и сейчас едут и работают в Россию и потом поедут…»

Моя поездка к Власову закончилась ничем. Он тогда категорично заявил: «Каминский мне подчиняется без всяких разговоров и переговоров. Я принимаю его в РОА вместе с бригадой. Каминский будет по-прежнему командовать, но под моим началом». На этом и расстались.

См.: Источник: Редлих Р.Н. В бригаде Каминского /Материалы по истории Русского Освободительного Движения: Сб. статей, воспоминаний, документов/Под общ. ред. А.В. Окорокова. М.: Архив РОА, 1998. Вып. 2. С. 431–442.

Из дневника солдата бригады РОНА И.И. Вашенки (после 2 сентября 1944 года)

2. VIII 44. Вечером командир роты с лейтенантом ИВАНИНЫМ на проверке выбрали всех неженатых солдат, объявляя, что мы поедем в Варшаву подавить восстание поляков.

3. VIII 44. Подъем в 3 часа. Мы собираем манатки, строимся в порядок и маршируем, чтобы загрузиться на автомобили, доведенные уже на место. После посадки мы сразу трогаемся. На пути автомобили едут на максимальной скорости. Минуем города: Ченстохову, Томащов, Радомско. Приезжаем в Варшаву и ночуем на улице — весь полк в одном месте.

4. VIII 44. Утром в 5 часов полковая проверка, командир полка объясняет задачу — мы должны наступать. Сперва мы продвигаемся благополучно. Потом попадаем на огонь, в нашей роте есть 3 раненых — 2 тяжелых, 1 легко. Входим в город, солдаты разыскивают население, командир роты расстреливает найденных. Зачем же это? Что общего имеют с этим они — эти женщины и дети? Мы готовимся к ночлегу в больнице.

5. VIII 44. День прошел благополучно. Наша рота потерь не имеет, хотя правду говоря, нас обстреливали. В городе имеют место массовые грабежи, совершаемые немецкими солдатами, а также и солдатами РОНА. Правду говоря, у солдат РОНА вызывают интерес только драгоценности, часы, золото, а немцы хватают одежду, белье, пальто, чемоданы и т. д. Солдаты РОНА берут с собой также пищу, разные лакомства, а также и водку. Часто встречаются пьяные, которые тоже, бывает, гибнут из-за водки. Воды в городе мало, только эта, которая осталась от запасов, сделанных населением в разной посуде. Для питья такая опасно, но мы пьем ее, несмотря на это, так как другой нет. Насосная станция не работает.

9. VIII 44. В 5 часов я встаю из постели, сделанной из двух пальто. Мы находимся в доме, сразу двигаемся по квартирам добыть пищу. Я нахожу яйца, жарю их и кушаю вместе с ребятами. В подвалах находятся поляки, одна женщина раненая. Мы идем в наступление, я не знаю, выйду ли я целым. Поляки сражаются с чердаков и окон верхних этажей. Вдруг появляется командир роты и заявляет, что нашу задачу в боевом действии изменили и надо только жечь соседние здания. Сжигать направляются только 40 человек, я остаюсь на месте. Все из тех, кто пошел жечь, вернулись. В 4 часа я разговаривал с поляками о положении Варшавы. Они утверждают, что каждая нация хочет иметь свое собственное национальное государство, во главе которого стоял бы народ. Как я заметил, поляки — это больше всего ценящая свободу нация, которая любит только свою власть и собственное национальное государство. Народ, который любит и уважает только свою нацию, — это нация, в полном значении этого слова.