Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

Они попали под дождь. Случайный, который пролился из маленькой, почти шутейной тучки, зависшей над горой. Но короткий дождь упал на землю отвесной стеной и успел их вымочить. Дойти до ближайшего строения они не смогли.

– Я думала, что мы успеем. – Аля опиралась на альпеншток и вытирала лоб.

Сойдя с тропы, они стали под большую ель.

– Аля, ноги мокрые? – Юра указал на ее ботинки.

– Так, немного.

– А почему ты не надела другие, высокие?

– Тепло, погода была солнечная.

– В горах нет солнечной погоды или дождливой. В горах вообще – погода. И к ней надо быть готовым. Да еще если у тебя – голос!

Але нравилась Юрина забота.

– Так, мы сейчас делаем последнее усилие – поднимаемся наверх, затем спускаемся на фуникулере вниз и возвращаемся в город. Вот куртку мою надень. – Юра закутал Алю в длинную ветровку.

Подъем они одолели быстро, попросив горячий кофе с собой, сели в открытый фуникулер и, болтаясь на ветру в зыбкой люльке, спустились к подножию горы. Аля замерзла – нос у нее покраснел, пальцы посинели. Юра от ужаса, что неудачная прогулка скажется на ее здоровье и голосе, уже без всяких церемоний обнял, загородив от ветра. Аля сидела не шелохнувшись, вдыхая запах намокшей шерстяной одежды и одеколона. Юра держал ее крепко, борясь с желанием поцеловать в темную макушку.

В машине он сразу включил тепло и музыку и тоном, не признающим возражений, произнес:

– Мы едем ко мне. Обсохнем, съедим что-нибудь горячее, а потом я тебя отвезу.

– Хорошо, – кивнула Аля.

Была бы ее воля, она в объятиях Юры бесконечно поднималась бы и спускалась на фуникулере.

Юра вел машину молча. Было страшно пустой болтовней и дешевой мужской игривостью испортить этот день. Впервые за все время он почувствовал, что Аля изгнала из их отношений призрак Вадима. Впервые за все время, а встречались они уже несколько месяцев, ее ничто не отвлекало и не смущало. Она не отмалчивалалсь, не уходила в себя. Впервые она была здесь, рядом с ним. Он почувствовал это сразу и теперь, с одной стороны, боялся неосторожностью разорвать эту тоненькую ниточку, а с другой стороны, желал того, что может желать любой здоровый мужчина, влюбленный в красивую молодую девушку.

Он привез ее отель, в котором предпочитал останавливаться во время своих долгих командировок.

– На всякий случай я сниму тебе номер рядом. До Зальцбурга ехать долго. Мы остановимся здесь, переночуем.

– Второй номер не нужен. – Аля посмотрела на него. – Разве только для репутации.

– И для репутации – тоже. – Юра помолчал и добавил: – Я даже не знаю, как себя вести с тобой. Ты словно ларец с сюрпризом. А сюрпризов я боюсь.

– Не бойся, – вдруг наклонилась она к нему и поцеловала в щеку.

Юра понял, что и для нее сегодняшний день – это не просто свидание. Это разрыв с тем, что удерживало их на разных орбитах, это прощание с простым, легким, необременительным флиртом, который не оставляет и следа в душе. Сегодняшний день – это начало сомнений, угрызений совести, сожалений по отношению к тому, кто ничего не подозревал о них.

– Но мы же взрослые люди. И мы имеем право на ошибки, – произнесла вдруг Аля, словно читала его мысли.

– О каких ошибках ты говоришь?

– О тех, которые мы с тобой совершим. Ты же сам это понимаешь.

И опять он не знал, что сказать. И опять было непонятно, что имела в виду эта девушка. Как было непонятно, влюблена ли она в него. Он устал ее расшифровывать, но в этой усталости было больше зачарованности и азарта, чем досады. Сквозь любовь к ней все чаще и чаще проступало ликование: «Она – моя. И будет моей. Вадим должен будет с этим смириться». Впрочем, о будущем они не разговаривали. Им было достаточно настоящего, сулившего немало радости и беспокойства.

«У нее до меня никого не было», – думал Юра и смотрел на Алю. В ее поведении не было даже намека на соблазнение, показную чувственность, не было того, что он привык видеть в других женщинах, – сексуальной театральности. Эта непохожесть заставляла его беспокоиться и чувствовать ответственность за происходящее.

– Ты не боишься? – только и спросил он.

Она рассмеялась тихо. В ней была женская мудрость – уметь не бояться того, что неотвратимо. Она боялась другого, но сейчас об этом думать было нельзя.

– Ты будешь моей женой, – произнес он тихо. А про себя подумал: «Назло всем. И Вадиму тоже».

Она ничего не ответила.

Приобретения и потери

Варвара Сергеевна посмотрела на себя в зеркало. Любимые бирюзовые сережки с массивными лапками совсем не подходили к ее вечернему наряду. «Ну и пусть! – подумала она, придирчиво оглядывая черное платье, отделанное кружевом, и короткую бархатную накидку. – Все-таки Юра – мой сын. Со вкусом у него все в порядке. Не каждый мужчина выберет такой наряд». До выхода из дома оставалось еще полчаса, и она села напротив зеркала. Сидеть в прихожей, в нарядном платье, с подкрашенными глазами и губами, было очень странно. Но оцепенение, которое напало на нее, как только она опустилась в кресло, было уютным. Варвара Сергеевна сидела и разглядывала себя. Морщины на лице, вялый подбородок и полноватые руки. Больше всего от времени пострадали они. Пальцы слегка опухшие в суставах, синие вены, дряблая кожа. Как ни странно, ситуацию спасали многочисленные кольца. Большие, яркие, они отвлекали внимание и делали руку частью живописного полотна – так на старых картинах изображают руки богатых голландских горожанок. Варвара Сергеевна рассмотрела свои седые волосы, скрученные в тугую «химию», и принялась считать, сколько же лет прошло с того момента, как ее муж Алексей Владимирович нетвердой рукой поставил свой портфель вот у этого самого зеркала и объявил о своем увольнении.

Почти десять лет. Для нее, судя по рукам, это срок немалый. Для ее детей – это срок огромный, в который уместились и трагедия, и комедия, и фарс, и даже сцены производственной драмы. Для ее детей, включая дочь Аню, которая, на удивление всем, самозабвенно погрузилась в выматывающую душу ветеринарную благотворительность, это десятилетие было временем приобретений и потерь. Как водится, судьба ревниво следила за тем, чтобы и того, и другого было поровну. «Исходя из этого, можно сделать вывод, что мы все одинаковы, коль скоро всем отмеряется всего поровну. – Варвара Сергеевна усмехнулась, и в зеркале отразились ее морщинки. – Но одних мы любим больше, других меньше». Она вздохнула, потому что давно пришла к выводу, что родительский выбор – это преступный выбор, а самое тяжелое быть третейским судьей в конфликте между собственными детьми. «Не с того мы начинаем воспитывать детей, не с того. Мы забываем им объяснить, что семья с ее ворчливыми стариками, капризными сестрами, завистливыми братьями – это единое целое, неразделимое, нерушимое, не распадающееся на части ни при каких условиях. Чего проще это сделать, так нет – мы одного хвалим, другого ругаем, мы их стреножим собственными амбициями, подталкивая к соревнованиям и разделяем собственным нетерпением. Покойный Алексей все это отлично понимал и повторял, что тот, кто в детстве слышит замечания, вырастает злым, тот, кто слышит похвалу, вырастает добрым. Это и я сейчас понимаю. Только так поздно. Мне казалось, что в их той жизни и особый опыт-то не нужен – все расписано, разделено, приготовлено. Но не те характеры у моих детей. Был бы Алексей жив – было бы с кем им советоваться. Как же мне на хватало все это время мужа», – Варвара Сергеевна посмотрела на большой портрет, который Вадим почему-то повесил в прихожей.