ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева

Разошлись подле рассвета: ждать, готовиться.

От лагеря-стромы коренного отросли, обособились клычия, заполнились новыми, пришлыми. Росла Пасть, скалилась острыми зубами. Много Хомов встало под руку Башни, но много и в стороне осталось. А случились и те, кто под Нума лег.

Всех запомню, сказал арматор. Всем железа хватит, про всех огонь запасен.

Михаил глаз не сомкнул, лежал, таращился в свод палатки. Слушал шорохи да ночное дыхание Лина. Первый дремал, пристроив в голове от кошмаров страж. Плотников уснуть так и не сумел.

Мысли в голове теснились, замешивались крутым тестом — голове от них делалась тяжело. И рад бы Плотников не думать, да не мог.

Эфор, Мастер, сказала тогда Отбраковкам: «Те, кто пойдут с нами, погибнут. Те, кто останутся — спасутся, но с Хома Полыни не выйдут. Решайте».

У Плотникова сердце щемило от такого выбора. Дети, думал он, они же дети, ничего не видевшие, кроме битв и холода. Отчего так несправедливо, Лут? Лут же только посмеивался.

Пришли же они на истинной корабелле именем Серебрянка. Открылось, что и Лин, и Нил были с ней хорошо знакомы. Но если Оловянный неподдельно рад был встрече, то Нил на слова приветствия оказался неожиданно скуп.

Что между ними случилось, никто не сказал.

***

Серебрянке по-девчоночьи очуметь от радости мешала транспортная форма. Перекидываться ей запретил строгий Иванов с зелеными глазами; почти сразу припас к прайду.

Но со своими мальчиками Серебрянка успела поболтать.

Выросли как, думала. Совсем большие стали. Совсем взрослые.

С Юга о Башне словом не перемолвилась, как сговорились. Видать, ему в полон куда хуже пришлось. Странное дело, теперь с Третьим Серебрянке трещать было легче, чем со Вторым. От красоты Юга даже у нее дыхание подрубало, а ведь свычна была, видела не раз… Серебрянка похвасталась ему и арфой, и боками, и рулем высоты, и хвостовым оперением — а Юга с видом знатока осмотрел и оценил.

Рассказывал, как на Еремии ходил с Ивановыми, а Серебрянка жадно внимала.

Выпь больше стоял в стороне, молчал, смотрел на них обоих. Слушал. Тянуло от него новым: цепко взнузданной, сдерживаемой силой, укрощенным огнем…

Опасностью.

***

— Гаер хочет — Великого Слепого вывести, — говорил Выпь негромко, — чтобы разом все ловушку прозреть, все хитрости Нума.

— Ну а ты что? — зевнул Юга.

Потянулся. Выпь разбирал ему волосы. Пропускал пряди между пальцами, точно мыслил плетево творить. В цепном стяжении нужды после рокария не стало. Юга же от змеи звеньевой избавляться не спешил — привык пользовать как оружие.

Ты покамест своим косичкам не хозяин, не указ, однажды сказал рыжий Гаер.

Теперь иначе было. Шерл Юга повиновался. Шерл только вид имел и форму — волос. По сути, по природе своей, вмещал он в себя всю память Третьих. Юга то знание до себя не допускал. Держал плотиной. Утонуть, захлебнуться, себя потерять — не мог. Не хотел.

Второй осторожно сплел косу, стянул веревкой.

— А я говорю — рано. Пока рано. Тамам Шуд не глуп. Всех и вся не покажет. Постарается и нас узнать…

— Гаер сразу с козырей идет, — фыркнул Третий, — такая натура.

Выпь молчал. Юга обернулся: Второй задумчиво катал в ладонях свою игрушку. Эдр, двенадцать граней. Юга вздохнул, тронул его за колено.

— Ложись, — предложил тихо. — Отдохни немного. Завтра один Лут знает, что случится. Так если сдохнуть придется, хотя бы выспавшимся. Красивым, без мешков под глазами.

Выпь хмыкнул, но послушался. Задул светец, лег. Со вздохом вытянулся, чувствуя, как ноет тело.

— Ангоб вздень. В гущу не лезь, ага? На глазах будь.

— Я с ребятами Таволги встану. Сам не дуркуй. А то я тебя знаю — увидишь тварь симпатичную, так последние мозги теряешь. Вон, валяется.

Жеребенок локуста сбил себе гнездо из шкур и лежал там. Спал. Едва глаза открылись — ходил за ними двумя, пальцы сосал, скрежетал, как насекомое и плакал, как щенок. Юга, на все корки Выпь костеря, и травы с берега натаскал, и костей помягче. Поилку устроил.

Локуста с псами Дивия полюбил бегать-играть; от коней же пока шарахался, дрожал, когда те тянулись обнюхать.

— Как назовешь хоть?

— Искорка? — помедлив, предложил Выпь.

Юга сдавленно простонал.

— Ни ума, ни воображения. Соломкой еще нареки.

— А что? Соломка — хорошо.

И тихо засмеялся, когда Юга потянулся его по лбу шлепнуть.

***

Едва звезды побледнели, ударили в барабаны.

Михаилу дали коня. Иначе как, пешему — с конными браниться.

Плотников оглядел жеребца, огладил. Славный коник, подумал. От сечи животное прикрывали легкие доспехи. Черного солнца, композитные, на жженой кости замешанные — знал Михаил, сколько такие стоят. Тонкие конские ноги оплетали гибкие прутки. Один глаз был лиловым, точно спелая слива, второй блестел ртутью.

Стабилизированный, понял Плотников. Таких еще кликали стабилками, за особую крепкость. Мастерили-проращивали под заказ, на лошадном Хоме Шартра, специальные люди. Не всем подобные скакуны доставались, но своих людей Волоха берег всегда. Даже тех, кто из команды низринулся.

Михаил оглянулся, выискивая среди множества единственного.

Лин и Ланиус стояли чуть поодаль; за ними клином расположились дети Эфората. Синеглазые, беловолосые, в простых одеждах. Михаил выдохнул, ухватился за луку, одним прыжком оказался в седле.

Конь прянул ушами, принимая руку седока. Клюнуло ладонь тонкой иглой, забрало частицу крови, синхронизируя всадника со скакуном. Спине стало жарко — на мгновение.

Тронул поводья, чуть поддал каблуками под крутые бока — конь плавно двинулся вперед, вливаясь в общую массу.

Не оглядываться, сказал себе Михаил, чувствуя макушкой, как тяжелеет небо. Наливается, проседает, будто от туч грозовых. То строились корабеллы.

Гаера он с утра не видел; арматор был где-то в голове, впереди. По обычаю Лута, командиры доспешного обережения не носили. Кому, как не им, своим примером показывать расположение Лута, кому как не им, властью наделенным, первым проливать свою кровь? Иначе — какая им вера среди людей.

Михаил не был командующим. Он и доспех взял, и шлем не забыл. Щит ему выдали мастера Хома Гардарики — из дерева, кожей затянутый, а поверх той кожи наросты древесного гриба посажены. Крепче железа, весом же не больше подушки.

Тонко, порезом бумажным, обозначился рассвет. Бледнел цвет, чаша долины блестела влажным, паутинным туманом. Где-то с другой стороны двигался навстречу Отражению Нум.

Михаил возблагодарил Лут, что люди не видят числа противника. Не знают их лиц. Легче бить, когда нет одного перед тобой, а только безликая грозящая масса. Стихия — не люди из