Мятеж - Дмитрий Фурманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Командующий войсками Туркестанского фронта
М и х а и л Ф р у н з е-М и х а й л о в.
Член Реввоенсовета Туркестанского фронта
И б р а г и м о в.
Замначштаба Туркестанского фронта
Б л а г о в е щ е н с к и й.
Батальону 27-го полка выступать из Верного надо было 20-го, через два-три дня. Мы уже 17-го, вчера, нащупали почву: пойдет или не пойдет? Собрания общего не созывали, решили его отложить еще на денек, чтоб было ближе к сроку выступления. Но настроение в общем и без того было ясное:
- Не пойдет!
На сегодня, 18-го, это свое предположение мы проверяем на общебатальонном собрании. Вот они, те же казармы, те же лица, теперь уж так близко знакомые, та же грязь, и вонь, и брань кругом, - все по-старому, как будто и не было недели буйного мятежа.
И даже мы явились чуть ли не в том же составе: Белов, я, Кравчук. Только нет Бочарова.
Настроение... Э, да и настроение нашей аудитории мало чем отличается от того, что было в памятный вечер, накануне восстания: так же нам прямо не глядя в лицо, отмачивают грозную и грязную брань, покрикивают, будто промеж себя, но чтоб и мы слышали:
- Шляются, свол...лч... чего ходют? Все равно не пойдем никуда... Наемная шкура... Свол...ч...
Мы на самодельной трибуне, один за другим, выступаем, убеждая, и видим, что убежденья, уверенья наши ни к чему:
- Все равно, не пойдем, что ни говори...
- Товарищи, но мы же договорились...
- Мало ли что...
- Как "мало ли что", - вы же сами заявили в крепости, что готовы подчиняться приказам центра... И готовы на переброску...
- Ничего никто не говорил... Сам болтал...
- Да вы же согласились... голосовали... и ваши представители теперь работают с нами; они вот тоже скажут, что и мы...
Оглядываемся кругом, - под руками ни одного "представителя": Петров, правда, и вовсе не явился, а Чеусов куда-то дипломатично исчез, чтобы не выступать в роли "защитника власти". Мы отбиваемся снова:
- Что ж получается, товарищи, сегодня как будто договорились, а назавтра - вверх дном? Да где это видано, чтобы так? И как после этого будет нам верить Ташкент?
- На што нам Ташкент?
- Да кем же власть-то будет поддерживаться? Как нас утвердит? И что вы, товарищи, - или опять все разговоры начинать сначала?
- Нам Ташкент не нужен! - крикнул с нар знакомый голос, но чей он никак не вспомнить. - Что Ташкент! Может, мы Сибири хотим подчиняться. А может, и никому не хотим...
Видим, дело на худо пошло.
Подпустили было говорить одного из командиров, а ему - крики встречу словно камни в голову:
- И ты за "них", подлец...
- Продался, сукин сын!
Настроенье против нас. Это несомненно.
Вперебой вскрикивали злые голоса:
- Не надо нам вашего коммунизму... Да здравствует Советская власть... не такая, а без жидва, без киргизы... наша, хлеборобная...
- Уходи, наговорил... Пока шапку не сшибли...
- Подождем, когда двадцать шестой придет...
- Чего вам ждать, товарищи, - взываем мы. - Чего ждать, когда отправка назначена побатальонно...
- Не надо в батальоны - всем полком пойдем...
- Это невозможно...
- А вот увидим, возможно ли, - спрашивать не станем... Полк подойдет, мы и сами с ним договоримся...
У батальона уж готова была на этот счет своя особая резолюция: не выступать!
Стоит ли дальше говорить? Не ясна ли до дна обстановка? Разговор длится уж скоро три часа. Хватит. Переглядываемся молча. Понимаем друг друга. Закрываем собрание. Уезжаем.
И снова верхами, от казарм к штадиву. Обсуждали на ходу положение. Разговаривать дальше - бессмысленно. Надо действовать: немедленно и решительно. Тут оттяжка, промедление - прямо против нас. Так что же выбрать? Как поступить?
От Бочарова нет еще никаких значительных донесений. Он, надо быть, из 4-го проехал в 26-й, дальше по пути. А ведь 4-й кавалерийский остановился вовсе недалеко, в Карасуке: что-то 23 - 25 верст от Верного... Туда и надо держать равнение. Немедля надо вводить полк, громить мятежников. Это единственный выход. Но есть сомнения.
Прежде всего, наш налет явится сигналом к вооруженному сопротивлению, к восстанию окрестных сел, деревень, особенно же в случае неудачной для нас схватки, в случае поражения.
Во-вторых, можем ли мы уж так твердо, уверенно полагаться на этот самый полк? Знаем ли мы его достаточно? Не разложится ли и сам он, придя с мятежниками в соприкосновенье, ощутив некоторые "общие" вопросы? Правда, он лучше, надежней других частей. Правда и то, что ввести его непосредственно в действие - почти безопасно. Но разрешить переговоры, сношения полков, совместные обсуждения - это верный путь нашей гибели, этого не надо допускать ни в коем случае: общение с мятежниками, безусловно, погубит нестойкую массу 4-го полка. Затем начали распространяться какие-то бумажонки, - в них речь про трибунал, про особотдел, про Советскую власть вообще. Хоть прямо говорить обо многом и остерегаются, зато намекают довольно прозрачно.
Вот одна такая бумага-прокламация. У нее странное название, да и содержание тоже странное.
ЦАРСКИЙ ГОРШОЧЕК
Вот воняет, вот смердит. Но что воняет, что смердит, про то никто не говорит, потому что, значит, все боятся, так как царский. А монархисты самый запах его смакуют...
Царя убрали, царицу убрали, придворную челядь тоже убрали, а царский горшок остался и воняет по всей Советской России. Срам, товарищи. Позор, свободные граждане.
У нас в Верном тоже осталось душистое царское наследство и тоже навоняло, и всемогущей рукой товарищей красноармейцев закрыт. И теперь не воняет.
Бывшая царская охранка, соединенная с политическим отделом канцелярии губернатора, названа в Свободной России "Особый Отдел".
Хорошо бы было их подразделить на особые отделы с двумя нулями, а в другом городе с тремя нулями, как, например, это делается на ретирадных, или отхожих, местах. Да, горшочек закрыт, но надолго ли? Какой вы состав этому учреждению ни дайте, оно будет вонять, оно будет смердить и душить живую жизнь и свободу граждан царским духом: арестовать, отобрать, расстрелять, а то и зуботычиной попугает...
В областном городе Верном четыре сыскных отделения: при В. Р. Трибунале, при Особом Отделе, при ЧК да при милиции. Кроме того, зарегистрировано тайных сыщиков около 1300 человек. Ну, конечно, стало невозможно жить. Даже при Додон-короле такого штата доносчиков не было. А потому гнев товарищей красноармейцев и требования прекратить насилия и освободиться от предателей - вполне законны и справедливы.
Судите сами, товарищи и граждане, нужен ли нам Особый Отдел.
Е в г е н и й.
Да, судите сами. А рядом с подобными бумажками находились и колчаковские документы. Какой-то там поп составил воззвание, - это воззвание попало к нам. Вот содержание:
ВОИНАМ, УХОДЯЩИМ НА ПОЗИЦИЮ
Примите, дорогие воины, благословение на предстоящий вам святой подвиг боевого служения дорогой Родине.
Слышите, - я называю ваше служение Родине святым подвигом. Почему? Потому, что ваше воинское служение, вдали от оставленных вами родных мест, милых семей и привычного, есть великое служение д р у г и м, ближним, а теперь вы готовы выступить и на страдальческий подвиг за други своя, по примеру господа нашего Иисуса Христа, жизнь свою отдавшего за спасение всех людей.
Однако же, взирая на величие и святость вашего подвига, помните, дорогие, что он будет свят только в том случае, когда совершается добровольно, без ропота, в кротости и в простоте сердца. В противоположном же случае служение ваше будет не подвигом, а позорным ярмом.
Не забывайте, куда вы идете. Вы идете на помощь и подкрепление нашим доблестным героям-защитникам, которые успели уже, по возрождении нашей армии, покрыть себя честью и славой. Они ждут вас с нетерпением, но ждут мужественных, сильных, добрых, чтобы с вами решительно ударить на дерзких предателей Родины - большевиков.
Вместе с ними вы заставите большевиков убедиться, что и измена и подлое предательство не убили сыновей ее, готовых с беззаветным геройством, без ропота умереть за честь, свободу и единство горячо любимой родной страны.
Родина снова доверчиво поручает вам охрану своей чести и свободы. Сумейте же, дорогие воины, сохранить это сокровище, как сумели сохранить его для нас наши деды и отцы.
Помоги вам господь.
Ввечеру поймал меня на улице китаец* Масанчи, с заговорщическим видом отозвал в сторону, шепнул на ухо, озираясь пугливо по сторонам раскосыми маслинками возбужденных глаз:
- Ночью в крепости была пастанавленья... восимь человик сиводни ночью будут расстрилять... и тебя расстрилять, и Билов расстрилять. Шигобудин расстрилять, всех расстрилять... Я искал тебя давно... Верный чилавик сказал...
_______________
* Кто-то сообщил мне потом, что Масанчи не китаец, дунганин.
"Верить ли?" - прикинул я. А потом решил: с чего и зачем ему врать? Во всяком случае нет дыму без огня, что-то крадется неладное... (Такое постановление в крепости действительно состоялось, - это подтвердили потом на суде сами мятежники. Масанчи спас нам жизнь.) Живо собрал друзей, стали совещаться. Решили скакать немедленно к 4-му полку и с ним назавтра ворваться в город. Выехать тайком, чтобы никто не знал, никто не хватился. Оставшимся держать ухо востро, на ночь прятаться, а днем вести настойчивую агитацию в гарнизоне, подготовлять к возможному ночью налету. Сказано сделано. Шегабутдинов отдал Агидуллину распоряжение приготовить пяток лучших коней, поздним вечером привести их в условленное место, там ждать. В Ташкент сейчас же телеграмму: