Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

— Мой давний, стандартный метод вербовки, — иронично ухмыльнулся Штубер, пожимая плечами. — Учитесь, пока я жив, полковник абвера Лоттер.

40

Понимая, что район исчезновения конвоя будет сегодня же оцеплен и прочесан, Иволгин постарался поскорее увести своих маньчжурских стрелков как можно дальше. Но уже к обеду они случайно наткнулись на милицейско-армейский отряд, рыскавший, как потом объяснили им местные хуторяне, в поисках каких-то троих заключенных, совершивших побег из соседнего лагеря.

Возможно, все обошлось бы, но у Златного не выдержали нервы, и он открыл огонь сразу же, как только один из милиционеров из группы, отдыхавшей на окраине хутора, приблизился, чтобы выяснить, чья это машина и куда направляется. Они были в красноармейской форме, у них были документы, а Кондаков по-прежнему изображал арестованного. Но штрафник панически боялся вновь попасться в руки милиции…

Уйти от погони группа сумела только потому, что старшина Кайманов умело развернул их воронок и нажал на газ, а Перс умудрился с первого же выстрела повредить машину преследователей. Но все же в этой стычке они потеряли убитыми ротмистра Чолданова, который прикрывал их бегство, и тяжело раненным — самого Златного, пытавшегося на ходу запрыгнуть в открытые дверцы «воронка». Когда он выпадал, Перс успел заметить выступавшее на груди несчастного большое кровавое пятно, свидетельствовавшее, что пуля прошла навылет.

А на рассвете, уже на правом берегу Волги, куда группа переправилась на случайно подвернувшемся плоту, повысив его плавучесть вязками камыша, исчезли татарин Санджаков и стоявший на посту Мамонт. Вместе с ними исчезли три автомата и весь боезапас к ним.

Узнав об этом, Иволгин долго хохотал, истерически катаясь по траве возле сооруженного накануне стрелками камышового шалаша.

— Вот и вся твоя Народная армия Поволжья! — сказал он себе затем и, согнав с лица идиотскую улыбку, достал из кобуры пистолет.

— Бросьте, подполковник, — мертвой хваткой вцепился ему в руку Перс. — За этим дело не станет, и в Берлине успеется. А, что скажешь, майор? — обратился он к Кондакову, обезоруживая при этом Иволгина.

— Что тут можно сказать? Вот она — Европа: от Волги до Средиземного моря! Гуляй, живи, водку пей, баб… и все такое прочее. Какого черта торопиться на тот свет, если этого еще не познал? А что касается этих беглецов… Не верю, чтобы они сговорились вместе идти. То ли врозь разбежались, то ли татарин зарезал часового Мамонта и бежал.

— Точно, бежал, — поддержал его старшина. — Здесь рядом несколько татарских сел. Туда Санджаков и подался, чтобы священную войну разжигать. Только вряд ли Мамонт решился бы идти с ними, среди мусульман долго не продержался бы.

Однако для Иволгина подробности этого бегства никакого значения уже не имели.

— Вчера я потерял своего последнего боевого товарища, последнего белого офицера, с которым мы вышли из Маньчжурии, — удрученно исповедовался он, сомкнув руки у подбородка и потрясая ими так, словно заклинал Господа то ли простить ему эту потерю, то ли каким-то образом восполнить ее. — Пока рядом был он, ротмистр Чолданов, мы продолжали оставаться группой маньчжурских стрелков, той группой, которую привел сюда князь Курбатов. Но теперь Чолданова нет, я остался один, — отрешенно обвел он взглядом застывших над ним полукругом Перса, Кондакова и старшину Кайманова. Все они казались ему теперь ненадежными и совершенно чужими.

— Ну, это понятно, понятно, — попытался утешить его старшина. Никакой особой подготовки он не имел, вырастал в городе и к бродячей жизни был совершенно не приучен, поэтому с ужасом думал о том, что станет делать, когда группа распадется. — Это пройдет. Нас вон еще четверо, со временем народу прибавится…

— Тела наших маньчжурских стрелков разбросаны теперь на всем пространстве от маньчжурской границы до Германии, — не слышал его доводов Иволгин, — а я почему-то все еще жив, все еще сижу где-то посреди России, словно погорелец — на родовом пепелище и чего-то жду…

— Во-первых, вы забыли обо мне, — остервенело скреб свою вечно шелушащуюся грудь Перс. — Конечно, я не начинал с Маньчжурии, но повышал в чине и благословлял меня на диверсионный хлеб все тот же князь Курбатов. Кроме того, у нас появилось еще два стрелка. А главное, теперь у нас появилась цель — германский фронт, Берлин. Притом, что вокруг нас — тьма врагов. Их несметное количество — этих самых врагов, что всегда приводило князя Курбатова в неописуемый восторг.

— Но оказалось, что я не могу воспринимать этот мир и сражаться в нем, как это умел делать Курбатов. Вы правы, прапорщик, чем больше врагов появлялось вблизи, тем князь чувствовал себя увереннее. Теперь, когда Курбатова нет рядом… тем более что неизвестно, жив ли он вообще, я могу сказать: да, это диверсионный гений. Будь он сейчас здесь, все выглядело бы совершенно по-иному. Мне тоже казалось, что я способен действовать так же. Откровенно завидовал Курбатову, а потому стремился быть похожим на него, подражать ему. Чего уж тут греха таить, ждал того дня, когда сам смогу возглавить группу, которая постепенно станет перерастать в отряд, полк, армию… Теперь я понимаю, что все эти мои иллюзии происходили от романтического взгляда на современную русскую действительность, однако не об этом речь сейчас, не об этом…

— Еще не все потеряно, подполковник, — усмехнулся Кондаков, считая, что командир уже выговорился. — Хотелось бы, конечно, встретиться с этим вашим легендарным Курбатовым, но ведь и у вас еще не все патроны израсходованы, ворон меня не клюй. Нужно только отказаться от идеи поволжского восстания и подумать, как жить дальше.

— В том-то и дело, — подхватился Иволгин, — что не могу отказаться. Так мечтать, так готовиться! В том-то и подлость моей натуры, что не могу, — обреченно как-то развел он руками. — Одни погибли, другие разбегаются, а по селам мужички плюют нам в лицо и рвут на груди рубахи: «На, стреляй, белогвардейская гадина!». Кто тут теперь наши враги? Эти русские крестьяне и солдаты? Но ведь они же — русские.

— Русские — не русские — к стенке, — процедил Перс.

— К стенке? Кого?! Их миллионы! Мне их за сто лет не перестрелять. Но самое страшное, что все они, прапорщик Гвоздев, все до единого, — русские. Невзирая на то, каковы в действительности их этнические корни.

— Остановись, подполковник, — окрысился Кондаков, — остановись! Еще пару таких истерик — и подашься в ближайший военкомат записываться добровольцем в Красную армию.

— Не исключено, — почти в отчаянии пробормотал Иволгин.

— Сомневаюсь, господин подполковник, что решились бы на сдачу с повинной, — уже более уважительно молвил Кондаков. — Хотя бы ввиду полной бессмысленности подобной сдачи.

— Как знать, как знать, — вздохнул подполковник.

— Мне тоже приходилось видеть такого, как ваш Курбатов, — ушел от этой темы лагерь-майор, — только он был австрийцем и звали его Отто Скорцени. Возможно, из тех же гениев от диверсии. Но только и я, лагерь-майор Кондаков, как называли меня, тоже пока еще Христом Богом не проклят, ворон меня не клюй. Я опять свободен, у меня в руках оружие, а вокруг испохабленная коммунистами Россия; на тысячи верст — что на запад, что на восток — Россия. Лично я предпочел бы идти на запад. Если не смогу прорваться через фронт или не успею дойти до него до конца войны — здесь останусь. Ремеслу, как говорится, обучен, так что не пропаду, ворон меня не клюй.

Все трое вопросительно взглянули на старшину Кайманова; он один пока что отмалчивался.

Старшина поскреб ногтями заросший сединой подбородок, уважительно покряхтел и, опираясь на пристроенный на пеньке автомат словно на посох странника, произнес:

— На запад идти уже бессмысленно. Там все забито войсками — нашими, красными то есть, и германскими. Не пройти нам. К тому же красные скоро будут в Берлине. Поэтому уходить советую на восток, за Урал, в Сибирь, где ни войск, ни власти, а по селам таежным годами отсиживаться можно, охотой промышляя, если только не удастся дойти до Маньчжурии, Монголии или Персии. Я-то ведь сам родом из-под Томска, что такое Сибирь — знаю. Рядом с нами было селение старообрядцев, так кого только они не прятали у себя, лишь бы только объявил, что к вере их пристает. Так что советую передохнуть здесь пару деньков, а затем подремонтировать наш плот и вернуться на левый берег Волги.

Остальные стрелки переглянулись, однако промолчали, давая понять, что окончательного решения пока что не будет.

41

…После стычки на железнодорожном переезде прошло несколько напряженных минут. Появилась подвода, на которой сидели трое полицаев, однако Беркут решил не трогать их, поскольку на подходе был воинский состав с тяжелой техникой.