Тетушка Хулия и писака - Марио Льоса

Одно время казалось, мальчик вырастет таким же набожным, как и его отец (основным занятием которого, после поклонения Господу Лимпийскому, было участие в процессах, где он носил изображения всех святых без разбору, меняя лишь одеяния), так как долгое время Крисанто был добросовестнейшим служкой во всех церквах вокруг площади Санта-Аны. Он был очень исполнителен, до тонкостей знал всю процедуру службы, имел богобоязненный вид, а потому все священники округи прощали ему и медлительность, и неуклюжесть и часто звали отслужить мессу, звонить в колокола во время процессии на страстной неделе или кадить во время крестного хода. Мария Порталь, мечтавшая о карьере военного для своего сына, представлявшая его искателем приключений и неотразимым кавалером, только молча вздыхала, видя сына в одеянии церковного служки (которое всегда было ему велико) и слушая, как он читает молитвы на хорошей латыни с алтарей церквей Троицы, Святого Андреаса, Кармен, Благой Кончины и в том числе крохотной церквушки в Кочаркасе – мальчика приглашали даже в этот отдаленный квартал. Однако глава братства, Валентин Маравильяс, чувствовал, как сердце его переполняется гордостью – кровь от крови его станет священнослужителем.

Но все заблуждались. У мальчика не было религиозного призвания. Он жил напряженной внутренней жизнью, и его эмоциональной натуре необходимо было как-то и в чем-то проявить себя. Сама атмосфера храма, трепещущее пламя свечей, благовония, молитвы, изображения святых, украшенные подношениями верующих, пришедших помянуть покойных, ритуал службы, распятия, коленопреклоненные молящиеся – все это утоляло его раннюю жажду поэзии, его духовный голод. Мария Порталь помогала монахиням ордена Босоножек в их кулинарных и домашних хлопотах и потому была одной из считанных женщин, кому дозволялось входить под суровые своды монастыря. Знаменитая кулинарка приводила с собой и Крисанто, и, когда мальчик подрос – по годам, но не стал выше ростом, – монахини настолько привыкли к нему (он был для них просто вещью, половой тряпкой, получеловеком, огрызком), что разрешали бродить по монастырю, пока Мария Порталь колдовала над воздушными тортами, трепещущими желе, белоснежными безе, готовила взбитые желтки с миндалем и сиропом, а также миндальные кексы (все это затем шло на продажу для сбора средств на религиозные миссии в Африке). Так получилось, что в десять лет Крисанто Маравильяс познал любовь…

Девочка, которая в одно мгновение завоевала его, звалась Фатима, она была ему ровесницей и выполняла в мире Босоножек скромные обязанности служанки. Крисанто Маравильяс увидел ее впервые, когда малышка, только что вымыв коридоры, выложенные каменными плитами, собиралась поливать в саду розы и лилии. Хотя тело девочки скрывал мешок с дырками для рук, а волосы покрывала дерюжка, завязанная на манер косынки, происхождение Фатимы не вызывало сомнений: ее отличали кожа цвета слоновой кости, голубые глаза, гордый подбородок, изящные ноги. Речь шла о приемыше (и о трагедии благородного происхождения – голубой крови, которой так завидует простолюдин). Девочку подбросили однажды зимней ночью к тому крыльцу монастыря, что выходит на улицу Хунин. Ребенок был завернут в шаль небесного цвета, к ней была приколота душераздирающая записка: «Я – дочь несчастной любви, приведшей в отчаяние одно благородное семейство, и не смогу жить в обществе, ибо буду вечным осуждением греха тех, кто дал мне жизнь, кому, имея одних и тех же отца и мать, запрещено любить друг друга, родить и признать меня. Вы, благословенные Босоножки, – единственные, кто может вырастить меня, не стыдясь и меня не заставляя стыдиться. Мои измученные родители воздадут конгрегации Босоножек сторицей за доброе дело, что откроет перед вами врата рая».

Подле дитяти греха монашки нашли кошель с деньгами, который и убедил их в конце концов (ведь каннибалов-язычников надо как-то приводить в христианство, кормить и одевать!). Они решили: девочка будет служанкой, а позднее, если появится у нее призвание, они сделают из нее еще одну рабу Божью – белую монахиню. Ее назвали Фатимой, так как она была подобрана в день явления Божьей Матери пастушкам в Португалии[66]. Так девочка и росла – вдали от мира, за девственно непорочными стенами монастыря Босоножек, в атмосфере целомудрия, не видя других мужчин (еще до Крисанто), кроме старого и шелудивого дона Себастьяна (может быть, Бергуа?), капеллана, приходившего раз в неделю отпускать (всегда мелкие) грешки монашек. Она росла милой, мягкой, послушной, и самые умные монахини говорили, что ее светлый разум, добрый взгляд, чистое дыхание были явными признаками святости.

Нечеловеческим усилием поборов робость, связавшую язык, Крисанто Маравильяс подошел к девочке и спросил, не может ли он помочь ей поливать цветы. Она согласилась, и с тех пор каждый раз, как Мария Порталь приходила в монастырь и занималась стряпней, Крисанто и Фатима вместе подметали кельи или мыли переходы и коридоры, вместе меняли цветы в вазах на алтаре, протирали окна, вощили каменные плиты двориков или вытряхивали пыль из молитвенников. Между некрасивым мальчиком и прелестной девочкой рождалась первая любовь, которая всегда потом вспоминается как самая большая, она подобна нити, которую может оборвать разве что смерть.

Полупарализованному мальчику едва исполнилось двенадцать лет, когда Валентин Маравильяс и Мария Порталь заметили первые признаки влечения, благодаря которому Крисанто вскоре превратился во вдохновенного поэта и прославленного композитора.

Это было на танцульках, куда по крайней мере один раз в неделю собирались те, кто жил по соседству с площадью Санта-Аны. То ли по поводу рождения, то ли в связи со смертью – предлогов всегда хватало (отметить радость либо залечить горе?) – в сарайчике портного Чумпитаса, во дворе скобяных дел мастеров Лимы, в тупике, где жил Валентин, до рассвета веселились и плясали под переборы гитары и уханье контрабаса, слышались звонкие хлопки в ладоши и высокие голоса певцов. В то время как разгоряченные спиртным и ароматнейшими блюдами Марии Порталь танцоры с жаром выбивали искры из гранитных плит площади, Крисанто Маравильяс с таким восхищением смотрел на гитаристов, певцов и контрабасистов, словно они были чем-то сверхъестественным. Как только музыканты устраивали перерыв, чтобы выкурить сигарету или пропустить стаканчик, ребенок робко приближался к гитарам, осторожно, будто опасаясь испугать, гладил их, трогал струны, исторгая из них неясные аккорды…

Вскоре всем стало ясно, что у мальчика не просто способности, а выдающееся дарование. Маленький инвалид обладал прекрасным слухом, он мгновенно схватывал и запоминал любой мотив и, хотя ручки его были слабы, вскоре с уверенностью взрослого мог сыграть на контрабасе любую народную мелодию. В перерывах, когда оркестранты выпивали и закусывали, мальчик самостоятельно постигал секреты музыки и особенно полюбил гитару. Соседи уже привыкли, что на праздниках он стал выступать как музыкант.

Ноги Крисанто не росли, ему было уже четырнадцать лет, а выглядел он восьмилетним ребенком. Он был очень худ (худоба – отличительная особенность одухотворенного существа и свидетельство артистичности натуры), так как страдал отсутствием аппетита, и, если бы Мария Порталь не проявила мужества и стойкости и не впихивала в него еду, юный бард улетучился бы в конце концов. Тем не менее, если речь шла о музыке, это хрупкое существо не ведало усталости. Гитаристы округи, бывало, после долгих часов игры и пения валились от усталости наземь, у них опухали от струн пальцы, и для окружающих было бы лучше, если б они умолкли, а не фальшивили, но инвалидик по-прежнему сидел на своем стульчике с соломенным сиденьем (ножки у него, как у японцев, не доставали до земли), и его маленькие, не знающие усталости пальцы извлекали из инструмента чарующие мелодии, при этом сам он напевал так, будто праздник только начинается. Голос у него был не сильный – конечно, он не смог бы соперничать со знаменитым Эсекиелем Дельфином, от голоса которого, когда он при исполнении некоторых вальсов брал верхнее соль, звенели стекла в окне напротив. Однако недостаток его силы возмещали неутомимость, фанатическая любовь к музыке, богатство оттенков в игре, когда каждая нота звучала должным образом.

Но прославился он не как исполнитель, а как композитор. То, что наполовину парализованный юноша из Барриос-Альтос не только умеет играть и напевать народные мелодии, но и сочиняет их, стало известно в день ангела поварихи, когда веселый праздник с конфетти, серпантином и пищалками заполонил тупик Санта-Аны. В полночь музыканты удивили присутствующих неизвестной до той поры полькой, слова диалога в которой отличались своеобразием:

– Как?

– Любовно, любовно, любовно.