Дзержинский - Сергей Кредов

Что тут не так? В случае с Феликсом Дзержинским не солгал даже некролог.

Конечно, это не «весь» Дзержинский.

Память многих поколений отсекла от образа реального создателя ВЧК то, что могло его связывать и с бессмысленными жестокостями Гражданской войны, и с карательной политикой Большого террора. Он остается одним из символов революции. И отношение к его фигуре находится в сильной зависимости от того, как меняется наше отношение к делу, которому он служил.

Но советская эпоха как будто завершилась...

Имя Феликса Дзержинского продолжают носить города, районы, поселки, улицы, горные вершины, детские учреждения, войсковые части, корабли, предприятия, учебные заведения... Памятники и бюсты Дзержинского по-прежнему стоят на площадях его имени. Широкого движения «снизу» убрать эти символы не наблюдается. Политики, требующие признать Дзержинского «красным палачом», едва ли предложат вынести этот вопрос на референдум, потому что результат этого референдума предсказуем.

На примере Дзержинского видно, каким должен быть руководитель спецслужбы: честным, принципиальным, мужественным, бескорыстным, нетерпимым к злу, неподкупным, радеющим за чистоту рядов.

И на примере Дзержинского видно, каким руководитель спецслужбы быть не должен: стремящимся к бесконтрольности, тяготеющим к методам непосредственной расправы, считающим себя орудием одной партии, группы лиц, а не всего общества.

Споры о том, каким на самом деле был знаменитый революционер, далеки от завершения. Вот уже более двух десятилетий нет его памятника работы Вучетича на нынешней Лубянской площади. И он там... как будто есть. Суровый рыцарь в солдатской шинели едва ли скоро покинет это место. Здесь творилась история.

Пока же следует напомнить: Феликс Дзержинский умер, фактически отстаивая ненасильственный путь развития страны. Это последнее, чем он в своей земной жизни занимался.

История в очередной раз посмеялась над любителями давать простые ответы на сложные вопросы.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ФЕЛИКСЕ ДЗЕРЖИНСКОМ

Свидетельства о личности и деятельности Ф. Э. Дзержинского, предлагаемые ниже, до недавнего времени были малоизвестны, а то и вовсе неизвестны российским читателям. Несколько слов об авторах.

Лев Давидович Троцкий, один из наиболее заметных деятелей Октябрьской революции, в более подробном представлении не нуждается. Его отзыв о Дзержинском взят из книги «Моя жизнь».

Владимир Григорьевич Орлов, до революции — статский советник, следователь по особо важным делам, контрразведчик; в 1918 году под фамилией Орлинский работал в Петроградской ЧК. Осенью был разоблачен чекистами как «белый» агент, бежал... В эмиграции опубликовал книгу воспоминаний «Двойной агент. Записки русского контрразведчика».

Борис Георгиевич Бажанов, личный секретарь Сталина в 1923—1928 годах, близко наблюдал Дзержинского на заседаниях партийного руководства. В 1928-м бежал из СССР. В конце жизни во Франции выпустил книгу «Воспоминания бывшего секретаря Сталина».

Сергей Петрович Мельгунов — историк, политик, литератор, автор первого исследования о красном терроре... Здесь публикуется фрагмент из его воспоминаний, написанных по горячим следам.

Николай Владиславович Валентинов (Вольский) уже известен читателям этой книги.

Лев Троцкий, 1929 г.

Дзержинский был человеком великой взрывчатой страсти. Его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядами. По каждому вопросу, даже и второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался и нередко доходил до срыва. Несмотря на такую высокую нервную нагрузку, Дзержинский не знал периодов упадка или апатии. Он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации. Ленин как-то сравнил его с горячим кровным конем. Дзержинский влюблялся нерассуждающей любовью во всякое дело, которое выполнял, ограждая своих сотрудников от вмешательства и критики со страстью, с непримиримостью, с фанатизмом, в которых, однако, не было ничего личного: Дзержинский бесследно растворялся в деле.

Самостоятельной мысли у Дзержинского не было. Он сам не считал себя политиком, по крайней мере, при жизни Ленина. По разным поводам он неоднократно говорил мне: я, может быть, неплохой революционер, но я не вождь, не государственный человек, не политик. В этом была не только скромность. Самооценка была верна по существу.

Политически Дзержинский всегда нуждался в чьем-нибудь непосредственном руководстве. В течение долгих лет он шел за Розой Люксембург и проделал ее борьбу не только с польским патриотизмом, но и с большевизмом. В 1917 г. он примкнул к большевикам. Ленин мне говорил с восторгом: «Никаких следов старой борьбы не осталось». В течение двух-трех лет Дзержинский особенно тяготел ко мне. В последние годы поддерживал Сталина. В хозяйственной работе он брал темпераментом: призывал, подталкивал, увлекал. Продуманной концепции хозяйственного развития у него не было. Он разделял все ошибки Сталина и защищал их со всей страстью, на какую был способен. Он умер почти стоя, едва успев покинуть трибуну, с которой страстно громил оппозицию.

Владимир Орлов, 1932 г.

Однажды, когда я в следственной комнате суда допрашивал одного матроса, меня заставил вдруг насторожиться, казалось бы, совсем незначительный факт. Я заметил, что в суд вошли трое мужчин в шинелях. Собственно, то, что они были в шинелях, неудивительно, я и сам ходил в шинели и сапогах, носил бороду и очки в металлической оправе. А насторожило меня то, что на протяжении всего допроса один из этих троих пристально смотрел на меня.

Вдруг ко мне подошел служитель суда и сказал: «Пожалуйста, заканчивайте допрос. Здесь председатель ВЧК Дзержинский. Он хочет поговорить с вами».

Я был удивлен. Что нужно этому совершенно незнакомому мне человеку? Матроса увели, и человек, который так пристально наблюдал за мной, медленно подошел, по-прежнему не сводя с меня глаз. Я побледнел. Где я видел это лицо раньше?

Господи! Теперь я вспомнил. Он был моим подследственным, его судили в Варшаве до войны. Конечно, это был он. Я даже вспомнил его фамилию — Дзержинский. В какой-то момент я понял, что игра моя проиграна. Я в руках самого Дзержинского, главы всемогущей ЧК. Утешало меня лишь то, что за столь непродолжительный период моей «службы» Советам сделал я, как говорится, все, что мог, к чему меня обязывал долг русского офицера, помнящего о присяге царю и отечеству. Да, сокрушался я, стоя перед Дзержинским, игра моя действительно проиграна.