Могусюмка и Гурьяныч - Николай Павлович Задорнов

И вдруг пришло ему в голову, что легче всего скрыться промчавшись прямо через завод, что там у него много друзей, никто не задержит, а следов не останется. Вспомнил он, как, бывало, приезжал на завод, как там встречали его радушно.

Минуя все дороги, по которым хотел он путать следы, вылетел Могусюмка прямо к речке и увидел на другой стороне подправленную новыми хозяевами избу Гурьяныча.

Гордость явилась в душе башлыка. Он повернул коня, что было силы хлестнул его и поскакал обратно в лес.

Глава 40

ОБЕД У БУЛАВИНЫХ

Алексей Николаевич Керженцев, молодой офицер, которого ранил Могусюмка, попал в Верхнеуральск недавно. Его перевели за дерзость, сказанную командиру Семеновского полка, в котором он служил в Петербурге. Урал заинтересовал его. Тут все понравилось молодому человеку: и дикая природа и своеобразные люди. В мрачных горновых сараях и закопченных домнах или в бревенчатых избах на фоне гор и лесов он видел своеобразную красоту.

Хотя Верхнеуральск был ужасной дырой, но офицеры отправились из него неохотно. Они не находили ничего хорошего, что их посылают на завод, чтобы припугнуть крестьян. Вместе с ними шел отряд казаков и башкир ловить разбойника Могусюмку. Никто не предполагал, что на заводе настоящий бунт, и надеялись, что никаких репрессий применять не придется, что надо будет просто постоять там с солдатами — и все успокоится само собой.

Нападение в горах на отряд было неслыханной дерзостью и совершенной неожиданностью, и все поняли, что тут шутить нельзя.

Отряд был невелик, но хорошо вооружен. Напасть на него могли осмелиться только самые отчаянные и обреченные сорвиголовы. Очевидно стало, что тут придется проводить время не только в охоте на медведей, как надеялись офицеры, отправляясь в уральские леса.

При столкновении ранен был Керженцев и трое солдат — один из них тяжело, и убит проводник-купец.

По прибытии отряда в завод солдат положили в маленькой заводской больнице. За ними вызвалась ходить Евгения Дмитриевна. Она помогала военному фельдшеру. В город срочно послали за врачом. Прибыли жандармский офицер и чиновник особых поручений. С соседнего Тирлянского завода, который оставался под вывеской Пашковых, но теперь также принадлежал компании, приехал тамошний управляющий, чтобы временно заменить больного Верба.

Пуля попала Керженцеву в плечо. Врач вынул её. Через несколько дней Керженцев был на ногах. Жил он вместе с товарищами в Нижнем поселке. Булавин, встретивший отряд в горах еще до схватки и познакомившийся с Керженцевым в пути, явился на завод вместе с войсками. Он приглашал Керженцева остановиться в своем доме. На вид казалось, что купец симпатичный человек, но молодому офицеру не понравилось, что Булавин ехал жаловаться в город на своих односельчан. «Доносчику — первый кнут», — на этом правиле Алексей был воспитан.

Однако скоро явились причины, из-за которых Алексей Николаевич переменил свое мнение о Булавине и даже сожалел, что не остановился в его доме.

По прибытии в завод молодого офицера заинтересовала здешняя жизнь, он стал доискиваться до причин бунта, узнал о Могусюмке все подробности, а потом и о Гурьяныче. Подобный тип бунтаря из народа не встречался ему никогда. Под влиянием происшедших событий и другие офицеры отвлекались от обычной скуки, вина, карт и книг, заинтересовались, что происходило в этом огромном, похожем на бесконечную деревню заводском поселке.

…У Керженцева был двоюродный брат, в прошлом тоже офицер, оставивший службу — известный революционер, сосланный в Сибирь. Хотя Алексей далек был какому бы то ни было революционному движению, но, как и большинство русских интеллигентов, с наслаждением читал Некрасова, полагал позором ссылку Чернышевского и считал революционеров людьми долга, готовыми к жертве за благо народа. Теперь — тоже в ссылке, по сути дела, — Алексея стал занимать вопрос, что же представляет из себя тот народ, ради которого идут на жертву лучшие русские люди, каковы его идеалы, что он хочет, как мыслит свое будущее освобождение и желает ли его, как сам добивается действительной воли.

Керженцеву казалось, что здесь, в глубине Урала, где когда-то бушевала пугачевщина, и теперь бродили какие-то силы.

«Для начала, — думал он, — я получил пулю от башкирина, в котором готов был видеть романтического героя».

Мысли о пугачевщине, о судьбе сосланного брата, о Могусюмке и бунтаре Гурьяныче сливались воедино.

Картины гор и девственных лесов возбуждали воображение.

На заводе рабочие бастовали, не выходили на работу, отказывались от земли и держались, несмотря на прибывших солдат, с поразительным единодушием.

Офицеры бывали в домах местных обывателей, у Булавиных и здешнего батюшки отца Никодима Преображенского, у Верба. Присутствовали на допросах арестованного Загребина.

— Видите ли, господа, — торжествующе говорил Керженцев товарищам, — причина бунта и забастовки не только в низкой оплате труда. Люди оскорблены, новый хозяин грубо ломает все установившиеся традиции, лишает их главного — мастерства. Совершается ужасная ошибка. Главное — оскорбление, нанесенное народу. Люди жили веками, верили в то, что делают полезное дело, старались совершенствоваться, стремились овладеть тайнами создания этой вещи, как они ее называют, — «полоски». И вдруг оказывается, что все не нужно! И вот вам протест — избиение управляющего! Это не просто дикая выходка. Это как раз то, что так страшит всех наших современных предпринимателей…

И начальник отряда капитан Верхоленцев, и высокий и щеголеватый поляк поручик Маневич, и хорунжий Сучков слушали с интересом, хотя сами они усмиряли бунт и наводили тут порядок.

В том, что происходило на заводе, каждый из них видел что-то свое. Поляк Маневич — порабощенную Польшу. Хорунжему всегда казалось, что Москва и Питер зря обижают казаков и теснят их. Капитан Верхоленцев, убежденный монархист, замечал, что за последнее время, несмотря на все либеральные благодеяния, простой народ продолжал бунтовать, жил хуже прежнего. В получаемых свободах народ, по мнению Верхоленцева, усматривал право высказывать недовольство и безобразничать.

— И какое единодушие! Никто и не выдаст своих вожаков! Все за них. Вот поэтому наш Дрозд ничего не может добиться… Он полагал, что с народом нужны строгости, тогда бунтов не будет. Кой черт, кому понравится, если наедут иностранцы и станут всем распоряжаться, какие бы они умные ни были. Будь то Китай, Урал или Семеновский полк — это одинаково противно.

Темно-русые волосы Алексея сбились и спутались, а острое лицо ярко разрумянилось, пшеничные брови встали дугами. Он вышел из-за стола и говорил громко, немного волнуясь, но не теряя своего уверенного вида, который так нравился женщинам.

Адель, Ольга Николаевна, Танечка — сколько их