Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

Андрей предложенное место внимательно оглядел, прошелся вместе с Сучком и Аринкой взад-вперед по пригорку и увиденным остался доволен, после чего передал через Аринку, что отныне тут селиться будут только Лисовиновы, а все прочие — в стороне. И тут же «осчастливил» Сучка требованием поставить здесь же дома и Илье со Стервом — как своим, лисовиновским. А себе велел строить не просто дом, а чуть ли не княжеский терем — с подклетами, светлицей, горницами, высоким крыльцом и прочими радостями. А чтобы ошарашенному строителю понятнее стало, указал на девичью, которую с вершины как раз хорошо видно было. Правда, после возмущенных криков Сучка подумал немного и согласился свои требования уменьшить до разумных пределов. Смущенная Аринка сказала потом боярыне, что это он ее хотел порадовать: знал, что она в Турове жила, богатые хоромы видела, вот и решил, что ей непременно такие же нужны.

Затем Андрей, прихватив слегка опешившую от всего происходящего Аринку, невозмутимо удалился, не считая нужным выслушивать соображения артельного старшины. А у того как раз очень было что сказать, да так, что он примчался скандалить к Мишане. Только вот старшина Младшей стражи, по горло занятый приготовлениями к завтрашнему выступлению в поход за болото, Сучка с его страданиями даже не дослушал, а просто порекомендовал пожелание Немого исполнить «в целях личной безопасности», по его собственным словам.

Оскорбленный до глубины души глава артельщиков (ему даже поскандалить всласть не удалось) в поисках сочувствия кинулся было к Илье в надежде получить в его лице поддержку, ибо обозный старшина уже присмотрел себе место под усадьбу, правда, на противоположном конце посада. Илья почесал в бороде, подумал, но, будучи мужем чрезвычайно понятливым, сумел соотнести вчерашние речи Корнея перед церковью и сегодняшний приступ активности Немого. Так что, к огромному разочарованию Сучка, старшина обозников как раз возмущаться не стал, а на пару с воодушевленным грядущими изменениями дедом Семеном улучил время и наскоро оглядел намеченные участки. Вернулся он совершенно удовлетворенным, поскольку убедился, что новое место не хуже прежнего, а главное — порадовался тому, что его уже по привычке своим, лисовиновским считают. Стерва же так и вообще в крепости не было, да и сам он пока никаких пожеланий насчет будущего жилья не высказывал. Так что плюющийся и орущий Сучок, оставшись непонятым, хочешь не хочешь, а вынужден был смириться.

Еще накануне, перед поездкой в Ратное, Анна с облегчением убедилась, что ее помощница может не только вести себя, как пристало наставнице, но и в одежде знает толк. Для посещения церкви Арина оделась именно так, как надлежало: не бедно, но и не вызывающе; не блестела дорогими украшениями, но и скудным ее наряд не смотрелся. А уж досада ратнинских баб, которые и самой Анне в свое время немало крови попортили, и вовсе медом на сердце легла. Теперь нужно было нанести завистницам решающий удар — одеть Арину в новое платье.

«Женское оружие, женское оружие… Арину в таком наряде вперед дружины выпусти — ни одна крепость не устоит, защитники со стен попадают… Эх, мне бы в свое время такое… что там Туров — Киев бы у ног был!.. Или шею бы мне свернули с улыбкой ласковой… если не яду поднесли. Нет, хорошо, что у меня тогда таких платьев не было — наломала бы дров как пить дать… ветер в голове свистел, как у моей Аньки, разве что дул в другую сторону. Все хорошо вовремя, а мое время только сейчас пришло… Зато и ценю я каждый его миг».

Чтобы добиться задуманного наилучшим образом, надо было и наряд для Арины такой сообразить, чтоб он неразрывно с ее обликом совпал. Причин для этого много имелось: во-первых, Андрея сразить и заставить решительный шаг сделать, ведь Анна, как любая женщина, не могла упустить возможности устроить свадьбу родственника. Кроме того, прожив полжизни в стольном городе, она прекрасно помнила, как преображается любая женщина, когда на нее с преклонением мужские глаза направлены, и необязательно то должен быть любимый. Даже и от посторонних, но восторженных взглядов женщина, пусть самая некрасивая, хорошеет, в силу входит, а наряд ей в том подспорье.

«Вот так вот приоденешься, вроде бы и все глаза к себе притягиваешь, а на самом деле они от платья, как от щита отскакивают, редко кто удосужится глубже взглядом проникнуть. И нечего мужам нас платьями попрекать — сами хороши, в нарядных доспехах, как девки, красуются. Сядет иной на коня, подбоченится, усы подкрутит и едет по улице — смотрите на него, добра молодца! Правда, для мужа такой доспех — не щит, а подтверждение его силы да доблести: в бою вороги вокруг него воронами вьются, уж больно добыча завидная. Вот и получается, что храбрый муж одним своим видом противникам вызов бросает, как и женщина в нарядном платье. И, как и у мужей, не каждая осмелится надеть такое, себя на суд людской выставить. Ну да Арине чужих глаз бояться нечего, а Андрей пусть любуется».

Во-вторых, одетая соответствующим образом Аринка немало помогла бы Анне своим примером девиц отесывать.

«Эти дурехи думают, что самое главное — невиданный наряд напялить. Дескать, нацепила на себя красоту несказанную, серег да ожерелий побольше навесила — и готово. А то, что в любом, самом распрекрасном платье можно курицей ощипанной выглядеть — это они пока постичь не в силах. Тоже ведь наука, не хуже воинской. Вот и будем девиц учить, как наставники отроков… Так, да не так: отроков-то одному и тому же учат, потому что для воинов привычка все одинаково по команде делать победой в бою оборачивается. Для женщины же обнаружить, что ты с кем-то похоже одета, хуже смерти. Девицы наши все разные, значит, у каждой что-то свое, особое найти надо, ее в той особенности убедить, чтобы она природной смотрелась, изнутри шла, а не сверху тонким слоем блестела — царапнешь, и нет ничего…»

Тут, правда, была опасность, что кое-кто из девчонок посчитает такой пример недостижимым, махнет рукой и даже стараться не будет, но старшая наставница рассчитывала на дружелюбный характер своей помощницы и ее умение найти подход к любой из воспитанниц. А уж Анну-младшую, Марию да Прасковью скорее останавливать придется, а не подхлестывать.

В-третьих, Анна не забывала о том, что отроки назавтра уходили в свой первый поход, и намеревалась устроить им достойные проводы, чтобы запомнились на всю жизнь, а в будущем явились примером для подражания. В строящейся крепости было очень мало своих традиций — не воинских, а общих, объединяющих все пока еще невеликое население. Вот боярыня и озаботилась созданием основы для нового обычая, потому что слепо перенять ратнинский не получалось — там каждого воина семья провожала, род, а здесь мальчишки от родителей оторваны, их семья — Академия, сами они друг другу братьями должны приходиться, девицы — сестрами, а наставники — вместо родителей. Оно, конечно, пока что это больше в задумках существовало, но начинать-то когда-нибудь надо.

Было еще и в-четвертых: как всякая хорошая портниха, Анна просто любила свое дело, и наслаждалась, когда представлялась возможность, а пуще того — необходимость отдаться ему, не отвлекаясь ни на что другое. Хоть домашние никогда не препятствовали этому занятию, а свекровь так и вовсе Анну окончательно признала своей, когда, уже после рождения внучек, получила в подарок специально для нее сшитую праздничную рубаху с тонкой вышивкой, а все-таки мужи посмеивались снисходительно, когда Анна с головой уходила в шитье. Разве что один Лавр понимал ее. Стоило же ей однажды заикнуться Фролу, что для нее ткани так же близки и дороги, как для мужей их железки, так он ее не только оборвал — на смех поднял, дескать, нашла что сравнивать, воинскую справу и тряпки какие-то. А сам-то мог часами сидеть, начищая доспех, выглаживая свой меч или даже и вовсе разговаривая с ним, и не считал это зазорным. Да и с одеждой иной раз как дите малое капризничал: под горячую руку мог в лицо бросить приготовленную ему рубаху да обругать, дескать, вышивала без души, не глянется ему, и вообще…

Анна оборвала неприятное воспоминание, возвращаясь к насущной заботе. Как в любом большом хозяйстве, у нее, конечно, имелись холопки, чьей обязанностью в основном было шитье, но делали они, как правило, обыденную, привычную работу, обшивая прочих холопов. А кроме них, совершенно неожиданно для нее, появилась у боярыни помощница, причем из куньевской родни.

Софья была одной из многочисленных Татьяниных племянниц, осиротевших во время захвата Куньего городища. Когда Анна сшила, как поняла по Мишаниным невнятным объяснениям, первое платье да показала его бабам на подворье, то она ожидала чего угодно, только не появления в своей горнице этой ничем доселе не выделявшейся девицы. Анна тогда была удивлена и раздосадована дерзостью новой родственницы — время было позднее, день хлопотный, спать пора, так что если бы незваная гостья, как и прочие, только смотрела завидущими глазами на разложенные по лавкам наряды, то боярыня непременно шуганула бы ее вон, не задумываясь. Только девчонка не дала ей и слова молвить — поклонилась чуть ли не до земли и с горящими глазами выпалила: