В руках врага - Дэвид Вебер

– Именно так, – ответила она, не подозревая о круговерти его мыслей.

Тейсман, посторонившись, предложил ей кресло.

– Я тут позволил себе расслабиться, – сказал адмирал, указывая на бутылку, – не желаете ли выпить?

– Нет, спасибо. Но вас прошу не стесняться: глоток виски беседе не помеха.

– Благодарю, чуть попозже я непременно выпью, – отозвался он, дождался, пока она усядется, сел напротив и, когда оба громилы заняли места позади нее, учтиво осведомился: – Итак, чем могу быть полезен?

– Мне хотелось бы обсудить действия гражданина контр-адмирала Турвиля, – ответила она таким тоном и с таким взглядом, что Тейсман ощутил легкий укол тревоги.

– В каком смысле, мэм? – спросил Тейсман, ухитрившись не выказать настороженности или недовольства, хотя его вдобавок ко всему отчаянно мутило.

– Мне не нравится его явное стремление оставить пленных в ведении флота.

– Не уверен, что верно понял ход ваших рассуждений, гражданка секретарь, – сказал Тейсман, силясь сохранить спокойствие. – Он доложил о захвате в плен группы неприятельских военных и обратился к командованию с просьбой о разрешении переправить их на Таррагон. И что?

– Не стоит со мной хитрить, гражданин адмирал, – отозвалась Рэнсом с холодной улыбкой. – Желание оградить своих подчиненных от неприятностей – вполне похвальное качество для командира, однако вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Эту Харрингтон едва ли можно считать обычной военнопленной, и вам с Турвилем обоим это прекрасно известно. Ее пленение есть факт первостепенного политического значения, а стало быть, и решение о месте ее содержания есть вопрос не военный, а политический.

– Но гражданка секретарь, – попытался возразить Тейсман, – Денебские соглашения…

– Плевать мне на Денебские соглашения! – оборвала Рэнсом, подавшись вперед и буравя его сердитым взглядом. – Эти соглашения были подписаны Законодателями, а не подлинными представителями народа, и народ не обязан соблюдать обязательства продажного плутократического режима, особенно в разгар смертельного противостояния! Идет война мировоззрений, в которой нет и не может быть места компромиссам! Мне непонятно, почему военные никак не могут сообразить, что мы воюем не против «достойных противников» или «воинов», а против классовых врагов. Единственным результатом нашей революционной борьбы должно стать полное уничтожение враждебных режимов: в противном случае враг сокрушит нас и восстановит господство эксплуататоров. Единственное – единственное! – что имеет значение для нас, это победа, и лишь те, кто осознает данный факт, имеют право вести народ за собой. Так вот, Комитет общественного спасения данный факт осознает в полной мере: мы намерены использовать для достижения победы все доступные средства и не станем упускать возможность причинить врагу ущерб из-за бесполезного клочка бумаги, который мы никогда не подписывали.

Она говорила так искренне, с таким пылом, что Тейсман усомнился, подействовал ли на него ингалятор. Разумеется, все сказанное находилось в русле официальной пропаганды, но ведь не могла женщина, облеченная огромной ответственностью и властью, занимающая высокое положение, действительно верить в подобную чушь!

– В теории со всем этим трудно не согласиться, гражданка секретарь, – осторожно произнес он, – но мне кажется, здесь следует принимать во внимание некоторые практические аспекты, относящиеся скорее к тактике, нежели к фундаментальным принципам.

Рэнсом поджала губы, но перебивать не стала, и он, потерев рукой пульсирующий висок, продолжил:

– Говоря более конкретно, мэм, мне думается, что многие рядовые и старшины флота монти искренне верят в то, что воюют за правое дело, и считают Денебские соглашения важной частью защищаемой ими системы ценностей. Если мы нарушим…

– Вздор! – вмешалась Рэнсом. – То есть, конечно, многие из служивших во вражеском флоте до войны профессионалов и впрямь верили в этот бред. В конце концов, что с них взять: они оболваненные пропагандой наемники, которым достало глупости или жадности добровольно, за деньги, пойти на службу к империалистам-эксплуататорам! Но с началом войны их флот, так же как и наш, встал перед необходимостью набирать личный состав среди самых широких слоев народа, а простой народ не поддастся на измышления аристократов. Они поймут, что их посылают против братьев по классу и приносят в жертву ради защиты интересов презренной олигархической клики, – а поняв, обрушатся на своих правителей и низвергнут их точно так же, как мы низвергли наших!

Тейсман вздрогнул, пораженный совершенно нежданным открытием: Корделия Рэнсом и впрямь верила собственным пропагандистским бредням!

Мысленно вздохнув, Тейсман попытался осознать этот факт, но он просто не укладывался в его сознании. Нет, такое просто невозможно! Рэнсом вовсе не глупа, она мастерски умеет играть на инстинктах толпы и всегда не просто улавливает, откуда дует ветер, но и ухитряется предугадывать его направление. Подобная проницательность едва ли совместима с тупым безоглядным фанатизмом.

Но эта особа так долго и так умело угадывала умонастроения толпы, что теперь, пожалуй, уже не угадывает ее мнение, а навязывает ей свое. При этой мысли желудок Тейсмана скрутило узлом: его сознание не могло совместить циничного манипулятора общественным мнение и пламенную пропагандистку, искренне убежденную в абсолютной ценности провозглашаемых ею идей. Женщина, таскавшая повсюду за собой пару горилл с единственной целью подчеркнуть свою значимость, женщина, чье ведомство специализировалось на промывании мозгов населения с помощью самой низкопробной лжи, годилась на роль преданного борца за народное счастье еще меньше, чем Томас Тейсман. Нельзя лгать так долго и так успешно, не понимая, что ты лжешь!

Или все-таки можно? Страшно подумать, но не могла ли она после стольких лет обладания неограниченной властью и неограниченными возможностями искажать истину, преподнося все и вся лишь в угодном ей свете, просто разучиться отличать правду от собственного вымысла. Тейсман знал офицеров из влиятельных семей Законодателей, павших жертвой того же явления. Эти люди прекрасно знали, что посылаемые ими наверх донесения имеют лишь косвенное отношение к действительности, но поскольку в силу их принадлежности к правящей касте никто не осмеливался подвергнуть эти доклады сомнению, привыкли, и в какой-то мере стали считать, что сказанное ими становится истиной. По той простой причине, что это изрекли они.

Кто во всей Народной Республике мог указать Корделии Рэнсом на ее ошибки? Говорить с ней на равных могли лишь Роб Пьер и Оскар Сен-Жюст, всеми же прочими каждое слово, освященное авторитетом Комитета по открытой информации, должно было восприниматься как божественное откровение!

Тейсман с ужасом понял, что дела в Республике обстоят еще хуже, чем он думал до последнего времени. По меньшей мере одна особа из высшего руководства державы, особа, облеченная властью принимать решения, от которых зависели жизнь или смерть Республики, принимала их на основе видения действительности, искаженного ее же собственным вымыслом!

– Мне трудно поручиться за каждого офицера, гражданка секретарь, – сказал адмирал после паузы, показавшейся ему затянувшейся до опасного предела, – но сам я никогда не сомневался в том, что деятельность военных должна быть подконтрольна политическому руководству.

Он говорил, тщательно подбирая слова, ибо прекрасно понимал, что никогда в жизни не подвергался большей опасности. Однако адмирал считал себя обязанным попытаться хоть в какой-то мере вернуть Рэнсом на стезю разума. Поскольку, похоже, больше было некому.

Голова его трещала, ладони взмокли от пота, но страх парадоксальным образом придавал мыслям и словам особую четкость.

– Что же до моей обеспокоенности, касающейся Денебских соглашений, то она связана отчасти с проблемой инспекторов Лиги, а отчасти, прошу прощения, с фактически полученными мною косвенными указаниями политического характера.

– Что еще за «косвенные политические указания»? – с подозрением спросила Рэнсом.

– Комитет по открытой информации всегда подчеркивал, что Народная Республика обращается с пленными «должным образом». Хотя это понятие никогда не конкретизировалось, представители всех звездных наций, включая инспекторов Лиги, всегда трактовали его в духе Денебских соглашений. Я понимаю, что во всякой войне, а тем более в войне мировоззрений дезинформация противника играет немаловажную роль, однако никаких инструкций от руководства, касающихся необходимости вводить противника и наблюдателей в заблуждение по данному вопросу, я не получал – соответственно, считал необходимым действовать в соответствии с Соглашениями и ориентировал на это своих подчиненных. По моему мнению, воинский начальник просто не имеет права занять другую позицию, не получив на то прямых указаний от представителей Комитета…