Петербург - Андрей Белый

Что такое икринка? Она и есть и мир, и объект потребления; как объект потребления икринка не представляет собой удовлетворяющей цельности; таковая цельность - икра: совокупность икринок; потребитель не знает икринок; но он знает икру, то есть гущу икринок, намазанных на поданном бутерброде. Так вот тело влетающих на панель индивидуумов превращается на Невском Проспекте в орган общего тела, в икринку икры: тротуары Невского бутербродное поле. То же стало и с телом сюда влетевшего Дудкина; то же стало и с его упорною мыслью: в чуждую, уму непостижную мысль она влипла мгновенно - в мысль огромного, многоногого существа, пробегающего по Невскому.

Они сошли с тротуара; тут бежали многие ноги; и безмолвно они загляделись на многие ноги пробегающей темной гущи людской: эта гуща, кстати сказать, не текла, а ползла: переползала и шаркала - переползала и шаркала на протекающих ножках; из многотысячных члеников была склеена гуща; каждый членик был - туловищем: туловища бежали на ножках.

Не было на Невском Проспекте людей; но ползучая, голосящая многоножка была там; в одно сырое пространство ссыпало многоразличие голосов многоразличие слов; членораздельные фразы разбивались там друг о друга; и бессмысленно, и ужасно там разлетались слова, как осколки пустых и в одном месте разбитых бутылок: все они, перепутавшись, вновь сплетались в бесконечность летящую фразу без конца и начала; эта фраза казалась бессмысленной и сплетенной из небылиц: непрерывность бессмыслия составляемой фразы черной копотью повисала над Невским; над пространством стоял черный дым небылиц.

И от тех небылиц, порой надуваясь, Нева и ревела, и билась в массивных гранитах.

Ползучая многоножка ужасна. Здесь, по Невскому, она пробегает столетия. А повыше, над Невским, - там бегут времена: вёсны, осени, зимы. Переменчива там череда; и здесь - череда неизменна веснами, летами, зимами; вёснами, летами, зимами череда эта та же. И периодам времени, как известно, положен предел; и - период следует за периодом; за весной идет лето; следует осень за летом и переходит в зиму; и все тает весною. Нет такого предела у людской многоножки; и ничто ее не сменяет; ее звенья меняются, а она - та же вся; где-то там, за вокзалом, завернулась ее голова; хвост просунут в Морскую; а по Невскому шаркают членистоногие звенья - без головы, без хвоста, без сознанья, без мысли; многоножка ползает, как ползла; будет ползать, как ползала.

Совсем сколопендра!5

И испуганный металлический конь встал давно там с угла Аничкова Моста; и металлический конюх повис на нем: конюх ли оседлает коня, или конюха конь разобьет? Эта тяжба длится годами, и - мимо них, мимо!

А мимо них, мимо: одиночки, пары, четверки и пары за парами сморкают, кашляют, шаркают, клевеща и смеясь, и ссыпают в сырое пространство многоразличными голосами многоразличие слов, оторвавшихся от их родившего смысла: котелки, перья, фуражки; фуражки, кокарды, перья; треуголка, цилиндр, фуражка; зонтик, платочек, перо.

ДИОНИС6

Да ведь с ним говорили!

Александр Иванович Дудкин снова вытащил свою мысль из бегущего изобилия; протекавшие ахинеи ее загрязнили порядочно; после купания в мысленном коллективе ахинеей стала сама она; он с трудом ее обратил на слова, стрекотавшие в ухо: это были слова Николая Аполлоновича; Николай Аполлонович уж давно бился в ухо словами; но прохожее слово, в уши влетая осколком, разбивало смысл фразы; вот поэтому Александру Ивановичу было трудно понять, что такое ему затвердили в барабанную перепонку; в барабанную перепонку праздно, долго, томительно барабанные палки выбивали мелкую дробь: то Николай Аполлонович, выдираясь из гущи, растараторился безостановочно, быстро.

- "Понимаете ли", - твердил Николай Аполлонович, - "понимаете ли вы, Александр Иваныч, меня..."

- "О, да: понимаю".

И Александр Иванович старался вытащить ухом к нему обращенные фразы: это было не так-то легко, потому что прохожее слово разбивалось об уши его, точно каменный град:

- "Да, я вас понимаю..."

- "Там, в жестяннице", - твердил Николай Аполлонович, - "копошилась наверное жизнь: как-то странно там тикали часики..."

Александр Иваныч подумал тут:

- "Что такое жестянница, какая такая жестян-ница? И какое мне дело до каких-то жестянниц?" Но внимательней вслушавшись в то, что твердил сенаторский сын, сообразил он, что речь шла о бомбе.

- "Наверное копошилась там жизнь, как я привел ее в действие: была, так себе, мертвой... Ключик я повернул; даже, да: стала всхлипывать, уверяю вас, точно пьяное тело, спросонья, когда его растолкают..."

- "Так вы ее завели?"

- "Да, затикала..."

- "Стрелка?"

- "На двадцать четыре часа".

- "Зачем это вы?"

- "Я ее, жестяночку, поставил на стол и смотрел на нее, все смотрел; пальцы сами собой протянулись к ней; и - так себе: повернули сами собой как-то ключик..."

- "Что вы сделали?? Скорей ее в реку!?!" - в неподдельном испуге всплеснул Александр Иванович руками; дернулась его шея.

- "Понимаете ли, скривила мне рожу?.."

- "Жестянница?"

- "Вообще говоря, очень-очень обильные ощущения овладели мной, беспрерывно сменяясь, как стоял я над ней: очень-очень обильные... Просто черт знает что... Ничего подобного я, признаться, и не в жизни... Отвращение меня одолело - да так, что меня отвращение распирало... Дрянь всякая лезла и, повторяю, - страшное отвращение к невероятное, непонятное: к самой форме жестянницы, к мысли, что, может быть, прежде плавали в ней сардинки (видеть их не могу); отвращение к ней подымалось, как к огромному, твердому насекомому, застрекотавшему в уши непонятную насекомью свою болтовню; понимаете ли, - мне осмелилась что-то такое тиликать?.. А?.."

- "Гм!.."

- "Отвращение, как к громадному насекомому, которого скорлупа отливает тошнотворною жестью; не то что-то было тут насекомье, не то что-то - от нелуженой посуды... Верите ли, - так меня распирало, тошнило!.. Ну, будто бы я ее... проглотил..."

- "Проглотили? Фу, гадость..."

- "Просто черт знает что - проглотил; понимаете ли что это значит? То есть стал ходячею на двух ногах бомбою с отвратительным тиканьем в животе".

- "Тише же, Николай Аполлонович, - тише: здесь нас могут услышать]"

- "Не поймут они ничего: тут понять невозможно... Надо вот так: подержать в столе, постоять и прислушаться к тиканью... Словом, надо все пережить самому, в ощущениях..."

- "А знаете", - заинтересовался теперь и Александр Иванович словами, "я понимаю вас: тиканье... Звук воспринимаешь по-разному; если только прислушаться к звуку, будет в нем - то же все, да не то... Я раз напугал неврастеника; в раз

говоре стал по столу пристукивать пальцем, со смыслом, знаете ли, - в такт разговору; так вот он вдруг на меня посмотрел, побледнел, замолчал, да как спросит: "Что вы это?" А я ему: "Ничего", а сам продолжаю постукивать по столу... Верите ли - с ним припадок: обиделся - до того, что на улице не отвечал на поклоны... Понимаю я это..."

- "Нет-нет-нет: тут понять невозможно... Что-то тут - приподымалось, припоминалось - какие-то незнакомые и все же знакомые бреды..."

- "Припоминалось детство - неправда ли?"

- "Будто слетела какая-то повязка со всех ощущений... Шевелилось над головой - знаете? Волосы дыбом: это я понимаю, что значит; только это не то - не волосы, потому что стоишь с раскрывшимся теменем. Волосы дыбом выражение это я понял сегодняшней ночью; и это - не волосы; все тело было, как волосы, - дыбом: ощетинилось волосинками; и

ноги, и руки, и грудь - все, будто из невидной шерсти, которую щекочут соломинкой; иди вот тоже: будто садишься в нарзанную холодную ванну и углекислота пузырьками по коже - щекочет, пульсирует, бегает - все быстрее, быстрее, так что если замрешь, то биения, пульсы, щекотка превращаются в какое-то мощное чувство, будто тебя терзают на части, растаскивают члены тела в противоположные стороны: спереди вырывается сердце, сзади, из спины, вырывают, как из плетня хворостину, собственный позвоночник твой; за. волосы тащат вверх; за ноги - в недра... Двинешься - и все замирает, как будто..."

- "Словом, были вы, Николай Алоллонович, как Дионис терзаемый... Но в сторону шутки: вы теперь говорите совсем другим языком; не узнаю я вас.... Не по Канту теперь говорите... Этого языка я от вас еще не слыхал..."

- "Да я уж сказал вам: какая-то слетела повязка - со всех ощущений... Не по Канту - вы верно сказали... Какое там!.. Там - все другое..."

- "Там, Николай Аполлонович, логика, проведенная в кровь, то есть ощущение мозга в крови или - мертвый застой; а вот налетело на вас настоящее потрясение жизни и кровь бросилась к мозгу; оттого и в словах ваших слышно биение подлинной крови..."

- "Стою я, знаете ли, над ней, и - скажите пожалуйста: мне кажется, да, о чем это я?"

- "Вам "кажется", сказали вы", - подтвердил Александр Иванович...

- "Мне кажется - весь-то пухну, весь-то я давно пораспух: может быть, сотни лет, как я пухну; да и расхаживаю себе, не замечая того, - распухшим уродом... Это, правда, ужасно".