История Советского государства. 1900-1991 - Николя Верт

Первая миграционная волна в 30-е гг. была связана с массовым переселением крестьян в города. С 1926 по 1939 г. городское население увеличилось на 30 млн. человек, из которых 23, а возможно, и 25 млн. были крестьянами, ушедшими из деревни с началом коллективизации. В годы первой пятилетки приток переселенцев только в Московскую и Ленинградскую области составил по 3,5 млн. человек в каждую. Рост молодых промышленных центров был еще значительнее: население Днепропетровска и Сталино (нынешний Донецк) на Украине, Челябинска и Свердловска на Урале, Новосибирска и Кузнецка в Сибири увеличилось за несколько лет в пять-шесть раз.

Чрезмерный, хаотичный, непланируемый рост городов привел к тому, что и без того сложная жилищная проблема приобрела масштабы катастрофы (в Москве, например, количество квадратных метров жилья на одного человека снизилось с шести в 1928 г. до четырех в 1939 г.). Последствия этого были настолько глубоки, что дают знать о себе еще и сегодня, а решение проблемы в ближайшем будущем не представляется возможным. Сложившаяся в городах ситуация неизбежно влекла за собой рост негативных явлений в обществе, лишенном своих корней и сильно травмированном постоянными «встрясками». Растущая напряженность в семейных отношениях порождала новую волну (первая волна пришлась на 20-е гг.) разводов, абортов и снижения уровня рождаемости. Окрестьянивание городов, и в первую очередь рабочего класса, приводило к снижению дисциплины труда, поломке техники и инвентаря, росту хулиганства, алкоголизма и правонарушений, ухудшению качества выпускаемой продукции, текучести рабочей силы. Такая ситуация сохранялась до конца 30-х годов, пока руководство страны срочно не предприняло в конце 1938 г. целый ряд репрессивных мер, направленных против малейших нарушений дисциплины труда.

Начало было положено опубликованным 11 декабря 1938 г. в «Правде» письмом свердловского стахановца, который выражал в нем негодование по поводу «лодырей и симулянтов». Далее события развивались по сценарию, который стал классическим на долгие времена. Сразу же после публикации письма пресса запестрела статьями, авторы которых гневно осуждали падение дисциплины и клеймили позором прогульщиков (хотя на самом деле количество прогулов в 1938 г. значительно сократилось по сравнению с 1932 — 1933 гг.). 20 декабря было принято решение о введении трудовых книжек, выдававшихся рабочим и служащим и необходимых для предъявления при переходе на другую работу. Эти книжки были сродни тем, что нацисты ввели в 1935 г. в Германии. Постановлением от 8 января 1939 г. любое опоздание на работу более чем на 2 0 минут приравнивалось к неоправданному отсутствию, а повторное опоздание вело к увольнению. 26 июня 1940 г. вышло новое постановление, предусматривавшее значительное увеличение длительности рабочего времени (семидневная рабочая неделя и восьмичасовой рабочий день вместо прежних шестидневной недели и семичасового рабочего дня). По этому постановлению любой случай неоправданного отсутствия на работе подлежал рассмотрению в народном суде, а нарушителя приговаривали к исправительным работам на рабочем месте сроком до шести месяцев, удерживая при этом до 25% заработка. Эти постановления действовали до 1956 г.

Усиление репрессивных мер сопровождалось изменением общественной роли профсоюзов, лишавшихся с этого времени полномочий, которыми они располагали во времена нэпа (активное участие в разработке коллективных договоров). Отныне роль полностью подчиненных государству профсоюзов сводилась к решению вопросов социального обеспечения и к контролю за соблюдением инструкций по увеличению производительности труда и соблюдению трудовой дисциплины. Одновременно расширялись полномочия руководителей предприятий. Они становились полными хозяевами предприятий, но, с другой стороны, их судьба полностью зависела от вышестоящих инстанций, так как они одни несли ответственность за невыполнение плана. А поскольку план, как правило, был заведомо невыполним, они вынуждены были ежедневно прибегать к незаконным действиям и к «преступным поблажкам» по отношению к рабочим, которых не хватало.

Быстрый численный рост рабочего класса (за 10 лет втрое) в результате массового притока в город выходцев из деревни (потомственные рабочие презрительно называли их «деревенщиной») привел к еще большему разрушению и без того слабых внутренних связей внутри него. Происходило также глубокое социальное расслоение рабочего класса, вызванное изменениями в технологическом процессе и в еще большей степени зависимостью заработной платы от результатов, достигнутых в борьбе за подъем производительности труда. Оснащение предприятий новой техникой породило, с одной стороны, спрос на неквалифицированную рабочую силу, а с другой — привело к появлению новых, более узких специализаций внутри традиционных профессий, которые, таким образом, теряли свое значение. Подавляющее большинство рабочих, и без того слабоквалифицированных, не могли освоить новую технику и окончательно теряли квалификацию. К концу 30-х гг. 91% рабочих имели только начальное образование. Чтобы поднять производительность их труда, были увеличены ножницы между максимальным и минимальным уровнем зарплаты. Для этого почти повсеместно начала применяться сдельная оплата труда, получали распространение премии и всякого рода поощрения для тех, кто превышал нормы выработки, — ударников и стахановцев. В 1928 — 1931 гг. происходило интенсивное выдвижение наиболее заслуженных рабочих «от станка» на должности мастеров, техников и даже инженеров (практики), а также направление на учебу в высшие учебные заведения (выдвиженцы).

Огромное расслоение в среде рабочего класса (заработки ударников в 8 — 10 раз превышали заработки чернорабочих) неизбежно вело к увеличению напряженности в отношениях между рабочими. Среди них отсутствовало взаимопонимание, что не позволяло им предпринимать какие-либо согласованные действия, направленные на изменение сильно ухудшившихся условий жизни. У большей части рабочих, которые не получили повышения или не стали ударниками и стахановцами, поводов для недовольства было более чем достаточно. Недовольство вызывало и увеличение норм выработки и продолжительности рабочего времени, и ухудшение жилищных условий, и уменьшение реальной заработной платы (за десять лет на 40%), и все возрастающее неравенство. На эти беды рабочие реагировали частой сменой рабочих мест и очень низким уровнем трудовой активности. «Текучка», несомненно, представляла одну из форм протеста и заменяла собой запрещенные забастовки.

Такое же положение создалось и в сельском хозяйстве. Колхозники, считая себя одураченными, обираемыми и подневольными, выражали свой протест тем, что уклонялись от коллективного труда. Производство сельскохозяйственной продукции на протяжении 30-х гг. оставалось почти на одном уровне. В это же время часть урожая, отчуждаемая у крестьян в ходе хлебозаготовок, постоянно увеличивалась и составляла к концу десятилетия почти половину урожая. Расчет с колхозниками за поставленное таким образом государству зерно производился по ценам, которые на всем протяжении 30-х гг. (и даже до 1953 г.!) оставались почти неизменными, в то время как цены на промышленные товары выросли в 10 раз. Размер оплаты за работу на колхозных полях определялся количеством трудодней и зависел от размера колхозного дохода. Размер же дохода определялся той долей урожая, которая оставалась в колхозе после расчета с государством и с МТС. Доход, как правило, был весьма незначительным и совершенно недостаточным для обеспечения прожиточного минимума. В 1937 г. в благополучных колхозах норма выплаты достигала 5 ц зерна и приблизительно 100 руб. на взрослого человека в год, а в неблагополучных — только 2 ц зерна без каких-либо денежных выплат. Напомним, что в начале века прожиточный минимум на одного крестьянина составлял 2,5 ц зерна без учета продуктов животноводства.

Чтобы несколько поправить положение, в 1933 г. крестьянам было разрешено иметь небольшие приусадебные участки (площадью не более полугектара) и заниматься разведением мелкого скота. Эта уступка была слишком незначительна, чтобы удовлетворить потребности крестьян, но достаточной для того, чтобы позволить им более или менее обеспечить свои насущные нужды. В 1938 г. приусадебные участки, которые занимали только 3,9% всех посевных площадей, давали 45% всей сельскохозяйственной продукции. Эти участки приносили крестьянским хозяйствам более половины их зернового дохода, почти полностью обеспечивали их продуктами животноводства и овощами, давали от 70 до 85% денежного дохода за счет продажи некоторых «излишков» на колхозном рынке. Эти небольшие приусадебные хозяйства давали более 70% мяса и молока и около 45% шерсти, производимых в стране!

Становится совершенно ясно, почему колхозники уклонялись от коллективного труда. Колхозник чувствовал себя притесняемым вдвойне — и как потерявший всякую хозяйственную независимость производитель, и как гражданин второго сорта, лишенный гражданских прав, подвергаемый дискриминации и «военно-феодальной эксплуатации» (по выражению Бухарина, предугадавшего ее торжество в случае победы сталинской линии еще в 1928 г.). Колхозники вынуждены были выполнять также обязательные государственные трудовые повинности (строительство дорог, вырубка леса и т.д.), а начиная с 193 7 г., после принятия 17 марта закона, запрещающего крестьянам покидать колхозы без подписанного администрацией трудового соглашения с будущим работодателем, они теряли право на передвижение. С юридической точки зрения колхозник, не имевший внутреннего паспорта, был привязан к колхозу так же, как когда-то крепостной к земле своего хозяина. Все ограничения распространялись и на членов семей колхозников, и если, например, дочь крестьянина выходила замуж за горожанина, то уехать к нему она могла не иначе, как получив от администрации колхоза право на отъезд — своеобразную «отпускную грамоту».