Печать льда - Сергей Малицкий

Рин проснулся ближе к полудню, но по запаху вельтской похлебки понял, что Орлик точно встал раньше его. Он приоткрыл глаза, рассчитывая увидеть перед собой Айсил, которая вчера легла между ним и Орликом, но опекунши тоже уже не было.

– Выбирайся во двор и приводи себя в порядок, – послышался довольный голос Орлика. – Пора бы уже и позавтракать, а то нехорошо получится: вы обедать усядетесь, а я стану завтраком давиться!

День уже начался. И хотя пасмурное небо в логове Орлика обернулось сумраком, мороза не было, пусть парок и вырывался изо рта. Айсил сидела под куполом на брошенном на камень куске волчьей шкуры, подогнув под себя ноги. Руки ее лежали на коленях, глаза были закрыты, но напряженные скулы выдавали собранность. Грейн тоже заставлял учеников перед каждым занятием расслабиться, отрешиться от забот, слиться с Единым. Но у подростков отрешение выходило плохо, смешки вспыхивали то здесь, то там. Над Айсил смеяться было некому, но она или не пыталась расслабиться, или вместо расслабления напрягалась до такой степени, что даже уши подрагивали под собранными волосами.

Стараясь ступать бесшумно, Рин вышел во двор, заглянул за натянутую в углу мешковину и понял, что Орлику не чуждо стремление к удобству. К тому же у выхода во двор на камне стояло ведро с холодной водой и лежало льняное полотенце. Лучшего начала дня придумать было невозможно.

Конечно, неплохо бы размять с утра мышцы, но вряд ли Орлик даст время, подумал Рин, подхватывая холодную воду и брызгая на плечи, на грудь, на шею. И не угадал.

– Эй! – донесся разочарованный голос вельта. – Кажется, бедному вельту не удастся сегодня позавтракать! Некоторые из наших друзей выразили желание сначала разогреться!

Айсил уже сидела на скамье и, поглаживая порядком побитую палку, которая вместе со своей подружкой однажды послужила друзьям под этой же крышей, перематывала один ее конец полоской кожи. Опекунша бросила взгляд на Рина и пробормотала:

– Не забудь, парень, накинуть кольчугу и надеть наручи. Не знаю насчет разогрева, но пропотеть тебе придется.

Орлик вздохнул и даже помог Рину надеть доспех, который и в самом деле плотно лег на плечи, затем вельт присел на пол и кивнул Рину на соседнюю плиту:

– Соберись, парень. Сейчас будет жарко, поверь старому ловеласу!

– Почему не снимаешь меч? – послышался голос Айсил.

– Пусть! – ответил за Олфейна Орлик. – Он у него вроде талисмана. Да и не придется привыкать к ножнам, все одно на поясе болтаться будут!

«Вроде талисмана», – повторил про себя Рин и постарался погрузиться в сумятицу ощущений, которые нахлынули на него, когда он вслед за Орликом стянул с пальца кольцо Камрета. Они сделали это еще ночью, и тогда же и вельт, и Олфейн сразу схватились за головы, потому что боль, от которой друзья успели отвыкнуть, пронзила виски и отозвалась в затылках. Но Рин боялся не боли, а женщины со сверкающим взглядом и с рассеченным лицом, которую Камрет назвал его матерью. Однако она не появилась. Зато к каждому подошла Айсил и надавила куда-то ниже затылка, потом потерла ладони, заставила Орлика и Рина поочередно взять ее за руки и объясняла, объясняла, объясняла, как справляться с недугом. Объясняла, пока у них не получилось повторить то, что она требовала, и полученная наука не была затвержена.

– У тебя есть склонности к магии, – кивнула опекунша Орлику.

– У тебя тоже. Хотя я и не могу разобрать, в чем они: ты словно сгусток тумана, – сказала она Рину.

– Если Рин сгусток тумана, тогда я – ясное солнце! – тут же заявил вельт и добавил: – Очень большое ясное солнце, которое очень сильно хочет есть!

Тогда улыбка мелькнула даже на губах Айсил, но теперь Рин думал о другом. Он вспоминал слова Айсил и чувствовал, как она права. Она сказала, что тем, у кого тонкий слух, с непривычки обычная речь кажется криком, а удары колокола – подобны ударам молота по голове. Весь секрет в том, что нужно разделять звуки и слушать каждый из них так, чтобы только слышать, но не подчиняться ему, не впускать внутрь!

Нужно быть прозрачным и непроницаемым одновременно. Орлик с Рином после такого наставления тут же начали почесывать затылки. Айсил же еще добавила, что на самом деле она говорит вовсе не о звуках, а о незримом, но осязаемом, о том, что явственнее снов и неуловимее ощущений. О том, что пронизывает все, хотя и неощутимо почти никем. Разве только кошаки настораживают уши, когда вуаль незримого задевает их. О том, что есть всюду, но здесь, в Погани, и особенно в Айсе оно так плотно и переплетено, что не мудрено сойти с ума!

– Да, – кивнул вельт. – Колдунов в Айсе маловато. И не потому, что храмовники тянут с колдовского ремесла непосильные сборы, а потому, что не уживаются тут колдуны. Если остаются, то, как говорил Камрет, только маги высшего уровня, да и те посохами не размахивают. Темнодворцы и те построили свой замок подальше от Водяной башни. Но и там, по слухам, чуть ли не под каждый камень амулеты подкладывали! Я спрашивал тогда у Камрета, еще до кольца, что же у меня так голову ломит? Никогда ж не болела – ни с простуды, ни с выпивки. А он глупость какую-то мне сказал. Представь, сказал, что ты рыбак. И вот ты пришел к реке, а в ней воды нет. Столько рыбы, что нет воды. Столько рыбы, что река остается полноводной, но полноводность эта – рыбная! Страшно, спросил? Я и сказал ему, что смешно. А он тогда по спине меня ударил, несильно так, ладошкой, и добавил: «А теперь тебя в эту реку столкнули. И глубина той реки десять локтей! И берега крутые. И выплыть нет никакой возможности, потому что рыба – не вода!» Вот тут я и проникся. И колечко надел!

– Я бы назвала все иначе, – задумалась Айсил. – Я бы сравнила неосязаемое с птицами. С невидимыми птицами. Те, кто их не видит, видят небо, каким бы хмурым оно ни было. А те, кто видит птиц, видят только их, потому что они застилают небо крыльями. Мерзкими, грязными, ужасными крыльями!

«Ужасными крыльями», – подумал Рин, опускаясь все глубже и глубже в самого себя. О чем же еще говорила Айсил уже после длинного разговора, в котором выпытала у друзей об Айсе если не все, что они знали, то уж точно все, что они вспомнили? Орлик даже пошутил, что осталось только назвать поименно всех горожан, которых они с Рином упомнят в две головы, да жаль, что утро подступает! А опекунша, вместо того чтобы успокоиться сказанным или хотя бы в голове услышанное разложить, сама говорить принялась.

Лежала на спине между скорчившимся на боку Орликом, который страшно боялся захрапеть ночью, и Рином, который опять впился глазами в темный, едва освещаемый потрескивающими в камине углями, профиль, и говорила. О том, что город наполнен мертвыми. И не только тенями мертвых, что вьются над городом, как мухи над падалью в жаркий день, но и мертвыми жителями, которые только кажутся живыми. Жизни в них почти уже нет. Некоторые готовы рассыпаться пеплом от неловкого толчка, кое-кто еще мерцает жизнью, но мертвы почти все. Потому что от каждого, или почти от каждого, от многих тянутся серые тусклые нити к камню с языком пламени. И пепел, в который обращаются мертвые, умирающие наяву, от этого языка пламени. Потому что то холодное пламя, которое сжирает трупы, – всего лишь беззвучный крик духа, который не в силах отлететь к престолу Единого.