Вечные следы - Сергей Марков

Итак, Пущин видел участников похода Путятина, беседовал с героем обороны Камчатки (о Максутове подробнее мы скажем ниже). В «стратегический пункт» в Ялуторовске летели не только письма, но и приходили свидетели и участники русских дел на Дальнем Востоке.

Матрену Мешалкину вновь извещает из Иркутска Сергей Трубецкой.

«…Новостей много, — восклицает он. — Генерал приехал, донесение о Амурской экспедиции принято в Питере отлично, награждены Корсаков, Казакевич, Невельской — следующими чинами велено представить всех участвующих, нижним чинам дано по три рубля серебром на человека, дозволено генералу ехать в Петербург и тогда, вероятно, получит награждение — когда поедут неизвестно, поедет ли крестник с ним — неизвестно, но им очень довольны по данному ему поручению — и представили к чину…»

Крестник — не кто иной, как сын Сергея Волконского, Михаил. В то время он находился под начальством губернатора Муравьева. Крестный сын А. Пущина ездил осматривать, поселения на реке Мае и делать обследования тракта от Якутска до порта Аян на Охотском море. В августе Муравьев послал его на Амур для предварительных работ по устройству первых крестьянских поселений вдоль течения великой реки.

Король гавайский оказался прав. Англо-французская эскадра нагрянула на Петропавловск. Завойко и Муравьев успели укрепить столицу Камчатки. Пущин и об этом знал, сидя в Ялуторовске.

Молодой Якушкин, сын соратника Пущина, служивший у Муравьева в Иркутске, писал в Ялуторовск, что Муравьев послал на Камчатку из Аяна триста казаков, снял с разоруженной путятинской «Паллады» часть пушек и отправил их Завойко, а ему предписал выстроить шесть батарей возле Петропавловска и одну — у входа в Авачинскую губу. 18 августа 1854 года эскадра союзников на рассвете начала военные действия. Два фрегата, два корвета, бриг и пароход показались в море, грозя Петропавловску жерлами почти 200 орудий. Силы были далеко не равные: на русских батареях стояло всего 45 орудий, 22 пушки на фрегате «Аврора» и 5 коротких пушек на «Диане». На русских батареях собрались защитники: линейные солдаты, казаки, крестьяне, чиновники, камчадалы, служащие Российско-Американской компании, зверобои. Здесь был и начальник батареи № 2 Максутов.

20 августа, в 9 часов утра, завязалось жаркое сражение на Первой и Четвертой батареях; Максутов стойко оборонял Вторую. Союзникам удалось взять батарею № 4. На четвертый день неприятель снова пошел в наступление, но после ожесточенного боя потерпел поражение. Камчатские патриоты потеряли 85 убитыми, зато десант союзников был взят в штыки горстью храбрецов и низвергнут в море с высокой Никольской горы. Пущин с волнением читал описание этих дней в письме Якушкина:

«…Десант устремился на нашу третью батарею, с которой громили его ядрами, он дрогнул. В это самое время случайно упавшая бомба с неприятельного фрегата лопнула посреди уже сгущенной толпы. Весь десант обратился в бегство, преследуемый нашими. Потом и вся эскадра удалилась, остановившись в море в виду города, но вне выстрелов с наших батарей, на ней много было повреждено, и в продолжение трех дней ей необходимо было чиниться… С 23-го на 24-е, опять утром, неприятель, оставив в море три судна и на них только по 10 человек экипажа, с остальными судами приблизился к нашим батареям направо от города, две из них были устроены на самом берегу, а третья на высоте, в некотором отдалении. Первые, несмотря на беспримерную храбрость офицеров и нижних чинов, ядрами и бомбами с неприятельских фрегатов были приведены в бездействие. Гребные суда в большем числе, нежели 20-го, пристали к берегу и высадили десант. Неприятельская колонна, состоявшая из 600 человек, направилась к городу. Максутов повернул свои орудия против неприятельской колонны и картечными выстрелами привел ее в совершенный беспорядок. Толпа пустилась бежать от батареи, ее поражавшей, в гору; взобравшись на гребень, окаймляющий тут море, она была встречена Завойкой и его малочисленным отрядом, с которым он бросился на нее в штыки. В этот раз неприятель потерпел полное поражение, бегущие бросались с крутого берега в море и тут же погибали. Некоторые гребные суда, слишком нагруженные ранеными беглецами, также не могли спастись, от погибели… Того же 24-го числа неприятельская эскадра удалилась от наших берегов и направилась, как полагают, к Сандвичевым островам…»

Приезд Максутова в Тобольск и Ялуторовск, посещение Пущина не могли не взбудоражить поселенцев тобольских городков. (В 1854 году в Ялуторовске, кроме Пущина и старого Якушкина, жили Матвей Муравьев-Апостол и Евгений Оболенский, в Туринске — Николай Басаргин, в Тобольске — Флегонт Башмаков, лекарь Вольф.) Декабристы-ялуторовцы, без сомнения, видели Максутова в гостях у Пущина. Письменные сведения о боях на камчатском берегу были оживлены рассказами защитника Камчатки.

Не кто иной, как Максутов, открыл сражение. Он видел, как командир Четвертой батареи Попов меткой картечью уложил на месте адмирала Дэвиса Прайса, стоявшего на палубе парохода «Вираго». (Англичане потом распустили слух, что их адмирал покончил с собой.) 20 августа союзники старались поджечь пушечным огнем соломенные кровли города, высаживали на берег отряд, но десант был обращен в бегство сидевшими в засаде матросами и отличными стрелками-камчадалами. К вечеру были потоплены две лодки с англо-французским десантом.

21 августа непрошеные гости хоронили адмирала Дэвиса Прайса, а русские восстанавливали разбитые батареи. Ожесточенное сражение началось 24 августа. Лавина раскаленных ядер обрушилась на камчатские батареи, пароход «Вираго» пытался прорваться в гавань, но его отогнали: меткое русское ядро сбило флаг с мачты корабля. Союзникам удалось сбить Шестую батарею, сторожившую Петропавловск с севера, и капитан Паркер ринулся на штурм города с колонной из 926 пехотинцев. Эту колонну и взяли в штыки 300 русских героев.

В полдень на земле Камчатки не было ни одного живого чужестранного пришельца. Триста солдат капитана Паркера и он сам лежали мертвыми на Никольской горе и у подножия при морских утесах. Семь офицерских шпаг, знамя Гибралтарского полка, флаг с корабля были трофеями защитников Камчатской земли. Луч русской военной славы с берегов Тихого океана дошел и до Ялуторовска. Здесь в 1854 году не раз вспоминали имя Завойко, старого «кругосветчика» и учредителя порта Аян, говорили также о Казакевиче, который незадолго до этого первым вошел в устье Амура, о храбрых лейтенантах Пилкине, Анкудинове и Михайлове и безвестных казаках и камчадалах.

Были ли вести из Петербурга и Москвы? Пущин мог бы узнать об успехах в обороне Балтики. Штейнгель не зря говорил, что старый вояка Рикорд «не ударит в грязь лицом»: седой адмирал не пустил неприятельские корабли дальше острова Котлина. Вскоре через Тобольск и Ялуторовск проехал Иван Гончаров. Он возвращался из Аяна, простившись с «Палладой»; крылатая красавица лежала на морском дне. Но люди «Паллады» успели открыть залив Посьет и описать берега Кореи. Если Пущин не видел Гончарова, то, безусловно, слышал о нем. Ведь после затопления «Паллады» Гончаров отправился вдоль берегов Кореи и Японии к устью Амура на шхуне «Восток», которую вел Никанор Савич — тот, что приезжал к Пущину с письмом от Сергея Волконского.

…В ноябре Пущина посетил новый гость с письмом от Сергея Волконского. Это был инженерный офицер Рейн, состоявший при особе Муравьева, теперь уже имевшего полное право носить имя Амурского. Он был послан «с разными прожектами укрепления и защиты Камчатки и нового берега, занятого от устья Амура — от вражеских покушений». Нужно думать, что Рейн подробно говорил об этих оборонных планах Пущину. В письме Волконский справляется, получил ли Пущин через Максутова письмо от А. И. Бибикова (тот был в свите Муравьева во время Амурского похода, и В. Якушкин шутя называл его «камер-юнкером»). Затем идут похвалы Завойко и защита его от нападок Фрейганга. (А. Фрейганг, капитан 2-го ранга, известен как ведомственный писатель из «Морского сборника», автор ряда статей о деятельности Российско-Американской компании.)

В конце письма Волконский выражает твердую уверенность, что в связи с оборонительной работой на Камчатке «неприятель ничего не предпринимает, а на будущий год — милости просим, лишь бы все предположения были одобрены в Питере». В этих словах звучит уверенность, которая могла быть рождена только непосредственным знакомством со всеми проектами обороны Камчатки и только что присоединенного Амура. Иначе быть не могло!

Через двадцать дней в «стратегический пункт» в Ялуторовске (комендант этого пункта — Матрена Мешалкина!) приходит вновь эстафета из Иркутска. Волконского волнует судьба Камчатки.

«…Камчатке, полагаю, что с сильною волею, может быть дана сильная оборона. Честь и слава Завойко и всем защищавшим, но честь и слава Николаю Николаевичу, предусмотрением своим и даже на собственную свою ответственность взяв отправление слабых средств столь много, помогших к обороне Петропавловска».