Архистратиг Михаил - Эльза Вернер

— Да.

— В полночь?

— В полночь.

Наступила долгая, тяжелая пауза. Взор старого графа принял странное выражение; то бесформенное, злосчастное «нечто», которое уже не раз смутной угрозой всплывало перед внутренним взором генерала, теперь опять грозно встало из мрака той полуночи, облекаясь в реальные формы.

Наконец граф усилием воли поборол свое оцепенение и сказал:

— В таком случае Рауль лучше всего сумеет объяснить нам все это дело. Я прикажу позвать его.

— Графа нет дома! — заметил Михаил.

— Значит, он в министерстве. Я сейчас же пошлю за ним, дело должно быть немедленно разъяснено, нельзя терять ни минуты!

Генерал хотел взяться за звонок, но вдруг остановился, встретившись взором с Михаилом. Должно быть, что-нибудь очень страшное прочитал старик в этом взоре, по крайней мере его рука медленно опустилась, и он дрожащим голосом спросил:

— Ну, что там еще? Скорее!

Михаил вплотную подошел к нему и тихо произнес:

— Мне приходится сообщить вам очень тяжелую весть, очень тяжелую! Будьте готовы к самому худшему!

Генерал провел, рукой по лбу, на котором выступил холодный пот.

— К самому худшему? Где Рауль?

— Уехал... во Францию!

Штейнрюк не дрогнул, не крикнул. Он только судорожно схватился за сердце и потом беззвучно рухнул вниз, так что, не поддержи его Михаил, он свалился бы на пол.

Так прошло несколько минут. Молодой офицер отвел генерала к креслу, усадил его туда, а сам стал около него. Он молчал, сознавая, что тут бесполезны всякие слова, всякая помощь. Наконец он наклонился к старику.

— Ваше высокопревосходительство!

Ответа нет последовало. Казалось, Штейнрюк был без сознания.

— Граф Штейнрюк!

Опять то же жуткое молчание. Генерал неподвижно лежал в кресле, его взор бессмысленно впился в пространство, только тяжелое дыхание выдавало, что он еще жив.

— Дедушка!

Это слово сорвалось тихо, застенчиво с уст, которые когда-то дали зарок никогда не произносить его. Но теперь оно прозвучало и разрешило жуткую оцепенелость старика. Штейнрюк вздрогнул и схватился обеими руками за голову.

— Дедушка, ну, погляди на меня! — робко сказал Михаил. — Только не это страшное молчание! Скажи хоть слово!

Словно механически повинуясь, генерал опять опустил руки, взглянул на капитана и простонал:

— Сделать все это мне!.. Михаил, ты отмщен!

Это и в самом деле было местью судьбы. Здесь, на этом самом месте, человек, которому бросили в лицо обвинение в бесчестности его покойного отца, крикнул однажды безжалостному, суровому деду:

«Да, и ваш родовой герб стоит не так высоко, как солнце в небе; может настать день, когда этот герб будет запятнан, и вы не в силах будете стереть это пятно. Вот тогда вы почувствуете, каким безжалостным судьей были вы сами!»

Этот день настал, удар грянул и сразу свалил старый мощный дуб, гордо противившийся всем бурям...

— Дедушка, овладей собой! — ответил Михаил. — Ты не можешь поддаваться теперь слабости! Ты только подумай, что находится в руках этого субъекта, что поставлено тут на карту! Мы должны немедленно принять какое-нибудь решение!

Михаил употребил вернейшее средство. Мысль о грозившей отечеству опасности вырвала генерала из его тупого отчаяния. Он встал, еще покачиваясь, несмотря на слабость, выпрямился, и видно было, что он вполне овладел своим сознанием.

— О, если бы я мог догнать его! Собственными руками я... Но у меня нет времени. Я должен через час отправиться в главную квартиру!

— Тогда пошли меня! — решительно сказал Михаил. — Приказ моего генерала, ссылающийся на тайную важную миссию, избавляет меня от всяких других обязанностей. Железнодорожное сообщение теперь повсеместно стеснено из-за воинских поездов, так что частному лицу нужно двойное время, чтобы добраться куда-нибудь. Мой мундир и твой приказ позволят мне располагать любым поездом; я догоню Рауля и...

— Значит, тебе известно, каким путем он отправился?

— Да, и на всякий случай я разузнал также след Клермона. Я не имел права поделиться с кем-нибудь таким страшным подозрением, опиравшимся на одни лишь предчувствия, да и служба в эти дни отнимает слишком много времени. Только час тому назад мне удалось освободиться, и я понесся к квартире Клермона. Он уехал с сестрой, причем они направились по южногерманской линии, где движение все же регулярнее, хотя и там пропускают немало воинских поездов. Утренний поезд отошел по расписанию, да и дневной тоже стоял у платформы, готовясь к отходу. Я заговорил с одним из железнодорожников, чтобы узнать, с какой регулярностью следуют поезда далее, как вдруг на другой стороне увидел Рауля. Он был один и, видимо, страшно торопился. Он бежал вдоль поезда, разыскивая кого-то. Но тут подали сигнал к отходу, поезд двинулся, и Рауль вскочил в поезд. Я пошел к кассе и спросил у кассира, куда именно взял билет последний пассажир. Мне назвали... Страсбург*!

Генерал тяжело оперся на спинку кресла при этом названии. Но он сейчас же оправился и, гордо выпрямившись, сказал твердо, с присущей ему железной энергией:

— Ты прав! Еще есть возможность догнать его! — он уже не называл Рауля по имени. — Если что-нибудь можно спасти, то ты спасешь, Михаил! Я знаю это. Привези мне обратно бумаги — от живого или от мертвого!

— Дедушка! — вскрикнул Роденберг.

— На мою голову последствия! Тебе не придется отвечать за них! Когда-то я потребовал от вас обоих, чтобы вы щадили кровь, текущую в ваших жилах, но теперь говорю, что тебе нечего более щадить предателя! Вырви у него его добычу! Ты знаешь, что с этим связано! Вырви бумаги у живого или у мертвого!

Жутко звучали эти слова, и страшно было выражение лица старика. Казалось, с его лица исчезло малейшее человеческое чувство, с него смотрела только железная суровость судьи. Не дрогнув и глазом не моргнув, он обрек на гибель своего внука, наследника его имени, когда-то бывшего самым близким его сердцу!

— Я исполню свой долг! — вполголоса сказал Михаил, и в тоне, которым были сказаны эти слова, звучала та же самая жуткая нотка.

Генерал подошел к письменному столу и взялся за перо. Его рука дрожала и отказывалась служить, но он, подавив слабость, написал несколько строк и подал написанное капитану.

— Я все отдаю в твои руки, Михаил! Ступай! Быть может, тебе удастся избавить меня от самого худшего. Но если через сутки я не буду иметь от тебя известий, тогда мне самому придется громогласно объявить, что последний Штейнрюк...

Он не мог договорить до конца, его голос прервался, рука с силой отчаяния пожала руку Михаила. Непризнанный сын отверженной дочери должен был стать теперь спасителем родовой чести, единственной, последней надеждой старца.